Она считала её своей матерью и даже не задавалась вопросом почему мама приходится её родному отцу сестрой. А потом пришла она, эта странная яркая женщина и сказала ей правду, и наказала ждать её, обещала забрать Катю с собой. Она была ярко и безвкусно накрашена, от её одежды рябило в глазах, но у семилетней Кати дух спёрло, до того прекрасной и недосягаемой показалась ей мать, настоящая Барби, настоящая заморская птица.
Она пришла, когда Катя возвращалась из школы. Женщина уже стояла и ждала её под дверью квартиры, точнее, сидела на заплёванных, грязных ступеньках, и Катя пугливо обошла её, а она так и вцепилась хищным взглядом в лицо Кати, и следила за каждым её движением, а когда Катя стала открывать ключом дверь, вдруг сказала девочке в спину:
— Ну привет, дочурка моя.
Катя сперва подумала, что это не к ней обращаются, может какая-то девочка шла позади неё по ступенькам. Оглянулась чисто машинально. Женщина смотрела на неё.
— Что же ты, Катюша, родную мать не узнаёшь?
Катя стояла и глазела на неё, раскрыв рот, решительно не зная как реагировать. Незнакомка тронула её неловко за плечо, поняла, что Катя в ступоре, вырываться не будет. И женщина её обняла. От неё насыщенно пахнуло улицей, дикой смесью чужих, резких запахов: бензином, дорогой, вычурными духами и модной жвачкой, запахом синтетической ткани и яркой жизнью, которую вряд ли можно одобрить человеку скромному и тихому.
— Какая ты у меня получилась, а? — полюбовалась ею женщина и Катя поняла по тону голоса, смеющемуся и чуть звенящему от волнения, что она этим довольна, — очень мы с тобой похожи внешне, замечаешь?
— Извините, а вы кто? — опомнилась Катя и сделала шаг назад.
Женщина нервно засмеялась, запрокинув голову.
— Я Маргарита, твоя настоящая мама! Тебе обо мне не рассказывали?
— Нет. Я вас не знаю. У меня есть мама, — сказала Катя, чувствуя, что сердце бьётся сильно и часто.
— Ирка? Она твоя тётя по папе. Они брат и сестра, ты это хоть знаешь?
— Знаю…
— А у брата и сестры, тем более родных, не может быть общих детей.
Катя смотрела на неё недоверчиво.
— Ты думаешь, я тебя обманываю?
Катя насупилась ещё больше. Мимо них на верхний этаж прошла супружеская пара, подозрительно косясь на Маргариту. Обе притихли.
— Здравствуй, Катя, у тебя всё хорошо? — спросила соседка.
— Здравствуйте, да.
Супруги смерили Маргариту взглядом, каким обычно смотрят на нежелательные элементы общества.
— Ты уверена? — спросили они, многозначительно косясь на незнакомку.
— Да… это… это… — растерялась Катя.
— Родственница, — улыбнулась широко Маргарита.
Ответной улыбки не последовало, Маргарита была удостоена лишь ещё одного презрительного взгляда. Катя энергично кивнула, подтвердив.
— Ну ладно…
Маргарита дождалась, когда те скрылись в квартире.
— А Ира дома? Если нет, давай лучше внутри поговорим?
— Нет, извините, мама не разрешает никого пускать, тем более незнакомых.
— Мама! — закатила глаза Маргарита, — эх, ладно! Значит слушай здесь!
И она рассказала девочке, что развелась с её отцом, когда Кате был один годик. Он разочаровал её как мужчина, был слишком требователен и груб, хотел, чтобы всё было подчинено его мнению. А ей, Маргарите, на фоне всего этого бума начала девяностых годов, хотелось совсем другой жизни, перебиваться с копейки на копейку не для неё. Маргарита не назвала свою сферу деятельности, сказала, что работает в другом городе и ей хорошо платят, вон какие шмотки у неё модные и украшения есть, а здесь чего такой красоте прозябать? Она называла Кате имена и фамилии, она знала всё: то, что папу зовут Сергей и фамилия у них Сотниковы, назвала его адрес, описала внешность и повадки, то же самое и насчёт Ирины, которую Катя считала своей мамой. Она объяснила почему у Кати нет бабушек и дедушек — Маргарита была детдомовской, а родители Сергея заблудились в лесу за полгода до рождения Кати, их не нашли.
— А если не веришь, можешь спросить у своей якобы мамы, да и у папы тоже. Смотри, не забывай меня и жди! Я за тобой вернусь, мы уедем в другую страну и будем жить вместе очень счастливо! Потерпи ещё немного, идёт?
Катя кивнула. Она была до того ошарашена новым знанием, этой странной, обрушившейся на неё правдой, что потеряла на время ориентацию.
С большим волнением Катя дождалась маму Иру с работы. У неё ещё оставалась надежда, слабая вера в то, что это неправда. Ну как семилетнему ребёнку принять тот факт, что её мама — на самом деле не её?!
Ирина пришла домой, такая страшненькая, неказистая, с тяжёлым, грубым характером, какая-то нелюдимая, не располагающая к себе ничем, но Катя никогда не думала об этом, ведь мама есть мама и ребёнок любит её инстинктом.
Захлёбываясь, Катя рассказала ей о визите Маргариты, ходила хвостиком за Ириной пока та, как робот, снимала куртку, мыла руки в ванной комнате, вытирала их тщательно полотенцем. И Катя задала главный вопрос — это правда? Она очень хотела услышать одно: «Конечно нет!»
— Да, она твоя настоящая мать, — ответила Ирина сухо и без эмоций, словно Катя пять минут описывала ей косой и неистовый дождь, который едва не разбил окна, и уточнила неужели и правда такое бывает, а Ирина подтвердила: да, это дождь.
— Ну и чего ты ревёшь? Иди умойся, хватит воду лить, — говорила Ирина, а Катя, пробыв весь день на нервах, уже не могла себя сдерживать, истерика хлынула из неё буйным потоком.
— Она… не моя… ты… моя… — захлёбывалась Катя словами. Она царапала себе руки и лицо, смыкала блузку, драла волосы, ей нужно было хоть что-то физическое, какое-то ощущение, которое станет сильнее этих новых, раздирающих душу эмоций. Но были только они и Катя от них задыхалась.
— Иди в свою комнату и успокойся там, а потом поговорим. Давай, давай, я и так на работе устала, не хочу тебя видеть такой.
Катя прорыдала несколько часов, а перед сном Ирина рассказала ей правду. Недостающие пазлики в голове у Кати сложились в картину.
После развода и ухода из семьи Маргариты, отец Кати не горел желанием воспитывать дочь. Она была лишней в его жизни, неудобной. Он раздумывал над тем, чтобы попросту отказаться от дочери и сдать её в интернат, но сестра, его нелюдимая, такая странная и не от мира сего сестра, при одном взгляде на которую сразу ясно, что семью она не создаст и замуж никогда не выйдет… Только ей стало жаль малышку. Они ничего не делали, ничего не переоформляли. Катя просто стала жить с Ириной, благо, жили они в соседних домах. В гости к отцу ходили почти каждый день.
Катя твёрдо знала, что мама — это вот эта женщина в длинных вязаных юбках, с очками на кончике носа, которая шепчет себе под нос, когда думает. Мама Ира. Такая, какая есть.
Она не помнила другую маму — да и зачем? В альбоме лежала фотография какой-то девушки с белыми длинными волосами, но Катя не понимала, кто это. Может, тётя? Или просто чужая. Папа иногда брал в руки альбом, задумчиво перелистывал страницы, но ничего не объяснял. А Катя и не спрашивала.
Периодами они жили в двух домах сразу: в своём — с мамой Ирой, и в папином — где пахло сигаретами и мужскими ботинками. Папа был большой, громкий и грубый, смеялся, когда смотрел телевизор, но редко смотрел на Катю. К этому она привыкла. Было трудно привыкнуть к другому — к его неожиданной строгости. Стоило Кате чуть-чуть заиграться, пошалить, вскрикнуть громче обычного и отец её наказывал, ставил в угол, ругал, поднимал руку… Но он был как дождь за окном — то есть, то нет, а мама Ира — как свет лампы, который никогда не гаснет, но и не греет.
Мама Ира не была похожа на других мам. Она не красила губы, не носила блестящих заколок, не кричала на детской площадке «Кать, осторожно!». Она просто стояла в сторонке, обняв себя за плечи, и ждала, пока Катя наиграется. А потом брала её за руку, и они шли домой, по дороге считая трещины в асфальте.
— Мам, а почему у папы фотографии той тёти? — как-то спросила Катя, ковыряя ложкой манную кашу.
— Какая тётя? — мама Ира на секунду остановилась, потом поправила очки.
— Ну, в альбоме… с белыми волосами.
— Это… старая знакомая, — ответила мама, — ничего интересного для тебя.
Катя не допытывалась. Ей действительно было не интересно.
А потом, когда Кате было пять лет, папа женился. Поначалу мачеха очень понравилась девочке, потому что Светлана была красивой и молодой. Как ребёнок, Катя не замечала её безразличия и даже того, что она раздражает Светлану, и даже того, что они стали реже ходить к отцу. Светлана родила одного ребёнка, затем второго… Им покупалось всё. Но стоило появиться в их доме Кате, как странным образом на кухне пропадали все конфеты и вообще еда, и Светлана запрещала заглядывать в холодильник, а если Катя напрямую просила покушать, Светлана говорила, что попрошайничать некрасиво, у Кати есть свой дом, а здесь не ресторан, чтобы всех выкармливать. Иногда она говорила подрастающей Кате такие фразы:
— Ты мне тут ужом не вейся, как мать твоя, работница… услуг. Сказала иди домой, значит иди, я на тебя котлет не жарила, у нас и без тебя четыре рта.
— Тебе зачем эта джинсовка? Лишь бы из отца деньги высосать, бессовестная! — трепала она Катю за новый джинсовый пиджак, — могла бы и моей старой ветровкой обойтись, она ещё хорошая, просто мне мала стала.
Впервые Катя с подружками накрасилась, когда ей было тринадцать лет. Чисто из баловства, ради эксперимента. Забежала вечером к отцу, попросить на мороженое. Зарплаты мамы Иры им едва хватало на хлеб, а папа хорошо получал. Открыла ей Светлана.
— Ох и намазалась, ну чистая прос… подстилка для мужиков. Ты знаешь что настоящая мать у тебя подстилка? Такой же стать хочешь?
— Света! Замолчи! — предупреждал её отец Кати.
— Не нравятся мне её наклонности, сначала косметика в тринадцать лет, потом со всеми гопниками по кругу перегуляет, а потом на панель!
В тот период у Кати ещё была мама, то есть человек, который о ней заботился, поэтому отношение мачехи сильной травмы не приносило. Конечно, профессия мамы Маргариты, той, что родила, вызывала вопросы… У них в городе тоже были такие женщины — они стояли яркой кучкой около главной гостиницы, вели себя вызывающе, развязно. Одеты все как на подбор кричаще и смело.
— Мамуль, — спрашивала она у Ирины, — а это правда что моя первая мама работает прос**туткой? Это и есть её работа в Москве?
— Ты уроки сделала?
— Нет, но я хотела…
— Вот иди и делай!
К четырнадцати годам Катя научилась хлопать дверью. Громко, резко, так, чтобы стёкла в серванте звенели. Тётя Ира вздрагивала и советовала Кате в следующий раз выбивать дверь башкой. Катя тоже не оставалась в долгу: «Ты мне не мать! Не указывай!» Никто, никто в целом мире не понимал её! Никому она не была нужна! Всюду лишняя, неудобная, даже родная мать и та её бросила в один год, наверное, сразу усекла, что дочь получилась бракованной. Но Катя всё же ждала её и помнила. Маргарита стала для неё мечтой, надеждой на более лёгкую и красивую жизнь. Она обещала забрать Катю! И увезти в другую страну! И там они заживут не хуже, чем герои хлынувших в Россию сериалов! А в реальности, то есть здесь и сейчас, происходило другое — бытовое, зудящее, надоевшее донельзя.
из свободного доступа в сети
— Опять твои колготки валяются в ванной! — кричала тётя Ира, хватаясь за сердце. — Я же сто раз говорила!
— А ты сто первый раз не можешь заткнуться! — огрызалась Катя, нарочно громко хлопая дверью в свою комнату, — чёртова перфекционистка, тебе лечиться надо!
Так было всегда. Тётя Ира вовсе не была тихой затворницей — она могла орать так, что соседи стучали по батареям. У неё был ужасный характер: она ненавидела беспорядок, требовала, чтобы полотенца висели строго по цветам, и каждый вечер проверяла, выключен ли свет на кухне.
— Ты совсем от рук отбилась! — трясла она Катю за плечи, когда та приходила затемно. — Где ты шаталась?
— Да пошла ты! — вырывалась Катя. — Ты мне не мать!
И тогда тётя Ира замолкала. Ненадолго. Потом начиналось снова — претензии, упрёки, бесконечные «почему ты».
Особенно бесило Катю, когда тётя Ира лезла в её вещи.
— Это что?! — однажды вскрикнула тётя, вытаскивая из-под матраса пачку сuгарет.
— Моё! — Катя попыталась вырвать, но тётя Ира оказалась проворнее.
— Ты с ума сошла? В твои-то годы!
— А в твои годы уже давно замужем должны быть, а ты старая дева!
Тётя Ира замахнулась. Катя зажмурилась. Но удар не пришёлся — тётя вдруг разрыдалась и выбежала из комнаты.
В ту ночь Катя слышала, как она разговаривает по телефону с отцом:
— Забери её, я больше не могу… Я не справляюсь…
Но отец, как всегда, нашёл отговорку — места у них мало, а ей, Ирке, слишком жирно будет жить одной в двухкомнатной.
Утром она, красноглазая, поставила перед Катей тарелку с яичницей. Катя молча отодвинула её.
— Будешь голодная — сама виновата, — процедила тётя, но через полчаса принесла бутерброды.
Так они и жили — два взрывных характера под одной крышей, два одиноких сердца, которые не умели говорить о главном. И Катя всё равно называла её мамой, потому что любила в душе.
Во время очередного конфликта, когда Катя что-то не убрала, а тётя её ругала за это, а Катя огрызалась в своём фирменном стиле, произошла точка невозврата.
— Всё! Хватит! — тётя Ира вдруг закричала так, что у Кати заложило уши. — Я больше не могу! Надоело!
Она схватила Катю за плечо и потащила к выходу. Катя впервые за все годы увидела в её глазах не злость, а что-то страшное — окончательное решение, зревшее давно.
— Мам, ну пожалуйста! Я сейчас уберу, правда! — всхлипывала Катя, цепляясь за дверной косяк.
Но тётя Ира была сильнее.
— Нет, ты мне надоела, больше не хочу с тобой жить, уходи куда хочешь!
Последний толчок — и Катя очутилась на лестничной площадке. Дверь захлопнулась с грохотом и тут же щёлкнули два замка.
— Впусти! — Катя колотила в дверь кулаками, слёзы текли по лицу ручьями. — Я исправлюсь! Ну пожалуйста! Клянусь, я буду слушаться, мама, пожалуйста, мамочка!
Из-за двери не доносилось ни звука.
Прошёл час. Два. Ноги затекли, но Катя всё сидела на холодном полу, уткнувшись лицом в колени, сидела и плакала, повторяла: «мама, прости, мамочка, ну пожалуйста».
Но Ирина не открывала.
На улице уже сгущались сумерки. Катя медленно спустилась по ступенькам, каждое движение давалось с трудом — будто её тело налилось свинцом. Куда идти?
Только к отцу.
От одной мысли, что придётся жить с ним и с мачехой, к горлу Кати подступила тошнота. Отец ненавидел её слёзы, называл «нытьём». Последний раз, когда она пришла к нему с проблемами, он молча достал ремень и приказал убираться, иначе… А сейчас она приползёт к нему, выгнанная? А мачеха так вообще попрекает её каждой съеденной краюхой хлеба и давиться от злости, когда отец даёт Кате карманные деньги.
Но выбора не было.
Катя шла медленно, как на казнь. С каждой минутой страх сжимал горло всё сильнее. Что, если он тоже захлопнет дверь? Она остановилась перед его подъездом, глядя на освещённые окна. Где-то там, за одним из них, сидел человек, который когда-то хотел сдать её в детдом. И теперь у него была другая семья, которая тоже не рада Кате.
Катя глубоко вдохнула и открыла страшную, обшарпанную дверь подъезда. Отец, конечно, принял её… Перенёс от тёти её вещи… И с того дня, благодаря мачехе, Катя наконец-то узнала что значит несладкая жизнь. Тётя Ира казалась ей теперь сказочной феей… Тётя Ира… то есть мама… Нет, теперь просто Ира. После этого случая, после изгнания, несмотря на всё то хорошее, что Ирина для неё делала и сделает, Катя никогда не сможет назвать её «мамой».
