— Вероник, а сваргань-ка ты нам сегодня соляночку, помнишь, как в тот раз делала, наваристую, с тремя видами мяса? И пирожков бы с капусткой, мои мальчишки их так любят, — Инна, свояченица Вероники, лениво потянулась на кухонном стуле, отложив телефон. Экран смартфона продолжал светиться забытой игрой, излучая тусклый свет на заставленный грязной посудой стол. Вторая кружка недопитого утреннего кофе Инны сиротливо стынущий рядом с крошками от печенья, которым лакомились её неугомонные сорванцы пару часов назад.
Вероника только что вошла в квартиру, и запах немытых тарелок, смешанный с едва уловимым ароматом детской неаккуратности, ударил в нос резче, чем промозглый питерский вечер за окном. Сумка с продуктами, которую она машинально прижимала к себе, показалась неподъёмной. Двухкомнатная квартира, их с Павлом уютное гнездышко, уже вторую неделю напоминала переполненный вокзал. Десятилетний Витька и семилетний Лешка, племянники мужа, носились по коридору, издавая звуки, сравнимые с налётом саранчи, а их отец, Сергей, брат Павла, либо отсутствовал, «изучая культурные достопримечательности Северной Столицы», либо, появляясь к ужину, с аппетитом поглощал приготовленное Вероникой, одобрительно кивая жене: «Видишь, Иннусь, как нас тут принимают! Не то что в этих ваших отелях!»
Сама же Инна свято блюла свой статус «отдыхающей». Она могла часами нежиться в постели, пока Вероника, спотыкаясь о разбросанные игрушки, пыталась собраться на работу. Потом долго пила кофе, листая ленты соцсетей, и лишь к обеду начинала задумчиво рассуждать, чего бы ей хотелось чего-то «лёгенького, но вкусненького».
Павел, муж Вероники, казалось, не замечал этого тихого домашнего ада. Он расцветал от похвал брата, горделиво поглядывал на жену, словно это её прямая обязанность – обеспечивать комфортный отдых его многочисленной родне, и на все робкие попытки Вероники пожаловаться на усталость отвечал неизменным: «Ну, потерпи, Ник, они же гости, не каждый день приезжают».
— Солянку? — Вероника медленно опустила сумку на пол. Плечи ныли, голова гудела после напряженного дня в офисе и толкотни в метро. Перспектива провести ещё три часа у плиты, а потом до полуночи отмывать горы посуды, вызвала приступ глухого отчаяния. — Инна, я только с работы. Может, сегодня что-нибудь попроще? Макароны по-флотски, например? Или вы сходите куда-нибудь, в кафе? Погода вроде неплохая.
Инна удивлённо вскинула идеально выщипанные брови. Её пухлые губы скривились в обиженной гримаске.
— Попроще? Вероника, мы же в отпуске! Хочется домашнего, вкусного. Ты же так замечательно готовишь, тебе это ничего не стоит. А в кафе каждый день ходить – никаких денег не хватит. Мы же не миллионеры, чтобы по ресторанам шиковать, сама понимаешь. Тем более, с детьми…
«Зато на мою шею сесть – это, видимо, очень бюджетно», — зло подумала Вероника, но вслух сказала лишь:
— У меня сегодня был очень тяжелый день, Инн. Я действительно устала. Может, ты сама что-нибудь приготовишь? Плита свободна, продукты в холодильнике есть.
Это было неслыханной дерзостью. Инна даже привстала со стула, словно её облили холодной водой.
— Я?! Готовить?! Вероника, ты в своём уме? Я на отдыхе! Я приехала сюда отдохнуть от плиты и кастрюль! И вообще, что это за тон? Мы же твои гости!
Именно в этот момент на кухню вошёл Павел, привлечённый повышенными тонами. Он с порога уловил напряжённую атмосферу и недовольное лицо свояченицы.
— Что тут у вас происходит? Инн, почему ты такая расстроенная?
Инна тут же приняла позу оскорблённой добродетели.
— Паш, ты представляешь, я попросила Веронику приготовить нам ужин, а она… она сказала, чтобы я сама готовила! Говорит, устала! Как будто мы ей тут чужие люди! Мы же твоя семья, твои родные!
Павел нахмурился, переводя взгляд с Инны на жену. В его глазах появилось то самое выражение, которое Вероника уже научилась ненавидеть – смесь укора и разочарования.
— Вероника, ну что за разговоры? — начал он с ноткой раздражения в голосе. — Ты почему так неуважительно к моим родным относишься? Они же гости! Приехали издалека! Могла бы и позаботиться, приготовить, что просят. Неужели так трудно?
Вероника устало посмотрела на мужа. На его лице читалось явное желание поскорее замять неприятную ситуацию, угодить брату и свояченице, и полное непонимание её состояния. Эта слепота, это нежелание видеть очевидное ударило по ней сильнее, чем все упрёки Инны.
— Паша, — голос её прозвучал глухо, но твёрдо, — я не лошадь ломовая и не бесплатная обслуга. Я работаю, между прочим, точно так же, как и ты. И после работы я хочу отдохнуть, а не стоять часами у плиты, обслуживая всю вашу компанию. У них свой бюджет есть, пусть питаются в кафе, если хотят ресторанных изысков. Или Инна сама вполне может приготовить своим детям и мужу ужин. Я сегодня пас.
На кухне повисло молчание, густое и тяжёлое, как тот самый питерский туман. Павел побагровел. Инна смотрела на Веронику с нескрываемой враждебностью. Кажется, хрупкое перемирие, державшееся на терпении Вероники, дало первую, но очень серьёзную трещину.
Утро следующего дня не принесло облегчения. Едва Вероника успела открыть глаза, как Павел, уже одетый и явно не спавший полночи, обрушился на неё с новой порцией упрёков. Он не кричал, говорил вкрадчивым, убеждающим тоном, от которого Веронике становилось ещё противнее.
— Ник, ну ты вчера, конечно, дала… Зачем так резко? Инна всю ночь не спала, Серёга тоже ходил мрачнее тучи. Они же наши родные, пойми. Гостеприимство – это святое. Ну, потерпела бы ещё немного, что тебе, жалко было приготовить? Ты же знаешь, как они любят твою стряпню.
Вероника села на кровати, откинув одеяло. Вчерашняя усталость никуда не делась, к ней лишь добавилось глухое раздражение от этого утреннего «разбора полётов».
— Паша, я вчера всё сказала, — её голос был ровным, без вчерашней эмоциональной окраски, но от этого не менее твёрдым. — Гостеприимство – это не рабство на галерах. И если твои родные приехали отдыхать, это не значит, что я должна превратиться в их личную кухарку и горничную. У меня тоже есть работа, есть своя жизнь и свои пределы терпения. И они, кажется, достигнуты.
Павел досадливо поморщился, словно она сказала какую-то несусветную глупость.
— Ну вот опять ты за своё! Какие пределы, какая кухарка? Просто немного внимания, немного заботы. Они же не просят ничего сверхъестественного. Это же семья! Ты должна понимать…
— Это ты должен понимать, Паша, — перебила она, вставая и направляясь в ванную, — что моя спина не железная, и нервы тоже. И если Инна хочет ресторанного обслуживания, пусть идёт в ресторан. Или пусть сама встаёт к плите. Я больше на эту тему разговаривать не собираюсь.
За завтраком атмосфера была гнетущей. Инна демонстративно ковыряла вилкой простенький омлет, который Вероника приготовила на скорую руку для себя и Павла, громко вздыхая и бросая многозначительные взгляды на Сергея. Тот, в свою очередь, мрачно жевал, время от времени изрекая что-то вроде: «Да уж, в некоторых домах гостей принимают несколько иначе… Помню, у тёти Вали в Саратове… вот это было гостеприимство!»
Дети, Витька и Лёшка, почувствовав общее напряжение и негласное родительское одобрение, вели себя особенно отвратительно: капризничали, разлили чай, перемазались джемом, и на робкие замечания Вероники Инна лишь снисходительно улыбалась: «Ну что ты, Вероника, это же дети! Они познают мир».
Вероника решила изменить тактику. Раз уговоры и объяснения не действуют, придётся действовать иначе. На обед она приготовила кастрюлю гречки с тушёнкой – просто, сытно, и никаких кулинарных изысков. Поставила на стол, рядом положила половник.
— Угощайтесь, — сказала она ровным тоном. — Кто сколько хочет.
Инна посмотрела на кастрюлю так, будто там лежала отрава.
— Гречка? Вероника, ты серьёзно? Мы же вчера вроде бы о солянке говорили…
— Солянки сегодня не будет, Инна, — спокойно ответила Вероника, накладывая себе порцию. — И завтра, скорее всего, тоже. У меня нет времени на сложные блюда. Если хотите чего-то особенного, кухня в вашем распоряжении. Продукты знаете где.
Сергей хмыкнул, Павел бросил на жену испепеляющий взгляд, но промолчал. Гости нехотя наложили себе гречки. Ели молча, с таким видом, будто делают огромное одолжение. Вечером Вероника, вернувшись с работы, обнаружила, что ванная комната занята. Инна решила устроить себе «спа-процедуры» и заперлась там на добрых полтора часа, несмотря на то, что Веронике нужно было привести себя в порядок и приготовить ужин хотя бы для себя и Павла. Когда Инна наконец вышла, благоухая маслами и кремами, с полотенцем на голове, она невинно улыбнулась: — Ой, Вероничка, ты уже пришла? А я тут немного расслабилась, вода такая приятная…
Вероника ничего не ответила, только крепче сжала кулаки. Павел, который становился всё более раздражительным из-за «неправильного» поведения жены, попытался вечером снова «провести с ней беседу».
— Ты специально их провоцируешь? — шипел он, когда они остались наедине в спальне. — Эта гречка… это же просто издевательство! Они же мои родные! Ты позоришь меня перед ними!
— Я никого не позорю, Паша, — устало ответила Вероника. — Я просто пытаюсь выжить в этой ситуации. Если ты не видишь, что происходит, или не хочешь видеть, это твои проблемы. Но я больше не позволю садиться себе на шею. Никому.
Мелкие провокации со стороны Инны продолжались. То она «случайно» оставляла на кухонном столе гору грязной посуды после того, как её дети пили чай с печеньем, то «забывала» убрать за ними разбросанные по всей квартире вещи. Каждый такой эпизод был как маленькая шпилька, вонзающаяся в и без того натянутые нервы Вероники. Она понимала, что это делается намеренно, чтобы вывести её из себя, чтобы показать Павлу, какая она «плохая» и «негостеприимная» хозяйка. Но Вероника держалась, хотя с каждым днём это давалось ей всё труднее. Она чувствовала, как внутри неё нарастает холодная ярость, и знала, что рано или поздно эта плотина прорвётся.
Дни тянулись медленно, пропитанные невысказанными упрёками и глухим раздражением. Атмосфера в квартире стала настолько плотной, что, казалось, её можно было резать ножом. Вероника существовала в режиме автопилота: работа, дом, минимальное взаимодействие с «гостями» и мужем, который всё больше отдалялся, замыкаясь в обиженном молчании или изредка взрываясь короткими, злыми репликами. Она научилась готовить еду строго на двоих, оставляя на плите демонстративно пустые кастрюли, или же варила что-то максимально простое и общее, вроде макарон, или гречки, которые Инна и Сергей поглощали с видом мучеников, принесённых в жертву чужому равнодушию.
Однажды вечером, вернувшись с работы особенно измотанной – квартальный отчёт выпил из неё все соки – Вероника застала на кухне картину, ставшую последней каплей. Инна, видимо, решила блеснуть кулинарными талантами перед детьми и попыталась испечь блины. Результат этого кулинарного порыва был плачевным: пригоревшая сковорода сиротливо стояла на плите, забрызганной тестом, стол был усыпан мукой, а на полу красовалась липкая лужица из разбитого яйца. Сама же Инна, не удосужившись убрать за собой, сидела в гостиной и оживлённо болтала по телефону, пока её отпрыски доламывали остатки мебели около неё.
Вероника молча прошла в комнату, переоделась, затем вернулась на кухню. Она не стала ничего говорить, не стала убирать этот свинарник. Она просто достала из холодильника свой ужин – контейнер с салатом, который предусмотрительно приготовила ещё утром, – и села за стол, игнорируя царящий вокруг хаос. Именно в этот момент вошёл Павел. Он обвёл кухню тяжёлым взглядом, его лицо исказила гримаса отвращения.
— Это что такое? — спросил он, обращаясь не то к Веронике, не то в пустоту.
Инна, услышав его голос, тут же материализовалась в дверях кухни, с телефоном, прижатым к уху, и выражением вселенской скорби на лице.
— Паш, ты представляешь, я тут хотела деток блинчиками побаловать, а оно вот… не получилось немного. Вероника, милая, ты не могла бы тут прибраться, а то я что-то так устала, голова разболелась…
Павел, не дослушав её, повернулся к жене. Его глаза метали молнии.
— Вероника, ты это видела? Почему ты сидишь и ничего не делаешь? Инна старалась, готовила, а ты… Ты не могла ей помочь? Или хотя бы убрать за ней, раз уж она устала? Сколько можно демонстрировать своё неуважение? Они же наши гости! Мои родные! Ты должна проявлять больше заботы, больше участия!
Вот тут-то плотина и прорвалась. Вероника медленно поставила вилку на стол. Её лицо было спокойным, даже слишком спокойным, но в глубине глаз плескалась холодная, обжигающая ярость.
— Заботы? Участия? Паш, ты серьёзно? — её голос звучал тихо, но каждое слово было наполнено сталью. — Твоя свояченица устроила на МОЕЙ кухне свинарник, потому что ей, видите ли, «захотелось блинчиков», а я должна после целого дня работы, после того как пахала, чтобы в том числе и твои «дорогие гости» тут жили и жрали, прибирать за ней этот срач? Ты в своём уме?
— Не смей так говорить о моей родне! — взревел Павел, его лицо пошло красными пятнами. — Инна не специально! Она хотела как лучше! А ты только и ищешь повод, чтобы их унизить, чтобы показать своё превосходство!
— Превосходство? — Вероника горько усмехнулась. — Да какое тут, к чёрту, превосходство, когда я чувствую себя прислугой в собственном доме! Когда твоя «заботливая» родня считает нормой превращать мою жизнь в ад, а ты этому потакаешь! Я устала, Паша! Устала от этого бесконечного «они же гости», «они же родные»! Устала от того, что мои интересы, моё самочувствие, моё мнение для тебя не значат ровным счётом ничего!
Она встала, обведя всех троих – Павла, застывшего с перекошенным от злости лицом, Инну, приоткрывшую рот от такого отпора, и Сергея, который как раз высунулся из гостиной, привлечённый шумом, – ледяным взглядом.
— А я не обязана постоянно кормить и обслуживать твою родню, когда они у нас останавливаются, так что пусть ищут себе другое пристанище!
Павел побагровел до корней волос. Он сделал шаг к ней, сжимая кулаки.
— Да как ты смеешь?! — прорычал он, и в его голосе заклокотала неприкрытая ярость. — Это мои родственники! Моя семья! Ты не имеешь права так говорить!
— А это моя квартира тоже! — не дрогнув, парировала Вероника, глядя ему прямо в глаза. В её взгляде больше не было ни усталости, ни отчаяния – только холодная, твёрдая решимость. — И я имею право на отдых в собственном доме, а не на круглосуточную вахту у плиты в совокупности с постоянной уборкой! Я имею право не спотыкаться о чужие вещи и не убирать чужую грязь! Так что или ты решаешь этот вопрос с братом, объясняешь им, что их «отпуск» затянулся и превратился в пытку для меня, или я сама им на дверь укажу! И мне плевать, что ты или они об этом подумают!
Сергей, до этого молча наблюдавший за сценой, шагнул вперёд. Его лицо было мрачным и суровым.
— Это что ещё за ультиматумы? — процедил он сквозь зубы, обращаясь к Веронике, но глядя на Павла. — Паш, ты это слышишь? Твоя жена выгоняет нас из твоего дома!
Инна тут же подхватила, её голос зазвенел от обиды и негодования:
— Мы ей мешаем, оказывается! Мы её объедаем! Да мы… да мы из вежливости тут только! Думали, семья, родные люди… А тут такое отношение! Никогда бы не подумала, Вероника, что ты такая… такая… — она не смогла подобрать подходящего эпитета, только махнула рукой, словно отгоняя назойливую муху.
Конфликт достиг точки кипения. Воздух на кухне, казалось, трещал от напряжения.
Слова Вероники повисли в воздухе, заряженном электричеством. Павел, казалось, на мгновение потерял дар речи, его лицо превратилось в багровую маску. Первым опомнился Сергей. Он шагнул ближе, его кулаки непроизвольно сжались.
— Так вот как ты заговорила, да? — прошипел он, и в его голосе послышались откровенно враждебные нотки. — Значит, мы тебе тут мешаем, объедаем, как ты выразилась, да Инна? Ты, видимо, забыла, что это дом и моего брата тоже! И мы его родня, а не какие-то проходимцы с улицы! Паша, ты будешь молча стоять и слушать, как твоя жена поливает грязью твою семью?
Павел наконец обрёл голос. Он обрушился на Веронику с яростью, которой она от него никогда не ожидала.
— Ты с ума сошла, Вероника?! Совсем?! — кричал он, брызгая слюной. — Выгнать моих родных! Моего брата, его жену, моих племянников! Да кто ты такая, чтобы решать, кому быть в моём доме, а кому нет?! Ты разрушаешь всё! Мои отношения с семьёй, всё, что для меня свято!
— Свято для тебя – это когда твоя жена превращается в бесплатную прислугу для твоих родственников, которые не знают ни меры, ни такта? — холодно парировала Вероника, не повышая голоса, но от этого её слова звучали ещё более весомо. — Свято – это когда ты неделями закрываешь глаза на то, что твой дом превратили в проходной двор, а твоя жена валится с ног от усталости? Если это для тебя свято, Паш, то у нас с тобой очень разные представления о семье и об уважении. И да, я решаю, кому быть в МОЕЙ квартире, потому что я здесь живу, я вкладываю сюда свои силы, свои деньги, и я не позволю превращать её в бесплатную гостиницу с круглосуточным обслуживанием для тех, кто этого не ценит и не уважает мой труд.
Инна, до этого момента лишь язвительно поддакивавшая мужу, выступила вперёд, её лицо исказилось от злости.
— Да мы бы и сами давно уехали из этой твоей «квартиры», если бы знали, какая ты на самом деле! — выкрикнула она. — Думали, люди как люди, а ты… Ты просто змея, которую Павел пригрел на своей груди! Сергей, собирай детей! Мы ни минуты больше здесь не останемся! Не хватало ещё, чтобы нас тут унижали и помоями обливали!
— Вот и отлично! — отрезала Вероника. — Давно пора. Чем быстрее вы соберёте свои вещи, тем быстрее в этой квартире снова воцарится порядок и спокойствие.
Сергей бросил на брата полный упрёка взгляд.
— Ну что, Паш, доволен? Добился своего? Позволил этой женщине выставить нас за дверь? Я тебе этого никогда не прощу. Ты предал свою семью, брат.
— Я никого не предавал! — Павел растерянно метался взглядом между женой и разъярёнными родственниками. Он чувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Он хотел угодить всем, а в итоге оказался в центре грандиозного скандала, где он был явно не на стороне жены. — Вероника, одумайся! Попроси прощения! Мы же можем всё уладить…
— Нет, Паш, не можем, — твёрдо сказала Вероника. — Нечего тут улаживать. Твои родственники услышали всё, что я о них думаю. И я не собираюсь извиняться за правду. Пусть едут. И чем скорее, тем лучше.
Сборы проходили в атмосфере гробового молчания, прерываемого лишь злым сопением Инны и громкими командами Сергея детям. Вещи швырялись в чемоданы без всякого порядка. Дети, напуганные и ничего не понимающие, жались к родителям. Инна, проходя мимо Вероники, которая стояла у кухонного окна, демонстративно отвернувшись, процедила сквозь зубы:
— Подавись своим спокойствием и порядком. Надеюсь, ты будешь очень счастлива в своей стерильной квартире, одна.
Через полчаса, которые показались Веронике вечностью, нагруженные чемоданами и сумками Сергей, Инна и их притихшие дети стояли в прихожей. Сергей последний раз посмотрел на Павла.
— Что ж, брат. Прощай. Видимо, это был наш последний визит в твой дом. Ты выбрал свою дорогу. Жаль только, что она ведёт в никуда, с такой-то спутницей.
Павел молчал, его лицо было серым. Он не нашёл в себе сил ни проводить их, ни сказать что-то на прощание. Дверь за гостями захлопнулась с сухим, безэмоциональным щелчком.
Несколько минут Павел и Вероника стояли молча в опустевшей квартире. Первым не выдержал Павел. Он медленно повернулся к жене, и в его глазах была такая смесь ярости, обиды и отчаяния, что Веронике стало не по себе, но она не подала виду.
— Ты… ты довольна? — прохрипел он. — Ты добилась своего? Выгнала мою родню! Опозорила меня! Разрушила мою семью! Тебе теперь легче стало, да?!
Вероника смотрела на него долгим, усталым взглядом.
— Да, Паш, мне стало легче, — спокойно ответила она. — Мне стало легче дышать в собственном доме. А если твоя семья – это люди, которые готовы ездить на тебе и на мне, не считаясь ни с чем, то мне такая семья не нужна. И если ты этого до сих пор не понял, если ты считаешь, что я должна была молча терпеть это унижение неделями, то нам с тобой, Павел, действительно больше не о чем говорить.
Он смотрел на неё, как на чужого, незнакомого человека. Словно пелена спала с его глаз, и он увидел не ту покладистую, понимающую Нику, которую знал или хотел знать, а жёсткую, непреклонную женщину, которая посмела поставить свои интересы выше его «семейных ценностей». И это открытие его ужаснуло и разозлило ещё больше.
— Ты… ты просто эгоистка! Бессердечная эгоистка! — выплюнул он и, резко развернувшись, ушёл в спальню, оставив Веронику одну посреди кухни, где ещё витал призрак недавней битвы.
Она осталась стоять, глядя на закрытую дверь спальни. Ничего не закончилось. Всё только начиналось. Или, наоборот, всё окончательно и бесповоротно закончилось между ними в этот самый момент. Но одно она знала точно: она больше не позволит никому превращать её жизнь в чужой праздник за её счёт. Даже если ценой этому будет её собственный брак…
