— Мам, а что горит?
Анна быстро сбросила кроссовки и метнулась на кухню. Плита — выключена, но запах тянулся от кастрюли. Она приподняла крышку: внизу подгоревшая каша, по краям — сухая пленка.
— Это я пытался сам сделать, — виновато сказал сын Саша, выглядывая из-за двери. — Голодно было.
На столе — тарелка с коркой хлеба и объедками, пластиковая кружка с недопитым компотом. В комнате горел свет, на полу валялись учебники.
— Папа ушёл с утра, — сказал Саша, садясь обратно за тетрадь. — Сказал, что вечером придёт.
Анна кивнула, хотя знала, что вечер уже давно наступил. Она открыла холодильник — пустовато. Пошла варить макароны. Саша молча решал задачи.
Поздно вечером зазвонил телефон. Звонил Валера, муж Анны.
— Мать приедет. После больницы. Поживёт немного. Ты же не против? — голос у него был какой-то ленивый.
— А где она будет спать?
— Ань, ну серьёзно. Она же моя мать. Разберёмся.
Анна облокотилась на стол, глядя в точку. Хотела сказать «я против». Против унижений, контроля, ссор по пустякам. Но знала, что начнётся: «Ты эгоистка», «Это святое», «Ты рушишь семью».
— Делай, как знаешь, — только и ответила она.
На следующее утро в дверь позвонили. Тамара Семёновна стояла на пороге — в пальто, с двумя сумками и целлофановым пакетом с банками.
— О, узнала! А где Валера?
Анна отступила в сторону.
— Работает, наверное.
— Хм, тесновато у вас… А пыльно-то как! Женская рука, видно, давно не касалась.
Она прошла в зал и поставила сумки прямо на диван. Саша выглянул из комнаты — Тамара тут же потянулась к нему:
— Сашенька! Ну-ка дай бабушке поцеловать тебя!
Саша вяло подошёл, принял поцелуй в макушку и снова ушёл.
Уже в первый вечер Тамара успела вскипятить кастрюлю с бульоном, сказать, что мультики — чушь собачья, а занавески — мрак и тоска.
— Я завтра утром протрясу тут всё. И ковры, и мебель. Застоялось всё. А ты, Анечка, сваргань что-нибудь поприличней. Мужчинам нужна еда, а не эти ваши макарошки.
Анна мыла тарелки, не отвечая.
На следующий день Валера не пришёл. И на следующий тоже.
— Мам, а папа где? — спросил Саша вечером.
— На работе, наверное, — пожала плечами Анна.
Но в груди уже зарождалась догадка. Лена прислала вечером голосовое:
— Ань, только не психуй. Видели Валеру с этой… из бухгалтерии. С Нинкой. Он к ней с чемоданом приехал.
Анна сидела на кухне, глядя в телефон.
— Ты ведь сама виновата, — произнесла за спиной Тамара. — Он держался ради Сашеньки. А ты… скисшая стала. Как не женщина, а тряпка.
Анна подняла глаза.
— Я не просила вас лезть.
— А я и не лезу. Я говорю, как есть. Мужика надо беречь. Не держать на цепи, но и не отпускать. А ты… упустила.
Анна позвонила Валере. Тот ответил сразу.
— Скажи, ты ушёл?
— Ань… Я устал. Я хочу пожить для себя. Всё, хватит.
Связь оборвалась.
На третий день Тамара заняла комнату Саши.
— У тебя в зале стол есть. А мне надо полежать. Спина у меня.
Анна застелила диван сыну, отнесла туда подушку.
— Мам, а бабушка всегда тут будет? — спросил Саша, уже лёжа.
— Не знаю, Саш. Пока, наверное.
Поздно вечером, проходя мимо комнаты, Анна увидела, как Тамара роется в ящике комода.
— Что вы делаете?!
— Ищу квитанции. Надо же следить, чтоб долги не накопились. Ты ведь этим не занимаешься, я вижу.
Анна прикрыла ящик.
— Это мои документы. Не надо туда лезть.
— Какие «твои»? Всё ведь на Валеру оформлено. Ты тут временно, девочка.
Через день она не нашла своё пальто. Открыла шкаф — пусто.
— А где моё синее?
— Я выбросила. Старьё уже. Чего ты всё таскаешь? Надо обновляться.
— Это моя вещь!
— Ты, похоже, совсем не понимаешь, где живёшь. Это всё — Валерино. А ты — пока здесь. Без регистрации, между прочим. Пристроилась, на чужое, и терпишь все лишь бы жить было где.
Анна выпрямилась, у вас вообще откуда такая информация, хотя, можете не отвечать итак ясно, и ушла в зал. Свет на кухне остался гореть.
В пятницу Валера явился с друзьями. Занесли пиво, колонку. Гогот, хлопанье дверями, громкая музыка. Саша расплакался в два ночи.
— Валера, хватит! — закричала Анна. — Тут ребёнок!
— Это мой дом! Хочешь — уходи!
Анна пыталась сдержаться. Тамара вышла из комнаты, не оборачиваясь:
— Всё на Валеру оформлено. А ты тут… пока. Без прав. Без регистрации.
Анна стояла у стены, прижимая куртку сына. В прихожей — грязь, упаковки от пива, Саша уже в ботинках.
— Да хватит уже! — сорвалась она. — Что вы заладили: моё, не моё? Вы здесь никто. А я — такая же собственница, как и ваш сынок.
— Мам, ты чего? — Саша испуганно потянул её за руку.
Анна посмотрела на него. Кивнула.
— Идём.
На улице — слякоть. Такси приехало быстро. Она продиктовала адрес матери.
— Мы не обязаны всё это терпеть, — прошептала она, захлопывая дверь.
Утром Анна вернулась в квартиру. На лестничной клетке — её вещи: сумки, пакеты, коробка с надписью «личное».
Соседка с пятого открыла дверь:
— Они с утра это вынесли. Сказали — ушла, вот пусть и живёт где хочет.
Анна села на корточки, вытащила из пакета Сашины перчатки. Синие, с дыркой на большом пальце. Достала дневник, завернутый в файл, пластиковую банку с лекарством.
— Мам, а мы теперь где жить будем? — Саша стоял рядом, прижимая к себе тетрадь.
Анна выпрямилась. Посмотрела вниз по лестнице. Молча кивнула.
— Пока не знаем. Но вместе, Саша. Обязательно вместе.
Она взяла коробку с лекарствами, закрыла дверь и кивнула соседке. Спустились, молча прошли до остановки. Добрались до матери. Там было тесно, но тепло.
На следующее утро Анна поехала на работу. Отвела сына в школу и вернулась в офис, где её сразу вызвала начальница.
— Вы срываете графики. Уже вторая неделя. Что происходит?
— Простите. Личное.
— Возьмите отгул. Приведите себя в порядок.
Анна кивнула, вышла. Закрылась в туалете. Села, уткнувшись лицом в ладони. Плакала долго. Без звука.
Вечером пришла за дневником сына. Из кухни — голос Тамары:
— Сашенька, у нас с папой будет другая квартира. Своё. Комната твоя. Игрушки. Не поедешь к маме?
— А мама?
— У неё своя жизнь. Ты же хочешь, чтоб тебе было хорошо?
Анна застыла в коридоре. Плечи дрожали.
— А мама где будет жить?
— Ну, найдёт себе. Мы ей мешать не будем.
Анна зашла на кухню.
— Саша, иди, пожалуйста, в зал.
Тамара повернулась:
— Что за манеры?
— Вы — собирайтесь. И съезжайте.
— Что?
Вошёл Валера.
— Ты сама ушла. Теперь освободи квартиру. Мы её продадим.
— Ты в своём уме? Это имущество, нажитое в браке. Я имею право.
— По закону ты тут никто, — усмехнулась Тамара.
— Сейчас будет участковый. Посмотрим, кто никто.
Участковый приехал через два часа. Анна показала фото вещей на лестничной клетке, объяснила ситуацию.
— Она сама сбежала! — кричала Тамара. — А теперь жалуется!
— Мы решаем всё спокойно, — буркнул Валера.
Молодой участковый выслушал обе стороны.
— Проживание без решения суда никто ограничить не может. Вещи выбрасывать — нарушение. Прекратите.
Он записал данные. Ушёл.
На следующий день Анна подала иск. Юрист, пожилая женщина, пролистала бумаги:
— Квартира в браке куплена? Значит, вы имеете право как минимум на половину. Мы подадим.
Анна кивнула.
Поздно вечером зашла Лена — подруга с работы, та самая, что первой написала про Валеру и бухгалтершу. Протянула связку ключей.
— Это от дачи у родителей. Там отопление есть, крыша не течёт. Живи пока там. Я помогу с документами.
Анна сидела, не говоря ни слова. Только кивнула. У неё внутри всё гудело, будто прострелило током — не от боли, от облегчения.
Анна приехала на дачу вечером. В сумерках дом выглядел пустым, но не чужим. Лампа с жёлтым абажуром, старый плед на диване, облупившаяся табуретка. Тишина. Она разложила вещи, поставила на подоконник рисунки Саши и впервые за долгое время почувствовала — воздух не давит.
На утро пошла в школу — отвела Сашу, потом зашла к юристу. На ней был тот самый плащ, который Тамара когда-то назвала «тряпкой». Но Анна не стеснялась.
— Ответчик получил повестку, — сказала юрист. — Готовьтесь: они будут давить. Но у вас всё в порядке. Вы прописаны, проживали совместно, ребёнок несовершеннолетний. Вы тоже платили ипотеку: сначала из общего бюджета, потом вносили платежи поровну. Без вас не продадут.
— Он не отступится, — сказала Анна. — Тамара его подзуживает.
Юрист сняла очки.
— В суде кричать бесполезно. А вы говорите спокойно. Документы — с вами. Ребёнок — с вами. И вы — не одна.
Через неделю Валера позвонил.
— У нас показ. Покупатели хотят посмотреть квартиру. Тебя не будет?
— Буду, — отрезала Анна. — Без моего согласия ничего не будет.
Он замолчал. Потом буркнул:
— Ты специально мне мстишь.
— Я защищаю свою жизнь, — сказала она. — И Сашину.
Показ был в субботу. Молодая пара ходила по комнатам, Тамара хмыкала за спиной, щёлкала пальцами: «Стену снести, шкаф убрать».
Анна стояла у окна.
— Квартира не продаётся, — сказала она, глядя на девушку. — Имущество в браке, идёт судебный процесс.
Молодая женщина неловко кивнула, мужчина молча свернул папку. Через две минуты их уже не было.
Тамара рванулась:
— Ты что творишь?! Валере жить негде!
Анна обернулась.
— Пусть поживёт у Нинки. Там, где ты его приютила.
В суде всё прошло без криков, но с напряжением. Анна говорила спокойно, подтверждала документы, рассказывала, что участвовала в выплате ипотеки — сначала из общего бюджета, потом поровну. Валера пытался возразить, Тамара перебивала, но судья строго придерживалась процедуры.
Решение огласили в тот же день: признать за Анной право на половину квартиры, временно определить проживание сына с ней. Продажа невозможна без согласия обеих сторон. Суд также учёл её участие в выплате ипотеки, подтверждённое платёжными документами. Кроме того, было отмечено, что ребёнок — несовершеннолетний и имеет право на постоянное жильё, что усилило позицию Анны.
После заседания Валера курил на улице. Увидев Анну, бросил окурок, подошёл.
— Тебе это всё зачем? Хочешь досадить?
— Хочу жить спокойно.
— Ты же не справишься одна.
— Уже справляюсь.
На даче весна развернулась быстро. За забором пахло черёмухой, на подоконнике — муравей полз по стеклу.
Саша вернулся из школы:
— Нам дали задание — нарисовать дом.
Анна кивнула.
— Нарисуешь дачу?
— Нет, — Саша достал из рюкзака чистый лист. — Я наш. Где мы вдвоём.
Анна достала карандаши, села рядом.
— Поможешь?
— Конечно.
Он нарисовал: квадрат, крыша, два окна. Человечки: один с длинными волосами, другой в кепке. Над ними — небо.
— Это ты. И я.
— Да, сынок, — сказала Анна. — Это мы. И этого уже никто не отнимет.
Она смотрела на рисунок, чувствуя, как что-то внутри впервые за долгое время становится на место. Всё, что казалось крепким — оказалось зыбким. А всё, что пугало — теперь позади. Её больше не запугать словами, не выбить из-под ног пол. Она прошла через страх, стыд и одиночество. И выбрала себя.
Больше она никому не доказывала, что достойна. Она просто жила. По-своему. Спокойно. Честно.
