— Ты не обижайся, Верочка, — Лидия Михайловна вздохнула, усаживаясь на табурет с таким выражением, будто только что вынесла на своих плечах холодильник с девятого этажа. — Я тебе пирожков испекла. С картошкой. Помнишь, ты говорила, что у тебя в детстве такие были?
Вера вытерла руки о полотенце и бросила короткий взгляд на расписной контейнер. Пахло неплохо. Только не с картошкой, а с чем-то, что напоминало старый лук и уксус. Но вслух она, конечно, ничего не сказала.
— Спасибо, Лидия Михайловна, я помню, — проговорила она с натянутой улыбкой, отставляя банку в сторону. — Как у вас дела?
— Ой, да что у меня… Всё по-старому. Давление скачет, коленки крутит, стены осыпаются… — Лидия Михайловна кивнула, пристально глядя в глаза. — Пашка-то ваш всё занят. Не дозвониться. А мне тут сантехник сказал, что трубы менять надо. Всему дому, а они у меня, знаешь, какие ржавые… Сто лет в обед!
Вера вздохнула. Это был третий «сантехник» за месяц и пятый виток вокруг одной и той же темы. Но когда человек сидит напротив и у него в глазах такая прозрачная грусть, как у героини турецкого сериала, — ты не можешь просто сказать «нет». Особенно если это мать твоего мужа.
— А вы не обращались в ЖЭК? Может, это всё-таки общедомовое?
— Да ты что, Верочка. Там же теперь никто не работает. Один таджик и девушка на ресепшене с ногтями, как лопаты. Они даже звонок не берут. Я звонила, честное слово! — Она обиженно развела руками. — А стены-то мои! Моя-то квартира! Я ж не чужая… — Она глянула на Веру с мольбой. — Я ж вам как родная.
Слово «родная» повисло в воздухе, как заледеневшее облачко.
Как родная… Вере стало не по себе. Потому что за последние годы она слышала это не один раз, и каждый раз потом оказывалось, что за «родной» шёл счёт — в лучшем случае, на деньги, в худшем — на нервы.
— Я подумаю, — осторожно сказала Вера. — Мы с Пашей только недавно зубы ему сделали, сами на кредитах сидим. Но, может, сможем помочь. Только точно на ремонт, да? Там ведь счёт надо будет предоставить, смета, материалы…
— Да ты что, Верочка, я же не ворую, — засмеялась Лидия Михайловна, но в её голосе сквозанула обида. — У меня совесть есть. Я же не Таня твоя! — Она замолчала, поняв, что оговорилась.
— Таня — это ваша дочь, Лидия Михайловна. Не моя, — напомнила Вера холодно. Она встала и направилась к чайнику, скрывая лицо.
— Ну я ж так, сгоряча, — замялась та, — у тебя память хорошая, а у меня — давление.
Диалог, который казался просто неловким, начал тлеть где-то под кожей. Лидия Михайловна говорила как всегда — манипулятивно, с прицелом на чувство вины. А Вера всё ловила себя на том, что уже не чувствует ничего — ни вины, ни тепла. Только усталость.
Паша вернулся поздно. Уставший, пахнущий кожей, тканями, рабочим клеем и дорогим дезодорантом.
— Ма была? — спросил он, снимая куртку.
— Была. Пирожки принесла. И рассказала, что у неё теперь не только стены сыплются, но и трубы полные ржавчины.
— Опять?
— Опять.
— И чего?
— Ничего. Я пообещала подумать. Хотя всё во мне уже кричало «нет».
Паша вздохнул, подошёл, обнял её за плечи.
— Я поговорю с ней. Не хочется, чтобы ты опять влезала в долги из-за её заморочек.
— Только не делай это в лоб, ладно? Она ведь старая.
— Она не старая. Она в «ТикТоке» сидит, Вера. Ты видела, как она танцует с этой… как её… с Таней на видео?
— Угу, видела. И новую кофту видела. И сумку. Она мне сказала, что это с рынка за триста рублей. А я потом точно такую нашла на сайте за восемь тысяч.
Они оба замолчали. Потому что это был уже не первый случай, когда Лидия Михайловна как-то… скажем мягко, преувеличивала свою нужду. Вера всегда старалась верить лучшему. Но что-то в последние месяцы начало скрипеть внутри. Как будто доверие, как старый пол, начало рассыхаться.
На следующий день Вера шла домой через двор, когда услышала голос Лидии Михайловны.
— …ну и что? Она клюнула. Конечно, клюнула! — голос был звонкий, весёлый. — Я ей про трубы, а сама уже выбрала Танечке ту самую «Кию». Белую. Как в рекламе.
— А Вера? Не догадается? — женский голос, незнакомый, но подозрительно молодой.
— Да ну ты что! Она ж добрая, как валенок. Ещё сама денег добавит, лишь бы помочь. Главное — не перегнуть, а то Паша — тот может завонять…
Вера замерла. Стены панельного дома отлично проводили звук. Голос доносился с балкона. Она посмотрела вверх — четвёртый этаж, серые перила, знакомый коврик на перилах. Лидия Михайловна сидела с телефоном, с улыбкой до ушей, и болтала — возможно, с той самой Таней.
И в этот момент у Веры что-то щёлкнуло внутри. Глупо, может быть. Но очень звонко.
Она развернулась и пошла. Не домой. Не на кухню. А прямо в салон. Села за стол, включила ноутбук, открыла таблицу заказов — и стала считать. Холодно, чётко. Сколько она может отложить, если отказаться от отпуска. Сколько — если взять ещё два крупных заказа. И сколько — если вообще перестать быть «доброй как валенок».
В телефоне лежали непрочитанные сообщения от Лидии Михайловны:
«Верочка, я подумала, может, ванну тоже сменить, а то уж ржа пошла…»
«Пирожки понравились?»
Вера не ответила. Впервые в жизни. И это пугало.
Но ещё больше пугало то, что было впереди. Потому что первый раз в жизни она была готова сказать вслух то, о чём раньше думала только ночью, под одеялом:
«Эта женщина мне не мать. И, похоже, никогда ей не была.»
Вера не могла больше смотреть на эти «трубные беды» и «ремонтные жалобы». Каждый раз, когда Лидия Михайловна начинала свою песню о «несправедливости мира», Вера чувствовала, как под ногтями начинают сводить пальцы. Почему она всегда должна быть «доброй»? Почему всегда она должна расставаться с деньгами, временно лишаться спокойствия, терпеть манипуляции?
Это было как щупальца осьминога, медленно обвивающие её всё сильнее. И с каждым новым разговором Вера ощущала, как душа угасает.
Тот вечер, когда Вера подслушала разговор на балконе, был кульминацией.
Она вернулась домой, молчаливая, с холодом в глазах, но внешне стараясь сохранять спокойствие. Паша её не заметил сразу. Как всегда, он был поглощён чем-то своим, списками дел, проектами, размышлениями о том, как заработать больше, чтобы в будущем «потом» стало легче.
— Ты где пропала? — спросил он, когда она уже стояла у плиты.
— Всё нормально. Просто прогулялась.
Его не устраивала её ответная уклончивость, но он не стал настаивать.
— Ты как-то… не совсем, — сказал он, осторожно наблюдая за её поведением, — Вчера была вся такая весёлая, а сегодня — прямо мрачная.
Вера отложила ложку, вытерла руки о полотенце, потом окинула его взглядом.
— Ты правда ничего не понял, да? — её голос был тихим, но в нём уже скользила угроза. Паша нахмурился, но не ответил, подождал. Он знал, что если не вмешается, то она сама скажет.
— Ты не видишь, что происходит? — продолжала она. — Или ты тоже думаешь, что я просто так трачу свои деньги?
Паша смотрел на неё, а затем его взгляд смягчился. Он видел, что она зашла в угол, и это было опасно. Она выглядела так, как будто уже давно всё решила, но искала у него поддержки.
— О чём ты? — он подошёл ближе, пытаясь взять её за руку, но Вера вырвала руку.
— Ты её не видишь! Ты слепой, что ли?! — выпалила она. — Лидия Михайловна хочет меня облапошить! Знаешь, зачем ей ремонт? Не для стен и не для труб! А чтобы купить дочери машину!
Паша остановился. Он молчал. Не знал, что сказать.
— Ты в курсе, что она годами обманывает меня, чтобы заполучить деньги, а потом вертится и строит из себя бедняжку? Зачем ей эти пирожки? Это что, обмен за «совсем уж несчастную жизнь»? Она меня не жалует, Паша. Она меня использует.
Паша резко отстранился, подняв руки в жесте защитника, как бы желая дистанцироваться от её слов.
— Вер, ты не можешь быть такой… — его голос звучал неуверенно.
— Не могу быть какой? — выплюнула она. — У меня нет времени, чтобы быть дурой. Я больше не буду закрывать глаза на эти игры. И вообще, сколько ещё таких маленьких манипуляций я должна терпеть? Я что, твоя собственность?
Паша нервно прошёлся по кухне, а затем остановился, прислонившись к столу. Вера могла читать его мысли: он колебался между верой в мать и в любовь к жене.
— Мы же с тобой не маленькие, Вера. Ты всё-таки должна понимать, что это её проблема, а не твоя.
— Не, ты прав. Всё это не твоя проблема. А я как дура, буду продолжать всё это расхлёбывать, да?
Паша покачал головой. Он чувствовал, как накаляется атмосфера, как будто вокруг них становилось всё плотнее и плотнее. И тогда, решив, что это не может продолжаться, он резко развернулся к ней.
— Ты что вообще хочешь, Вера? Чтобы я пошёл и в лоб сказал ей, что она манипулирует нами? Чтобы я её просто выгнал из дома? Мы не живём в сказке. Ты же знаешь, что у неё там, у Лидии Михайловны, всегда была своя правда.
— Ах, правда? — язвительно повторила Вера. — Она со своим правом и на эту правду меня загоняет!
Паша резко подошёл к ней и схватил её за плечи.
— Вера, пожалуйста! Не в такие моменты. Ты меня не видишь, а я — тебя не понимаю! Ты до сих пор не можешь успокоиться и поверить, что всё решится, как только ты не будешь так наезжать на мать. Мы с тобой уже выросли, но ты ведёшь себя, как школьница, которая не умеет строить отношения! Ты всё усложняешь.
Её глаза сверкнули. Вера сдернула плечо, вырываясь, и шагнула назад.
— Ты это серьёзно сказал? Ты про свою мать или про меня сейчас? Ты вообще в курсе, что она твоя мать, а я — твоя жена? Почему она стоит всегда на пьедестале, а я тут, как просто «девочка для поручений»?
Паша замер. Лицо стало каменным. Он понял, что она больше не просто «жена». Она — нечто другое, гораздо более яркое, с глубокой раной, которую он только сейчас заметил. Слишком поздно. Это была уже не любовь, а растущее недоверие, заполнявшее пространство между ними.
Вера повернулась к двери и сказала, почти не глядя на него:
— Я пойду к ней. Уж лучше я сама ей скажу, что больше не готова быть частью этого спектакля.
Паша попытался её остановить, но она не слушала.
— Не надо, Вера. Пожалуйста, не делай этого. Это не твой способ решать вопросы.
— А какой способ ты мне предлагаешь? Замолчать и снова терпеть её манипуляции? Или продолжать закрывать глаза на её ложь, пока она с нас всё не вытрясет?
Её шаги звучали глухо, когда она уходила, и Паша только стоял, не зная, что сказать. Он чувствовал, как всё это уходит, как её сила всё сильнее толкает его в угол.
Кому он в этот момент был верен?
Лидии Михайловне или жене? И, главное, зачем ему вообще это нужно?
Через полчаса Вера стояла на пороге квартиры Лидии Михайловны, стиснув кулаки и чувствуя, как внутри всё кипит.
Тот момент, когда она распахнула дверь и, не дождавшись приветствий, сказала:
— Мне нужно поговорить с тобой. Ты меня обманула.
— Что ты сказала? — Лидия Михайловна не поверила ушам.
Она стояла в халате с затянутым поясом, слегка влажной головой после душа и привычной миной оскорблённой невинности.
— Ты меня обманула, — повторила Вера, тихо, но в голосе была сталь, которой у неё раньше не было. — Я всё слышала. На балконе. Как ты с Таней обсуждала, куда потратишь мои деньги.
— Да это ты, наверно, не так поняла, — Лидия Михайловна сжалась, но быстро взяла себя в руки. — Господи, ну подслушивать взрослым — это уже как минимум некрасиво.
— Некрасиво — это врать в глаза и жаловаться на трубы, чтобы потом купить Тане машину, — Вера шагнула в прихожую, не разуваясь. — Ты когда вообще перестала уважать людей?
— Вера, ты сейчас говоришь такие вещи… — начала она, но Вера уже не слушала. У неё внутри сорвало тормоза.
— А ты знала, что Паша кредит твой покрывал? А? Потому что ты «болела». И знаешь, что он потом говорил? Что ты, мол, просто растерянная, стареешь, нервничаешь. А ты — живая, бодрая, у тебя мозги работают прекрасно, когда надо кого-нибудь на бабки развести!
Лидия Михайловна резко закрыла дверь и прислонилась к ней спиной, как будто защищалась от наступления.
— Да что ты орешь, как базарная баба?! Ты что, решила меня в могилу загнать, как твоя мать своего отчима? — бросила она, уже повышая голос. — Я тебе не враг! Я просто хотела чуть-чуть помочь дочери!
— За мой счёт? — Вера осмеялась. — «Помочь» — это по-человечески, а не так, как крысы по углам! Я тебе верила. Я тебе даже говорила, что ты мне как мама. А ты? Протянула руку и утащила всё, что могла, втихаря. А потом ещё пирожки приносила, чтобы отвлечь. Ты думала, я дура?
— Да думала! — вдруг выкрикнула Лидия. — Думала, что ты дура. Добрая, как ягнёнок. Всё веришь, всё терпишь. А теперь что? Сразу — хищница? Сразу — храбрая?
— Я выросла. Благодаря тебе, между прочим. И знаешь, что теперь будет? Больше — ничего. Ни копейки. Ни помощи. Ни звонка. Никаких «приходи на чай». Ты ушла из моей жизни в тот день, когда сказала: «Главное, чтобы Вера не догадалась».
Лидия Михайловна медленно подошла к креслу и села. В глазах — что-то вроде слёз, но ни одной не скатилось.
— Ну-ну. Посмотрим, как ты потом запоёшь, когда тебя Паша бросит. Он же у меня вырос. Он — мой сын. А ты ему кто? На три года жена и сразу королева? Сколько таких было?
— Только не говори, что он тебе что-то должен. Ты ему ничего не дала, кроме постоянного давления. Он сам себя вытащил. И с твоим «воспитанием» — это чудо, что он вообще умеет любить.
Лидия Михайловна ничего не ответила. Она молчала. Только морщины на лбу стали глубже, а пальцы вцепились в подлокотник.
— Мне больше нечего тебе сказать, — Вера развернулась. — Живи, как хочешь. Только без меня.
Она хлопнула дверью и ушла. Без слёз, без дрожи. Внутри всё выгорело дочиста. Осталась пустота. И лёгкость. Такая, как после похорон, когда ты понимаешь: боль ушла, а теперь просто тишина.
Прошёл месяц. Потом ещё. Вера и Паша почти не разговаривали. Он пытался, но неловко. Неуклюже. Она — замкнутая, занятая, будто выстроила между ними стеклянную стену.
— Ты мне совсем не доверяешь, да? — однажды спросил он. — Думаешь, я знал?
Вера молча смотрела на него. Потом произнесла:
— Думаю, ты не хотел знать.
Он не ответил. Он был прав. Она была права. Все были по-своему правы. Это и убивало.
Потом был момент, когда она нашла на кухне документы. На кредит. На машину.
Лидия Михайловна всё же купила её.
Паша сказал, что она сама взяла кредит — под бешеные проценты. Ради дочери. Та машина стоила как два ремонта.
— И знаешь, что самое смешное? — добавил он. — Таня через неделю отдала её мужу. Ей, видите ли, неудобно ездить, «сиденье низкое».
— Отлично, — коротко сказала Вера. — Пусть наслаждаются друг другом. Они друг друга заслужили.
Прошёл год.
Вера стояла у кассы в «Пятёрочке». Молоко, багет, бананы, корм для кота. Очередь — как всегда, уставшая и злая. И тут — знакомая фигура впереди.
Сгорбленная, в дешёвом пуховике, с тележкой полной «по акции». Лидия Михайловна. Седая, без макияжа, волосы некрашеные. И в ней не было той хватки.
Она повернулась. Их взгляды встретились.
— О, Вера… — Лидия чуть улыбнулась. — Как дела?
Вера кивнула. Ровно. Спокойно.
— Хорошо.
— Ты… не злишься? — почти шёпотом спросила та.
Вера посмотрела ей в глаза и сказала:
— Уже нет.
— Может, увидимся как-нибудь?.. Я… ну…
— Не думаю, — ответила Вера. — Мне этого не нужно.
Она взяла пакет и ушла. Без сожаления.
Вечером она сидела у окна. В чашке — чай с мятой. В телефоне — заказ на новую клиентку: срочно ушить платье, «завтра свадьба у сына». Вера улыбнулась.
Свадьбы, дети, матери…
Всё это проходящее. Главное — сохранить себя. Не отдать то, что нельзя вернуть: доверие, душу, жизнь.
Она больше не боялась.
Она больше не верила в маски.
Она просто жила. Свободно.
И этого было достаточно.
