— Ну вот опять! Опять твоя Муська отличилась! — Стас влетел в кухню, где Маргарита спокойно пила вечерний чай, и с силой швырнул ключи на подоконник. Звякнувший металл неприятно резанул по ушам. Лицо его было перекошено гримасой праведного гнева, той самой, что появлялась у него исключительно после общения с Раисой Павловной. — Маме только что звонил, она еле дышит! Говорит, после вчерашнего визита к нам у неё такой приступ был, что думала – всё, конец! Глаза красные, слезятся, нос заложен намертво, вся чешется! И это всё из-за твоей драгоценной кошки!
Маргарита медленно поставила чашку на блюдце, её движения были нарочито плавными, контрастирующими с дёрганой возбуждённостью мужа. Она посмотрела на него долгим, немного усталым взглядом. Муся, пушистая сибирская кошка черепахового окраса, до этого мирно дремавшая на соседнем стуле, лениво потянулась, зевнула, обнажив крошечные белые клыки, и, спрыгнув на пол, грациозно потёрлась о ноги хозяйки, громко замурлыкав. Словно почувствовав, что разговор идёт о ней, она демонстративно подняла хвост трубой и уселась рядом с Маргаритой, преданно глядя на неё своими огромными зелёными глазами.
— Стас, давай по порядку, — Маргарита погладила Мусю между ушей, отчего та заурчала ещё громче. — Во-первых, Муся не «моя», а наша. Ты прекрасно помнишь, как сам умилялся этому пушистому комочку, когда мы её взяли. Во-вторых, Раиса Павловна бывает у нас, как ты выразился, «в гостях» раз в два, а то и в три месяца. И, что самое интересное, её «жуткая аллергия» проявляется с особой силой именно тогда, когда ей что-то не нравится в моём поведении, в том, как у нас тут всё дома, или, не дай бог, в моих планах на выходные, которые не совпадают с её.
Стас побагровел. Аргументы жены, как всегда спокойные и до обидного логичные, действовали на него, как красная тряпка на быка. Особенно когда рядом сидела эта самая кошка, источник всех его нынешних семейных неурядиц, и с невинным видом смотрела на него, словно говоря: «А я что? Я ничего».
— Ты сейчас издеваешься, да? — прошипел он, нависая над столом. — Мать чуть не умерла, а ты мне тут про свои наблюдения рассказываешь! Ей плохо от шерсти! От кошачьей шерсти, понимаешь? Это медицинский факт! Она врач, она знает, о чём говорит! А ты её выставляешь какой-то симулянткой и интриганкой!
— Я никого не выставляю, Стас, — Маргарита пожала плечами, но в её голосе уже появились лёгкие металлические нотки. — Я просто констатирую факты. В прошлый её приезд, помнится, «аллергия» обострилась аккурат после того, как она узнала, что мы собираемся в отпуск без неё, на море. А до этого – когда я отказалась ехать на дачу к её троюродной сестре полоть грядки в свой единственный выходной. А сегодня, позволь угадаю, что-то опять пошло не по сценарию Раисы Павловны? Может, ты ей рассказал, что мы на концерт идём в субботу, а не везём её по магазинам за новой люстрой, которую она уже полгода выбрать не может?
Стас отшатнулся, словно его ударили. Маргарита попала в самую точку. Именно об этом он и проговорился матери, и именно после этого Раиса Павловна начала задыхаться и жаловаться на нестерпимый зуд. Но признать это означало бы согласиться с женой, а это было для него немыслимо.
— При чём тут это вообще? — он попытался сменить тему, его голос звучал уже не так уверенно. — Дело не в концертах и не в люстрах! Дело в том, что моей матери плохо! Плохо физически! И виновата в этом… вот она! — он ткнул пальцем в сторону Муси, которая от резкого движения испуганно прижала уши и зашипела, выпустив когти и царапнув воздух.
— Ах, вот как? Значит, Мусенька у нас теперь козёл отпущения за все грехи? — Маргарита наклонилась и снова погладила кошку, успокаивая. — Стас, я, конечно, всё понимаю, это твоя мама, и ты за неё переживаешь. Но давай будем честны хотя бы сами с собой. Муся живёт здесь постоянно. Она спит со мной, она ходит по всей квартире. Если бы у Раисы Павловны действительно была такая острая реакция на кошачью шерсть, как она описывает, ей бы становилось плохо сразу, как только она переступала порог нашего дома, а не избирательно, через несколько часов после того, как ей что-то не понравилось. И уж точно она бы не могла часами сидеть у нас в гостях, пить чай и обсуждать соседей, а потом внезапно «почувствовать себя плохо».
Стас сжал кулаки. Он чувствовал, что проигрывает этот спор, что логика жены неопровержима, но признать это было выше его сил. Это означало бы пойти против матери, а Раиса Павловна такого не прощала. Она умела так искусно давить на чувство вины, что Стас готов был на всё, лишь бы избежать её упрёков и страдальческого выражения лица.
— Ты просто её не любишь! — выпалил он первое, что пришло в голову. — Ты не любишь мою мать, поэтому и придумываешь всякие глупости про её аллергию! Тебе просто наплевать на её здоровье! Главное, чтобы твоя кошка была рядом!
Маргарита вздохнула. Разговор явно заходил в тупик, превращаясь в банальные обвинения. Она посмотрела на мужа, на его искажённое злобой лицо, и ей стало его немного жаль. Он разрывался между ней и матерью, и этот выбор был для него мучителен. Но и уступать она не собиралась. Муся была для неё не просто питомцем, она была членом семьи, маленьким антидепрессантом, который всегда встречал её у двери радостным мурлыканьем, согревал холодными вечерами и дарил ту безусловную любовь, которой ей иногда так не хватало.
— Стас, это неправда, и ты это знаешь, — мягко, но твёрдо сказала она. — Я всегда старалась найти общий язык с Раисой Павловной, шла ей на уступки, даже когда мне это было неприятно. Но всему есть предел. И Муся – это тот предел, который я не позволю переступить. Она здесь живёт. И она останется здесь.
— Предел? Какой ещё к чёрту предел?! — Стас взорвался, его лицо налилось нездоровой краской. Он забегал по небольшой кухне, от стены к стене, как зверь в клетке. Слова жены, её спокойная уверенность и это демонстративное поглаживание кошки, словно Муся была ценнее его материнских страданий, выводили его из себя. — О каком пределе ты говоришь, Рита? Моя мать задыхается, понимаешь ты это или нет?! Ей дышать нечем! А ты мне тут про какие-то пределы! Да какое ты имеешь право вообще ставить какие-то пределы, когда речь идёт о здоровье моей матери?!
Маргарита смотрела на него, и её спокойствие начинало давать трещину. Не из-за его криков – к этому она уже почти привыкла за время их недолгой семейной жизни, омрачённой постоянным присутствием Раисы Павловны, даже когда та физически отсутствовала. Её выводила из равновесия эта слепая, иррациональная преданность Стаса материнским манипуляциям. Он, взрослый, умный мужчина, превращался в послушного мальчика, как только слышал в телефонной трубке страдальческие нотки Раисы Павловны.
— Стас, прекрати эту истерику, — её голос стал жёстче, холоднее. — Я уже сказала тебе: я не верю в эту внезапную, избирательную аллергию. И чем больше ты кричишь, тем больше я убеждаюсь в своей правоте. Раиса Павловна – прекрасный манипулятор, и она отлично знает, на какие твои кнопки нажимать. А ты, как по команде, каждый раз ведёшься на её спектакли.
Муся, почувствовав нарастающее напряжение, спрыгнула со стула и забилась под кухонный стол, откуда её зелёные глаза тревожно поблёскивали в полумраке. Она не любила, когда хозяева ссорились, её чуткая кошачья душа улавливала малейшие изменения в их настроении.
— Спектакли?! — Стас остановился как вкопанный посреди кухни, его кулаки сжались так, что побелели костяшки. — Ты называешь страдания моей матери спектаклем?! Да ты… да ты просто бессердечная! У тебя нет ни капли сочувствия! Она для тебя – пустое место! Ты только и думаешь о своей кошке! Вот скажи честно, Рита, тебе эта блохастая гадость дороже, чем моя мать?
Маргарита медленно поднялась со стула. Её лицо было бледным, но глаза горели решимостью. Она подошла к окну и несколько секунд смотрела на огни вечернего города, собираясь с мыслями. Она понимала, что этот разговор – не просто очередная ссора. Это был водораздел. И то, как он закончится, определит их дальнейшую совместную жизнь. Или её отсутствие.
— Во-первых, Стас, Муся не «блохастая гадость», а ухоженное и любимое животное, — произнесла она, поворачиваясь к нему. Её голос звучал ровно, но в нём слышалась сталь. — А во-вторых, ты ставишь вопрос совершенно некорректно. Я не выбираю между Мусей и твоей матерью. Я выбираю между спокойной, нормальной жизнью в своём доме и вечным театром одного актёра, где главная роль отведена Раисе Павловне, а мы с тобой – всего лишь массовка, обязанная подыгрывать её капризам.
— Ах, вот оно что! Капризы! — Стас криво усмехнулся, его лицо исказила злая гримаса. — Значит, когда твоей маме что-то нужно, это «помощь родным», а когда моей – это «капризы» и «спектакли»? Отличная у тебя логика, Рита! Двойные стандарты во всей красе! Ты просто не хочешь, чтобы моя мама здесь появлялась, вот и всё! Придумала эту чушь про манипуляции, чтобы оправдать свою неприязнь к ней!
— Это не чушь, Стас, а горькая правда, которую ты упорно отказываешься видеть, — Маргарита сделала шаг ему навстречу. — Вспомни, сколько раз Раиса Павловна «заболевала» именно тогда, когда нам нужно было уехать, или когда у нас были какие-то свои планы? Вспомни, как она «чуть не умерла от давления», когда мы решили купить эту квартиру, а не ту, что поближе к ней? Вспомни её «сердечный приступ», когда ты осмелился поехать со мной на корпоратив, а не помогать ей переклеивать обои в коридоре, которые она меняет каждый год? Это всё звенья одной цепи, Стас. И Муся – это просто очередной повод для неё продемонстрировать свою власть над тобой, над нашей семьёй.
Стас молчал, тяжело дыша. Аргументы жены были убийственно точны. Он и сам замечал эту странную закономерность в недомоганиях матери, но гнал от себя эти мысли, боясь признаться даже самому себе, что его любимая мамочка может быть не такой уж святой и бескорыстной. Это разрушало привычную картину мира, где мама – это непогрешимый идеал, а он – любящий и заботливый сын.
— И что ты предлагаешь? — наконец выдавил он, его голос был глухим и каким-то опустошённым. — Что, по-твоему, я должен сделать? Сказать матери, чтобы она к нам больше не приезжала? Отказаться от неё из-за твоей кошки?
Маргарита смотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде не было ни жалости, ни злорадства. Только холодная, трезвая оценка ситуации.
— Я предлагаю тебе, Стас, наконец повзрослеть, — сказала она твёрдо. — И понять, что у тебя теперь своя семья. И интересы этой семьи должны быть для тебя на первом месте. А Раиса Павловна… Раиса Павловна должна смириться с тем, что ты больше не её маленький мальчик, которым можно помыкать по своему усмотрению. И да, если её «аллергия» действительно так сильна, то, возможно, ей и правда стоит воздержаться от визитов. Ради её же здоровья. А Муся останется здесь. Это не обсуждается.
— Ты не понимаешь! Её нужно убрать! Отдать! Куда угодно! — повторил он, словно в бреду, слова, которые, видимо, вбила ему в голову мать.
— Я всё прекрасно понимаю, Стас, — голос Маргариты стал ледяным. — Я понимаю, что ты не способен противостоять своей матери. Я понимаю, что её комфорт для тебя важнее моего спокойствия и благополучия нашего дома. Но я не собираюсь жертвовать Мусей ради её прихотей. И если ты не готов это принять, то нам, видимо, не по пути.
— Не по пути? — Стас отшатнулся, словно Маргарита ударила его наотмашь. Слово «развод» не прозвучало, но его ледяной призрак отчётливо маячил в воздухе, делая кухонное пространство ещё более тесным и душным. Он смотрел на жену, и в его глазах смешивались ярость, неверие и какой-то почти детский испуг. Он никогда не думал, что их отношения, которые он считал вполне себе крепкими, несмотря на периодические «материнские» бури, могут вот так, из-за какой-то кошки, дать трещину. — Ты… ты это сейчас серьёзно говоришь? Ты готова разрушить нашу семью, всё, что у нас есть, из-за этого… этого животного? Ты вообще меня любишь, Рита? Или я для тебя тоже так, помеха, как и моя мать?
Маргарита устало провела рукой по лицу. Она не хотела этого разговора, не хотела доводить до такой крайности, но Стас, своей слепой покорностью материнской воле, не оставлял ей другого выбора. Она слишком долго терпела, слишком долго пыталась найти компромиссы, которые всё равно оказывались временными и не устраивали в конечном итоге никого.
— Стас, дело не в Мусе как таковой, — она старалась говорить спокойно, хотя внутри всё кипело. — Дело в том, что ты позволяешь своей матери разрушать нашу жизнь. Ты позволяешь ей диктовать нам свои условия, вмешиваться в наши отношения, манипулировать тобой, а через тебя – и мной. Муся – это просто лакмусовая бумажка, последний рубеж. Если ты не готов защитить даже самое безобидное существо в нашем доме от её необоснованных нападок, то о какой защите меня или нашей семьи может идти речь? Люблю ли я тебя? Да, Стас, любила. Возможно, ещё люблю. Но я устала любить за двоих. Устала быть вечно виноватой, вечно обязанной, вечно подстраивающейся под чужие настроения.
Её слова, такие холодные и отстранённые, били Стаса по самым больным местам. Он всегда считал себя главой семьи, сильным мужчиной, опорой для жены. А теперь Маргарита, его тихая, покладистая Рита, обвиняла его в слабости, в неспособности защитить их маленький мир. Это было невыносимо.
— Да что ты такое говоришь! — он снова перешёл на крик, пытаясь заглушить голос разума, который предательски шептал ему, что в словах жены есть доля истины. — Моя мать – пожилой, больной человек! Она просто хочет как лучше для нас! Она о нас заботится! А ты… ты видишь во всём только подвох и манипуляции! Это паранойя какая-то!
Маргарита горько усмехнулась. «Хочет как лучше» — это была коронная фраза Раисы Павловны, которой она прикрывала любое своё вмешательство, любое нарушение их личного пространства.
— Заботится? Стас, она не заботится, она контролирует. Она не может смириться с тем, что ты вырос, что у тебя своя жизнь. И эта её «аллергия» – не что иное, как очередной способ привлечь к себе твоё внимание, заставить тебя почувствовать себя виноватым, обязанным. Она прекрасно знает, что ты не сможешь отказать «больной» матери. И она этим бессовестно пользуется. А ты ей потакаешь.
Муся, видимо, решив, что буря миновала, осторожно выбралась из-под стола и, подойдя к Маргарите, снова потёрлась о её ноги, громко замурлыкав. Она посмотрела на Стаса своими огромными, невинными глазами, словно спрашивая: «Ну что ты так кричишь? Разве я сделала что-то плохое?» Этот немой вопрос, эта кошачья непосредственность окончательно вывели Стаса из себя.
— Вот! Вот она, причина всех наших бед! — он злобно ткнул пальцем в кошку. — Пока её здесь не было, всё было нормально! Мама приезжала, мы прекрасно общались! А как только появилась эта… эта… — он не находил слов от злости, — так сразу начались проблемы! Аллергия, скандалы, твои обвинения! Всё из-за неё! Её нужно убрать! Немедленно! Отдать кому-нибудь, в приют, да хоть на улицу выкинуть, мне всё равно! Лишь бы её здесь не было!
Маргарита присела на корточки и взяла Мусю на руки. Кошка доверчиво прижалась к ней, спрятав мордочку у неё на груди. Маргарита медленно выпрямилась, глядя на мужа поверх пушистой кошачьей головы. Её лицо было спокойным, но в глазах застыло такое холодное, почти ледяное выражение, что Стас невольно отступил на шаг.
— Значит так, — отрезала Маргарита, и её голос, тихий, но твёрдый, прозвучал в наступившей тишине как удар хлыста.
— Что « так»?! — недовольно спросил Стас.
— Если у твоей мамы аллергия на животных, то пусть не приезжает к нам! А кошку свою я никуда не выгоню! Мне проще избавиться от тебя, дорогой мой!
Стас задохнулся. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, возразить, возмутиться, но из горла вырвался лишь какой-то нечленораздельный хрип. Такого он не ожидал. Такой откровенной, такой циничной, такой… жестокой постановки вопроса. Выбрать между ним и кошкой? Да как она смеет?! Он, её муж, опора, добытчик… и какая-то блохастая тварь, подобранная на птичьем рынке! Это было немыслимо, это не укладывалось у него в голове. Маргарита смотрела на него с вызовом, не отводя взгляда, давая понять, что это не пустая угроза, не эмоциональный всплеск. Это было её окончательное решение, её последнее слово. И в этом ледяном спокойствии, в этой непоколебимой решимости было что-то по-настоящему пугающее. Он вдруг понял, что это не блеф. Она действительно готова была это сделать.
Воздух на кухне сгустился, стал тяжёлым, почти осязаемым. Стас смотрел на Маргариту так, словно видел её впервые в жизни. Не свою Риту, мягкую, уступчивую, всегда старающуюся сгладить острые углы в их отношениях с Раисой Павловной. Перед ним стояла чужая, незнакомая женщина с ледяными глазами и лицом, застывшим в маске непреклонной решимости. Кошка Муся, пригревшаяся у неё на руках, казалось, впитывала это спокойствие, лишь изредка подрагивая кончиками ушей.
— Ты… ты что… несёшь? — наконец выдохнул Стас, и голос его был непривычно тихим, почти шёпотом. Наглость? Нет, это было нечто большее. Это был приговор. Приговор ему, их браку, всему, что он считал своей жизнью. — Ты… ты не можешь… Ты не можешь так говорить! Я… я твой муж! А это… это просто кошка!
Маргарита медленно покачала головой, и слабая, почти незаметная усмешка тронула уголки её губ. Усмешка, от которой Стасу стало не по себе.
— Ошибаешься, Стас. Это не «просто кошка». Это Муся. Мой друг. Существо, которое дарит мне тепло и радость, ничего не требуя взамен. В отличие от некоторых людей, которые только и делают, что требуют, обвиняют и пытаются прогнуть под себя. И да, я могу так говорить. И говорю. Потому что это правда. Мне действительно будет проще без тебя, если ты не способен понять элементарных вещей. Если ты готов разрушить наш дом и моё душевное равновесие ради капризов своей матери.
Слова Маргариты, произнесённые ровным, почти безэмоциональным тоном, впивались в сознание Стаса, как ледяные иглы. Он попытался разозлиться, накричать на неё, как привык делать, когда чувствовал себя загнанным в угол. Но злость почему-то не приходила. Вместо неё нахлынула какая-то тупая, всепоглощающая растерянность. Он смотрел на жену, на эту спокойную, уверенную в своей правоте женщину, и понимал, что она не шутит. Она не блефует. Она действительно готова вышвырнуть его из своей жизни, как ненужную вещь.
— Но… мама… Она же… она же действительно болеет! — это была последняя, отчаянная попытка ухватиться за привычную картину мира, где он – хороший, заботливый сын, а Маргарита – немного эгоистичная, но в целом понимающая жена. — Ты не можешь быть такой… такой жестокой! Она же старенькая! Ей нужна помощь, поддержка!
— Стас, твоя мама не «старенькая», ей нет ещё и шестидесяти, и она прекрасно манипулирует своим «здоровьем» уже лет двадцать, если не больше, — Маргарита поставила Мусю на пол. Кошка тут же направилась к своей миске, словно ничего не произошло. — И я не жестокая. Я просто устала. Устала от этой вечной войны, от этого перетягивания каната, где я всегда оказываюсь в проигрыше. Устала от того, что ты никогда не на моей стороне. Никогда. Ты всегда выбираешь её. Её комфорт, её спокойствие, её «здоровье». А я? А наши с тобой отношения? Это всё вторично, не так ли?
Стас молчал. Что он мог возразить? В глубине души он знал, что Маргарита права. Он действительно всегда ставил интересы матери выше интересов собственной семьи. Он боялся её слёз, её упрёков, её страдальческого выражения лица. Он был хорошим сыном. Но, видимо, плохим мужем.
— И что… что теперь? — голос его дрогнул, но не от слёз, а от осознания неотвратимости происходящего. Он почувствовал себя маленьким, потерянным мальчиком, которого сейчас выгонят из тёплого, уютного дома на холодную, неуютную улицу.
Маргарита подошла к столу и взяла свою уже остывшую чашку чая. Сделала маленький глоток.
— А теперь, Стас, ты сделаешь выбор, — сказала она, глядя не на него, а куда-то в сторону, на кухонный гарнитур. — Ты либо принимаешь мои условия – Муся остаётся здесь, а Раиса Павловна, если у неё действительно такая жуткая аллергия, воздерживается от визитов. Либо… либо ты собираешь свои вещи. Прямо сейчас. И едешь к маме. Уверенна, она будет счастлива. И её «аллергия» тут же пройдёт, как по волшебству.
Стас смотрел на неё, и ему казалось, что он видит её сквозь какую-то мутную пелену. Её слова, такие простые и такие страшные, отдавались гулким эхом в его голове. Собирать вещи? Уехать к маме? Это конец? Вот так просто? Из-за кошки? Нет, он понимал, что не из-за кошки. Кошка была лишь катализатором, последней каплей. Причина была глубже, в нём самом, в его неспособности повзрослеть, отделиться от матери, построить свою собственную, независимую семью. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, может быть, извиниться, попросить ещё один шанс, но слова застряли в горле. Он вдруг понял, что никаких шансов больше нет. Маргарита приняла решение. И это решение было окончательным.
Он медленно повернулся и побрёл к выходу из кухни. Его плечи были опущены, спина ссутулилась. Он чувствовал себя раздавленным, опустошённым. В дверях он на мгновение остановился, обернулся. Маргарита по-прежнему стояла у стола, держа в руках чашку. Она не смотрела на него. Её взгляд был устремлён в окно, на огни ночного города. Муся сидела у её ног, умываясь лапкой.
— Ты… ты пожалеешь об этом, Рита, — глухо произнёс он, но в его голосе не было угрозы, только какая-то обречённая усталость.
Маргарита не обернулась.
— Возможно, — так же тихо ответила она. — Но жить так, как мы жили, я больше не буду. Никогда.
Стас постоял ещё несколько секунд, ожидая чего-то, сам не зная чего. Потом махнул рукой и вышел из кухни. Через несколько минут Маргарита услышала, как хлопнула входная дверь. Не сильно, не демонстративно. Просто звук закрывшейся двери, отрезающий прошлое. Она медленно опустилась на стул. Взяла на руки Мусю и крепко прижала её к себе. Кошка замурлыкала, уткнувшись ей в шею. В квартире стало очень тихо. Но это была не звенящая тишина отчаяния. Это была тишина освобождения. Горького, но такого долгожданного. Скандал закончился. Все остались при своём. Маргарита – с кошкой и своей правдой. Стас – со своей матерью и своим поражением. А Раиса Павловна… Раиса Павловна, скорее всего, уже принимала «умирающего» сына, упиваясь своей победой, ещё не зная, что эта победа – пиррова…
