— Вероник, ну… спасибо тебе ещё раз. Огромное. Если бы не ты, я бы, наверное, так и не решился, — голос у Максима был немного сдавленным, он смущённо переминался с ноги на ногу, его видавший виды спортивный баул и потёртая сумка сиротливо притулились у порога. Городской воздух, казалось, всё ещё был для него чужим, колючим, и он инстинктивно жался к знакомому островку в лице Вероники. — Тут… тут так всё… по-другому. Совсем не как у нас в деревне.
Вероника мягко улыбнулась, стараясь ободрить. Ей было искренне жаль этого высокого, немного нескладного парня с виноватыми глазами. Они были едва знакомы через десятые руки, через каких-то дальних родственников её матери из той самой деревни, откуда Максим и приехал, гонимый туманной надеждой на лучшую долю. Когда он, набравшись смелости, позвонил ей, его голос в трубке дрожал от волнения и отчаяния, и она, поддавшись какому-то внезапному порыву сочувствия, согласилась приютить его на первое время. «Пока на ноги не встанет», — подумала она тогда.
— Да полно тебе, Максим, не за что, — она легонько коснулась его плеча. — Проходи, располагайся. Твоя комната вторая слева по коридору. Я там тебе всё приготовила. Чувствуй себя свободно, но в разумных пределах, — она подмигнула, заметив, как он немного расслабился. — Если голоден, могу быстренько сварганить ужин. Картошка есть, сосиски найдутся.
Первые недели Максим напоминал притихшего полевого зверька, случайно попавшего в городскую квартиру. Он ступал на цыпочках, говорил полушёпотом и вздрагивал от каждого резкого звука с улицы. Любое проявление заботы со стороны Вероники вызывало у него приступ бурной, почти подобострастной благодарности.
— Вероника, борщ – это что-то невероятное! Клянусь, вкуснее в жизни не ел! Даже мама так не готовит! — восхищался он, с аппетитом работая ложкой и отодвигая уже пустую тарелку в ожидании добавки. — А эти оладушки! Просто тают во рту! Ты точно волшебница! Он с каким-то отчаянным рвением пытался быть полезным: мыл за собой посуду до скрипа, порывался чинить капающий кран, хотя Вероника уверяла, что уже вызвала сантехника, и каждый вечер с надеждой спрашивал, не нужно ли ей чего-нибудь из магазина. Веронике эта его суетливая услужливость была поначалу даже приятна. Она видела в нём не просто жильца, а человека, отчаянно цепляющегося за шанс, и ей хотелось верить, что её небольшая помощь станет для него тем самым спасательным кругом.
Прошло полтора месяца. Максим, наконец, нашёл работу – устроился разнорабочим на небольшой склад неподалёку. Зарплата была смешная, но это были его первые городские деньги, и он заметно воспрял духом. И именно тогда в его поведении начали появляться первые, едва уловимые изменения. Это началось с кулинарных «рекомендаций».
— Знаешь, Вероник, — сказал он как-то за ужином, задумчиво протыкая вилкой котлету, которую ещё вчера объявлял шедевром кулинарии, — а вот если бы ты лук в фарш не сырой клала, а предварительно обжаривала, котлеты были бы сочнее. И хлеба поменьше. Для связки лучше манку или тёртый картофель. Так сытнее и вкуснее. Вероника удивлённо подняла бровь.
— Да? Надо же. Всю жизнь так готовила, и всем нравилось.
— Ну, нравилось – это одно, — Максим снисходительно улыбнулся, — а можно же сделать ещё лучше. Я вот у нас в деревне часто видел, как бабы готовят. Наблюдал.
«Наблюдал он, — хмыкнула про себя Вероника, — а сам, небось, и яичницу приготовить не мог». Но вслух ничего не сказала, лишь неопределённо пожала плечами.
Затем его внимание переключилось на уборку.
— Вероник, а ты окна давно мыла? — спросил он как-то утром, пристально вглядываясь в стекло, на котором действительно виднелись следы недавнего дождя. — А то какие-то они мутные, света мало пропускают. Хорошая хозяйка за этим следит.
Или, заглянув к ней в ванную, когда она стирала вручную какую-то деликатную блузку:
— А что, в машинке стиральной не судьба? Странно. В городе живёшь… Ну, ничего, руками тоже можно, только порошка не жалей, а то плохо отстирается. И воду погорячее сделай.
Вероника начинала испытывать лёгкое, пока ещё неясное раздражение. Какого чёрта он суёт свой нос в её хозяйственные дела? Она не маленькая девочка, сама разберётся, когда ей мыть окна и сколько порошка сыпать. Но Максим смотрел на неё с таким выражением искреннего участия и желания помочь, что резкие слова застревали в горле. «Может, он действительно из лучших побуждений? — пыталась она успокоить себя. — Просто он такой… прямой, деревенский. Не умеет иначе».
Однажды вечером, вернувшись с работы, Вероника застала его на кухне, где он сосредоточенно переставлял банки с крупами на полках.
— О, Вероник, привет! А я тут решил немного порядок навести, — бодро сообщил он, не отрываясь от своего занятия. — А то у тебя всё как-то… хаотично стояло. Я вот по-своему расставил, по системе, как у мамы моей. Так удобнее будет, и сразу видно, где что.
Вероника застыла на пороге. Её «хаотичный» порядок её вполне устраивал, она знала, где лежит каждая ложка и каждая крупинка соли.
— Максим, а зачем ты это сделал? — спросила она, стараясь, чтобы её голос не дрогнул. — Меня всё устраивало.
— Да ладно тебе, так же лучше! — он обернулся, и на его лице было написано чистосердечное недоумение, почему она не разделяет его энтузиазма. — Я же для нашего общего удобства стараюсь. Чтобы всё по-людски было, как в нормальном доме.
Словосочетание «наш общий» снова неприятно кольнуло. Она хотела было сказать, что дом, вообще-то, её, и удобство здесь должно быть в первую очередь её, но, увидев его простодушное, почти детское лицо, лишь тяжело вздохнула.
— Хорошо, Максим. Спасибо за заботу, — процедила она сквозь зубы и пошла в свою комнату, чувствуя, как внутри закипает глухое недовольство. Она списала это на его неуклюжую попытку почувствовать себя нужным, но где-то в глубине души зародилось неприятное предчувствие, что это только начало. Она ещё не осознавала, что скромный деревенский парень, которого она приютила из жалости, медленно, но верно начинает примерять на себя роль хозяина в её доме.
Месяц сменялся месяцем. Максим окончательно обжился в квартире Вероники, и его первоначальная робость испарилась без следа, словно утренний туман под натиском июльского солнца. Теперь он передвигался по квартире уверенно, хозяйским шагом, и его голос, прежде тихий и заискивающий, обрёл новые, напористые нотки. «Дружеские советы» по ведению хозяйства трансформировались в безапелляционные указания, а его замечания стали ежедневной, неотъемлемой частью их совместного быта.
— Вероника, ты опять макароны переварила, — заявлял он, брезгливо ковыряя вилкой в тарелке. — Они же как каша стали. Сколько раз тебе говорить, следи за временем! И соли опять мало. Ты вообще пробуешь, когда готовишь? Мужик должен есть нормально, а не эту… преснятину.
Или:
— Ну что за привычка разбрасывать свои эти… кофточки где попало? — морщился он, проходя мимо кресла в гостиной, на спинке которого действительно висела забытая Вероникой блузка. — Женщина должна быть аккуратной. Вот у моей матери всегда порядок был идеальный, ни пылинки, ни соринки. А тут… как будто Мамай прошёл.
Вероника стискивала зубы и старалась не вступать в пререкания, но с каждым днём это давалось ей всё труднее. Её квартира, когда-то бывшая её крепостью и местом отдохновения, превращалась в поле для бесконечных придирок и нравоучений. Он комментировал всё: как она заправляет постель («слишком небрежно»), как часто поливает цветы («то зальёшь, то засушишь»), какую музыку слушает («одно пиликанье, никакой души») и даже с кем разговаривает по телефону.
— Это кто тебе звонил так поздно? Подружка какая-то? — допытывался он, если она задерживалась с разговором дольше пяти минут. — О чём вы там треплетесь часами? Лучше бы делом занялась. Вон, одежда моя неглаженная лежит. Постепенно, почти незаметно для самой Вероники, большинство домашних обязанностей легло на её плечи. Максим, приходя с работы, плюхался на диван перед телевизором, требуя ужин, и искренне недоумевал, если Вероника, уставшая после своего рабочего дня, просила его помочь хотя бы накрыть на стол.
— Ты же женщина, это твоя работа, — заявлял он с невозмутимым видом. — Моё дело – деньги в дом приносить, а твоё – уют создавать. Каждому своё.
Тот факт, что «деньги в дом» он приносил весьма скромные, едва покрывающие его собственные нужды на сигареты и пиво по выходным, а «уют» создавался исключительно в её квартире и за её счёт, Максима, похоже, совершенно не смущал. Он всё чаще говорил «мы», «наше», «нам», словно они были полноценной семьёй, где он, безусловно, занимал главенствующее положение.
— Нам нужно будет на выходных съездить на рынок, картошки купить, — деловито сообщал он. — А то эта магазинная совсем безвкусная. И мяса хорошего взять, я шашлык сделаю. Ты же не умеешь нормально мариновать.
— Максим, если тебе нужна картошка с рынка, съезди и купи, — однажды не выдержала Вероника. — У меня свои планы на выходные.
— Какие ещё планы? — он искренне удивился. — Мы же семья, должны всё вместе делать. И вообще, женщина должна слушать, что мужчина говорит. Я же для нашего общего блага стараюсь. Его самоуверенность и наглость росли с каждым днём. Он начал без спроса брать её вещи, пользоваться её компьютером, оставляя после себя хаос на рабочем столе и сомнительную историю посещений в браузере. Вероника чувствовала, как внутри неё медленно, но верно закипает раздражение, переходящее в глухую ярость. Она несколько раз пыталась с ним серьёзно поговорить, объяснить, что его поведение недопустимо, что это её дом и она не потерпит такого отношения. Но все её попытки разбивались о стену его непробиваемой уверенности в собственной правоте. Он либо делал обиженное лицо, обвиняя её в неблагодарности и непонимании его «заботы», либо просто отмахивался, заявляя, что она «опять всё усложняет» и «придумывает проблемы на пустом месте».
Апогеем этой тихой войны стала история со старой, но очень любимой Вероникой кружкой. Это была обычная керамическая кружка с немного выцветшим рисунком котёнка. Вероника пила из неё чай каждый вечер, и эта кружка была для неё не просто посудой, а тёплым воспоминанием, частичкой её прошлого. Однажды утром она не нашла её на привычном месте на кухонной полке.
— Максим, ты не видел мою кружку с котёнком? — спросила она, заглядывая в шкафчики.
— А, эту, облезлую? — он равнодушно пожал плечами, намазывая масло на хлеб. — Я её выбросил. У неё там сбоку трещинка была, да и вид у неё был совсем непотребный, только место занимала. Чего хлам всякий в доме держать? Вероника замерла. Внутри всё похолодело.
— Что… что ты сделал? — переспросила она, не веря своим ушам.
— Выбросил, говорю, — повторил он, с аппетитом откусывая бутерброд. — Ну а что такого? Я же лучше хотел. Купим тебе новую, красивую. Я видел тут в магазине, такие, знаешь, с цветочками…
— Ты… ты не имел права! — голос Вероники сорвался. Это была не просто кружка. Это была её вещь, часть её жизни, в которую он так бесцеремонно вторгся и которую так легко уничтожил. — Кто тебя просил трогать мои вещи?! Кто тебе дал право решать, что мне нужно, а что нет?!
Максим удивлённо посмотрел на неё, перестав жевать. Такого взрыва он явно не ожидал.
— Да что ты так разоралась из-за какой-то кружки? — нахмурился он. — Я же сказал, я лучше хотел. Что ты вечно недовольна? Я тут стараюсь, порядок навожу, а ты…
— Порядок?! — Вероника почти кричала. — Ты называешь это порядком?! Ты хозяйничаешь в моём доме, распоряжаешься моими вещами, указываешь мне, как жить, и считаешь, что это нормально?! Да кто ты такой вообще?!
— Я твой мужчина! — рявкнул он в ответ, его лицо покраснело. — И я решаю, как нам будет лучше! А если тебе что-то не нравится, то можешь…
Он не договорил, но Вероника поняла. В его глазах она увидела не просто раздражение, а холодную, расчётливую уверенность в своей власти. Он действительно считал, что имеет право. Эта ссора не привела ни к чему. Максим остался при своём мнении, что он «просто хотел как лучше» и «сделал доброе дело, избавив её от хлама», а Вероника поняла, что пересечена какая-то важная черта. Она ещё не знала, что ждёт её впереди, но предчувствие большой, настоящей бури уже поселилось в её душе.
После инцидента с кружкой атмосфера в квартире стала ещё более гнетущей. Вероника почти перестала разговаривать с Максимом, ограничиваясь односложными ответами и стараясь как можно меньше пересекаться с ним на общей территории. Она всё чаще задерживалась на работе, находила предлоги, чтобы поужинать у подруги или просто побродить по вечернему городу, лишь бы оттянуть момент возвращения в то, что когда-то было её уютным гнёздышком, а теперь превратилось в арену тихой, изматывающей войны. Максим, в свою очередь, похоже, не замечал или не хотел замечать её отчуждения. Он вёл себя так, будто ничего не произошло, продолжал раздавать «ценные указания» и требовать к себе внимания, которого Вероника ему больше не оказывала.
В тот злополучный вечер Вероника вернулась домой особенно уставшей. Неделя выдалась напряжённой, отчёты, совещания, недовольное начальство – всё это вымотало её до предела. Единственное, о чём она мечтала, – это заварить себе крепкого чаю, забраться с ногами на свой старый, но такой любимый диван и посмотреть какой-нибудь незамысловатый сериал, чтобы хоть немного разгрузить мозг. Она открыла дверь своим ключом, машинально бросила сумку на тумбочку в прихожей и прошла в гостиную. И застыла на пороге, словно наткнувшись на невидимую стену.
Комната была неузнаваема. Её мягкий, немного потёртый велюровый диван, хранитель стольких её вечерних раздумий и воскресных посиделок с книгой, был грубо отодвинут в самый дальний угол, почти вплотную к книжному шкафу, и выглядел там сиротливо и неуместно. На его привычном месте, в центре комнаты, зияла пустота, нарушаемая лишь одиноко стоящим журнальным столиком, который теперь казался непропорционально маленьким. Палас был неаккуратно сдвинут, обнажая полоску паркета.
— Что… что здесь произошло? — вырвалось у неё ошеломлённо. Она даже не сразу заметила Максима, который с самодовольным видом вышел из кухни, вытирая руки полотенцем.
— А, Вероник, ты уже вернулась? — он кивнул в сторону комнаты с таким видом, будто совершил как минимум подвиг. — Как тебе? Я тут решил немного обновить обстановку. Навести, так сказать, порядок. Он подошёл ближе, и Вероника почувствовала исходящий от него слабый запах пива.
Значит, пока она вкалывала на работе, он тут «обновлял обстановку».
— Какой порядок, Максим? — её голос начал набирать силу, усталость как рукой сняло, уступая место ледяному недоумению. — Что ты сделал с моим диваном? Зачем ты всё переставил?
— Да ладно тебе, Вероник, так же гораздо лучше! — он широко улыбнулся, явно ожидая похвалы. — Твой этот… диванчик… ну, сама понимаешь, уже не первой свежести. Да и вид у него, честно говоря, бабская рухлядь какая-то. Я тут подумал, мы же теперь вместе живём, почти семья, так сказать. И интерьер должен быть соответствующий. Чтобы и мне, как мужчине было комфортно.
Он сделал эффектную паузу, обвёл рукой пустое пространство.
— Короче, я тут присмотрел отличный вариант. Шикарный диван. Кожаный, солидный. Большой, чтобы можно было развалиться нормально, футбол посмотреть. Уже почти договорился, на днях должны привезти. А этот твой… ну, можно на дачу свезти, если у тебя есть дача. Или просто на помойку. Ему там самое место. Он говорил это с такой гордостью, с таким непоколебимым ощущением собственной правоты и значимости своего решения, что Вероника на мгновение потеряла дар речи. Вся накопившаяся за последние месяцы обида, раздражение, унижение разом поднялись из глубины души и обрушились на неё с невероятной силой. Она посмотрела на него, на это самодовольное лицо, на этот наглый, хозяйский взгляд, и внутри неё что-то окончательно взорвалось.
— Как красиво ты устроился-то, милый мой! Живёшь на всём готовом, в моей квартире, на мои, между прочим, деньги, а теперь ещё и хозяином себя тут возомнил?!
Максим от неожиданности отшатнулся. Улыбка сползла с его лица, уступая место сначала недоумению, а затем и откровенному раздражению.
— Решил, что можешь моими вещами распоряжаться, как своими собственными?! Решил, что имеешь право решать, что мне нужно, а что нет?! Да кто ты такой, чтобы указывать мне, какой диван должен стоять в МОЕЙ квартире?!
— А что такого? — нагло ухмыльнулся он, пытаясь вернуть себе утраченное самообладание. Он явно не привык, чтобы с ним разговаривали в таком тоне. — Я мужчина, я решаю, как нам лучше жить. Я забочусь о нашем общем комфорте.
— Нам?! — взвилась Вероника, её лицо пылало. Каждое его слово было как масло, подлитое в огонь. — Какое «нам»?! Ты здесь никто, понял?! Никто! Временный жилец, которого я приютила из жалости! И решать ты будешь у себя в деревне, в сарае, что тебе там лучше! А в моей квартире, в моём доме, будет так, как я сказала! И только так! Она сделала шаг к нему, и он инстинктивно отступил ещё немного. В её глазах сейчас не было ни капли прежней мягкости или сочувствия, только холодная, беспощадная ярость.
— Ты нарываешься, дорогая, — побагровев, процедил Максим, его кулаки сжались. Он попытался придать голосу угрожающие нотки, но получалось не очень убедительно.
— Это ты нарвался, когда забыл, кто тебя приютил и где твоё настоящее место! — отрезала Вероника, её голос звенел от гнева, но в нём уже не было истерики, только твёрдая, как сталь, решимость. Она смотрела на него и понимала с ужасающей ясностью, что этому фарсу, этому унизительному сожительству пришёл конец. Окончательный и бесповоротный.
Слова Вероники повисли в воздухе, тяжёлые и острые, как осколки стекла. Максим, побагровевший и явно обескураженный такой отповедью, несколько секунд молча переваривал услышанное. Его лицо исказилось, на смену растерянности пришла уязвлённая гордость и плохо скрываемая злоба. Он сделал шаг вперёд, пытаясь восстановить свой пошатнувшийся «авторитет», его ноздри раздувались.
— Да ты что себе позволяешь, девка драная?! — рявкнул он, его голос сорвался на фальцет от возмущения. Он ожидал чего угодно – слёз, уговоров, истерики, но не такого ледяного, презрительного отпора. — Я для тебя всё, а ты… неблагодарная! Я тут пытаюсь из этой твоей конуры что-то приличное сделать, чтобы люди не стыдились зайти, а ты ещё и рот свой открываешь! Да если бы не я, ты бы так и прозябала тут со своим старьём! Я тебе жизнь хотел наладить, показать, как нормальные люди живут! Вероника смотрела на него без тени страха, лишь с холодным, почти брезгливым интересом, как на неприятное насекомое. Её крик утих, сменившись ровным, стальным тоном, от которого Максиму стало не по себе гораздо больше, чем от её предыдущей ярости.
— Ах, вот как? Это ты, значит, облагодетельствовал меня своим присутствием? — она усмехнулась, но усмешка эта была злой, режущей. — Это ты, живущий в моей квартире, питающийся за мой счёт, пользующийся моими вещами, решил меня «нормальной жизни» научить? Максим, ты, кажется, окончательно потерял связь с реальностью. Твоя «забота» заключалась в том, чтобы превратить мою жизнь в череду придирок и унижений. Твоё «наведение порядка» — это наглое вторжение в моё личное пространство.
Она медленно обвела взглядом комнату, задержавшись на несчастном диване, задвинутом в угол.
— Верни всё на место. Немедленно. А потом собирай свои манатки и убирайся отсюда. Чтобы духу твоего в моей квартире больше не было.
Максим на мгновение опешил. Он, видимо, до последнего не верил, что она способна на такой решительный шаг. В его глазах мелькнуло что-то похожее на панику, но он тут же попытался скрыть это за новой волной агрессии.
— Да куда я пойду?! Ты что, с ума сошла?! На улицу меня выгоняешь, зимой почти?! После всего, что я для тебя…
— Ничего ты для меня не сделал, кроме проблем, — перебила его Вероника, её голос не дрогнул. — Это были твои проблемы, которые ты успешно пытался переложить на мои плечи. Куда ты пойдёшь – это теперь исключительно твоя забота. Можешь вернуться в своё Залесье, к маме под крылышко. Там, я уверена, оценят твои таланты по «наведению порядка» и умению «решать, как лучше». Он заскрипел зубами, его лицо пошло пятнами. Он понял, что все его попытки надавить, запугать или вызвать жалость разбиваются о непробиваемую стену её решения.
— Ты ещё пожалеешь об этом! — выплюнул он, скорее по инерции, чем с реальной верой в свои слова. — Останешься одна со своим барахлом, никому не нужная!
— Уж лучше одна, чем с таким «подарком судьбы», как ты, — спокойно парировала Вероника. — Я как-нибудь переживу отсутствие твоих «мужских решений» и «заботы». А теперь, будь добр, приступай. Сначала диван. Потом – твои вещи. И чтобы к утру тебя здесь не было.
Максим ещё несколько мгновений сверлил её взглядом, полным бессильной ярости, но, видя её непоколебимость, тяжело вздохнул и сгорбился. В нём что-то сломалось. Он понял, что игра окончена, и он проиграл. Молча, с подчёркнуто обиженным видом, он подошёл к дивану и, кряхтя, начал неуклюже двигать его на прежнее место. Вероника стояла, скрестив руки на груди, и наблюдала за ним без всякого сочувствия. Она не собиралась ему помогать. Это был его последний «труд» в её доме.
Когда диван, пусть и не идеально ровно, но всё же занял своё законное место, Максим, не говоря ни слова, прошёл в комнату, которая на полгода стала его пристанищем. Вероника слышала, как он с шумом выдвигает ящики, как что-то падает на пол, как он глухо ругается себе под нос. Она не заходила туда, не проверяла, что он берёт. Ей было всё равно. Главное, чтобы он исчез из её жизни.
Через полчаса он вышел с тем же спортивным баулом и потёртой сумкой, с которыми когда-то появился на её пороге. Вещи его, как оказалось, умещались всё в тот же скромный багаж. Он не посмотрел на неё, прошёл мимо, к входной двери. На пороге он на мгновение замер, словно хотел что-то сказать, но потом лишь махнул рукой и, дёрнув дверь, вышел на лестничную площадку. Лязгнул замок.
Вероника осталась одна. Она медленно прошла по квартире, своей квартире. Ощущение было странным – смесь опустошения и огромного, всепоглощающего облегчения. Воздух сразу стал как будто чище, дышать стало легче. Она подошла к окну, посмотрела на огни ночного города. Никаких сожалений. Только горький опыт и твёрдая уверенность, что она всё сделала правильно. Завтра будет новый день, и она начнёт его в своём доме, где хозяин – только она. И это было единственно верным решением…
