Телефон зазвонил. Руки его были в мазуте — он только что подцепил пружину под днищем и не мог сразу выпрямиться. Протёр ладони о старую тряпку, потянулся к трубке, но не успел. Гудки стихли. Он вытер руки как мог, поставил телефон на тумбу, но тут же снова — звонок. На экране высветилось: «Тамара». Андрей схватил телефон.
— Андрей… отец скончался. Вчера… Я всё оформила. Похороны — в пятницу.
Он застыл, прислонившись к верстаку. Тамара, вторая жена отца, говорила тихо, с длинными паузами. Воздух в мастерской пах металлом и потом. Он молчал. Потом коротко выдохнул:
— Я приеду. Конечно.
С отцом он не виделся семь лет. Ни звонков, ни писем. Только редкие упоминания от знакомых и однажды — открытка без подписи на Новый год.
Поездка была быстрой. Поезд, такси и туманное сознание. В зале прощания — десяток человек, наспех собранных Тамарой. Всё прошло без надрыва. Он стоял сбоку, держал руки в карманах. Без слов. Прощались просто, без речей.
Через две недели — снова звонок. Опять звонила Тамара.
— Андрей… — голос тот же, но теперь резче. — Я нашла бумаги. Насчёт мастерской. Он всё оставил тебе. Завещание есть. Пока не поздно, сходи к нотариусу.
Он не спросил ни про завещание, ни про подробности. Через день просто поехал — посмотреть. Кооператив у окраины города, старые гаражи. Полутёмный бокс. Ключ скрипнул в замке.
Тамара шла чуть позади.
— Он тут почти жил последнее время… — Она открыла створку ворот. — Всё тебе. Хотел, чтобы ты продолжил.
Пахло сыростью, пылью, маслом. В углу — верстак, над ним лампа с оторванным плафоном. По стенам — какие-то ключи, сломанный уровень, жестяные банки с шурупами. В дальнем углу ржавел станок.
Он прошёл внутрь. Коснулся стола ладонью. Пыль легла на пальцы.
— Есть, конечно, кое-какие долги, — пробормотала Тамара. — По аренде, за электричество. Небольшие.
Он провёл рукой по пыльной поверхности и спросил:
— Сколько долги-то?
Тамара слегка пожала плечами:
— Ну… около ста тысяч. Может, чуть меньше. По аренде, за свет. Не пугайся, Андрей, не страшно это.
Дома, за чаем, он рассказывал Ирине:
— Там всё есть. Инструмент, помещение. Не новенькое, но своё. Мечта. Долги — копейки. Пятьдесят, максимум — сто тысяч.
— А ты не хочешь вспомнить, что у нас ипотека на одобрении?
— Это шанс, Ира. Своя мастерская. Я смогу вытащить. Это даже лучше ипотеки.
— А ты не думаешь, что мы вообще-то уже взрослые? Не двадцать. У нас ребёнок. И у меня тоже есть мечты.
Он промолчал. Потом сказал:
— Я подам заявление. Пока просто как наследник. Это ничего не значит. Там потом видно будет.
Он подал. Через неделю заказал оценку. Бумаги пришли по электронной почте. 372 тысячи рублей. Меньше, чем он надеялся. Намного меньше. Но не пусто. Хоть какая-то основа.
Он сидел на кухне, глядя в цифры на листе. За окном цвыркали воробьи, в детской мелькала тень дочки. Хотел сказать Ирине. Но не стал. Зачем? Пусть думает, что больше.
— Ира, мне надо по делам завтра. У нотариуса.
— По тем самым делам?
Он кивнул. Она ничего не ответила. Только наливала себе чай, не глядя.
Через три недели пришло заказное письмо. Андрей расписался, не глядя на отправителя, и вскрыл конверт на ходу. Внутри оказался лист с копией расписки, подписанной его отцом два года назад. Сумма — 780 000 рублей. Назначение — «на оборудование и развитие». Кредитор — частное лицо.
Он остановился в коридоре, прислонился к стене. Бумага дрожала в руках. Вторая страница — уведомление от юридической фирмы: если он вступает в наследство, то вместе с мастерской получает и долг. Ответственность ограничена стоимостью имущества, но платить всё равно придётся.
Он долго смотрел на эти строки. Потом аккуратно сложил документы и прошёл в кухню.
Письмо легло на стол. Бумага чуть шелестнула под пальцами — как будто ставила точку.
Ирина подошла. Прочла.
Пауза.
— Это ты сделал. Сам. Ради мечты? Ради чего? Ты же сам говорил — не больше ста тысяч! — её голос подскочил. — А это что? Почти восемьсот? Это ж не долги — это пропасть! Ты что, специально нас туда тащишь? Это как понимать, Андрей?
Он хотел что-то ответить.
Ирина уже шагнула в сторону комнаты, но остановилась у дверного проёма.
— Я не наследник, и меня это вообще не касается, — сказала она, не оборачиваясь. — Я не собираюсь платить за долги вашей семьи.
Он остался на кухне. Письмо лежало, будто яд.
Из детской доносилось бормотание. Дочка играла в куклы. Голос Ирины был слышен в прихожей — она кому-то звонила.
— Мам, я не подпишусь под этим. Пусть сам. Он залез — пусть и разгребает. Я своего ребёнка не дам утопить в этом.
Он вышел на лестничную клетку. Дверь за спиной захлопнулась.
На улице была весна. Сырая, холодная, с редким солнцем.
Он шёл, не зная — куда.
Он поехал к Тамаре на следующий день. Без звонка. Просто сел в старую «ладу», проехал по весеннему асфальту, где лужи уже не были грязью, а просто отражали небо.
Она открыла не сразу. Смотрела долго через глазок. Потом щёлкнул замок.
— Ты… заходи.
В квартире было тепло, пахло духами и варёными яйцами. На подоконнике — горшок с геранью, на стене — фотография его отца в рамке. Тамара была в халате, волосы чуть растрёпаны.
— Ты знала про расписку? — спросил он, не снимая куртки.
— Какую ещё расписку? — нахмурилась она.
— На семьсот восемьдесят тысяч. Подписанная два года назад. Оборудование, развитие… твои слова, помнишь?
Она повела плечом и отвернулась.
— Нет… ну… я не думала, что… — она запнулась, достала платок из кармана. — Ты же думал, куда ввязываешься. От такого никто не застрахован. Я тебе здесь не советчик.
Он стоял посреди кухни, словно гость, которому не предложили ни стула, ни воды. Потом просто кивнул, повернулся и вышел.
Он ехал в подвешенном состоянии. Остановился у бокса. Открыл ворота. Всё было на месте: тот же верстак, те же ржавые баночки, всё так же пахло тоской и металлом.
Рядом в соседнем гараже что-то загремело. Он вышел, заглянул. В проёме стоял мужик в спецовке.
— Ты сын Сергея?
— Да.
— А я думал, ты не появишься. А ведь раньше тут была красота. Станки, сварка, даже пресс. Он ведь всё собирал.
— Я ничего не нашёл, — тихо сказал Андрей.
— Так она же всё и вынесла, — сосед кивнул в сторону. — Через день после похорон. По объявлениям. Часть — в металлолом. Я видел сам. Даже выносить помогал.
Андрей поблагодарил и ушёл обратно в бокс. Сел на стул. Посмотрел по сторонам. Остались стены, пыль. И долг.
Он сидел, сцепив пальцы. Теперь всё становилось на свои места. Вот зачем она умолчала. Пока он ещё мог отказаться. Пока ещё не успел вступить. Она не хотела быть той, кто скажет правду и разрушит его иллюзию. Пусть сам доходит, сам несёт. Сам платит.
Он поехал в юридическую консультацию. Подтвердили: расписка действительна, сумма — без вопросов. Ответственность — в пределах оценки имущества. 372 тысячи. Но не меньше. И не сейчас — а после вступления в права. Всё по закону.
Он продал мотоцикл. Старый, но любимый. Устроился в автосервис на вторую смену — ночами. Днём делал ремонты по мелочи. Денег не хватало. Пришлось отложить подачу документов на ипотеку — теперь это казалось чем-то далёким. Пальцы ломило. Шея гудела.
Однажды дочка сказала за завтраком:
— Пап, а ты ночью дома был? Я вроде тебя не слышала.
— Был. Просто тихо зашёл.
Ирина смотрела в чашку. В её взгляде не было ни гнева, ни жалости. Только усталость.
Через две недели она собрала сумку. Дочка крутилась рядом, складывая в рюкзак альбом и фломастеры.
— Куда вы?
— К маме. Я не выношу этот цирк. Я не хочу жить на костях чужих ошибок.
Он молчал. Смотрел, как она застёгивает молнию на дорожной сумке.
— Когда ты вернёшься?
— Если ты вообще поймёшь, где граница между долгом и глупостью — тогда и поговорим.
Дверь захлопнулась. Пустота в квартире стала гулкой. Андрей мыл посуду молча, смотрел, как вода уходит в раковину.
Он не писал, не звонил. Просто работал. Как вол. Коллеги переглядывались. Один как-то вечером сказал:
— Ты держишься, Паш. Про тебя тут болтают, но ты пашешь.
Он не ответил. Только затянул болт до упора. Пальцы не слушались. В голове гудело.
Через два месяца он наконец досчитал: осталась сотня с лишним. Он перевёл платёж. Остальное — чуть позже. Осталось немного.
Ирина вернулась днём. Без звонка. Без ключа — он оставил на вешалке.
Она вошла, как хозяйка, и поставила сумку. Дочка сразу рванула в комнату, будто и не уезжала.
— Слышала, ты гасишь, — сказала она.
Он кивнул.
— Осталось сто пятьдесят.
— Надеюсь, ты всё понял.
— Да.
— Я — твоя семья. Не они. Не тот бокс, не та баба, не те долги. Мы.
Он ничего не сказал. Просто стоял, уткнув взгляд в пол. Слова Ирины звучали как приговор, но в них не было ни осуждения, ни жалости. Только усталое «хватит».
Потом прошёл в комнату, где играла дочь, присел рядом и молча смотрел, как она клеит наклейки в альбом.
Он сдал мастерскую в аренду. Через юриста. Документы оформил сразу. Взял подработку на выходные. Официальную. Без ночных смен.
Он не победил. Но и не сдался.
На верхней полке, за пустой коробкой из-под масла, он нашёл фотографию. Себя — лет десяти, рядом отец. Оба в пыльных комбинезонах. На заднем плане — тот самый станок. Отец держал его за плечо, будто что-то объяснял.
Андрей посмотрел. Подержал в руках. Положил обратно. Без дрожи, без тени. Ни ностальгии, ни злобы. Просто прошлое.
Он закрыл гараж, поставил замок. Мастерская больше не злила, не манила, не щемила. Просто бокс с арендой и сквозняком. Не его.
Дома было тихо. Ирина гладила бельё. На табурете стоял таз. На батарее сушилась куртка дочки. В коридоре пахло мылом и чуть-чуть мандаринами. Он положил хлеб на стол. Сел.
— Всё?
— Почти, — ответил он.
Она не спрашивала, сколько осталось. Просто убрала утюг и выключила доску.
Позже, пока дочка ковырялась с конструкторами, Ирина села рядом, достала коробку с документами.
— Вот, — сказала. — Если всё… надо будет снова подавать. На ипотеку. Только уже без этих «если».
Он кивнул.
— Я понял.
— Только теперь без героизма. Мы не герои. Мы семья.
Он не возражал.
Они не разговаривали о прошлом. Не спорили, не разбирали. Оно как будто сдулось, как старая покрышка — ещё лежит в углу, но никуда не едет.
Через месяц они получили предварительное одобрение. Через два — внесли задаток. Квартира была с ремонтом, немного старомодным, но с окнами во двор и нормальной кухней.
— Смотри, — показала Ирина, — здесь даже в коридоре ниша есть. Можно под верстак или что-то своё. Если вдруг.
Он усмехнулся.
— Вдруг.
Соседи по подъезду оказались молчаливыми. Дочка нашла подругу на первом этаже. Он починил кран в ванной, прикрутил крючок в детской, поменял лампу в прихожей.
На старую мастерскую приходили деньги — немного, но стабильно. Он больше не следил, не звонил. Арендаторы платили — этого хватало.
Он больше не возвращался в ту мастерскую. Просто каждый месяц проверял, что пришли деньги от арендатора. Старое ушло, не оставив дыма.
Дочка как-то сказала за ужином:
— А ты ведь сам всё закрыл. Не папа твой. Ты. Своё сделал.
Он усмехнулся:
— Ты точно моя дочь.
На кухне стоял чайник. Ирина играла с дочкой в слова. На подоконнике стояли сухие ветки — она принесла их с прогулки.
Он смотрел на них долго. Будто в этих сухих ветках осталось что-то от его прежних решений. От тех лет, что уже не вернутся. Ни отец, ни старый гараж, ни мальчик с фотографии — ничего из этого больше не существовало. Только след, шрам, память.
Он вдруг ясно понял: так больше жить нельзя. Больше никогда нельзя ставить под удар своих — ради чьих-то долгов, ошибок или молчания. Ему повезло, что сумма была не больше. Что он хоть как-то мог справиться. А если бы нет?
Если бы это была не мастерская, а квартира, дом, чужой бизнес с долгами по уши? Он бы утянул за собой и Ирину, и ребёнка. Подставил бы тех, кого должен был защищать. Это была бы уже не ошибка. Это было бы предательство.
Он налил себе чаю. Сел к столу. Смотрел, как пар поднимается над кружкой.
Когда-то он думал, что сила — в терпении. В упрямстве. Теперь знал: она в том, чтобы вовремя сказать «нет» и не расплачиваться за чужое.
Он не стал спасителем. И не стал жертвой. Он просто выбрал тех, кто рядом. И этого было достаточно.
