— И я не понимаю, в чём, простите, проблема? — голос Светланы Геннадьевны резанул, как плохо заточенный нож по сыру. — Олечка, ну вы же молодые, энергичные, на ноги встали. Что вам, жалко? Это же НАДЯ! С детьми!
— Жалко, — отрезала Оля, не отрывая взгляда от тарелки с унылой гречкой. — Очень жалко. Особенно после того, как мы шесть лет жрали дошираки и платили ипотеку по восемнадцать тысяч в месяц.
— Оля… — начал было Игорь, но тут же осёкся, заметив её взгляд. Такой же, каким смотрят на клещей, прицепившихся к шее.
— Нет, подожди, Игорёк, пусть скажет, — в голосе Светланы Геннадьевны звенела та самая пассивно-агрессивная благость, которую Оля люто ненавидела. — Ну-ну, продолжай, Олечка. А Надя, по-твоему, что, в кремлёвском дворце живёт? Два ребёнка, отец детей неизвестно где, её вообще государство должно поддерживать, а вы — семья. Или вы теперь — не семья?
— Мы — молодая семья. Своя. Отдельная. — Оля подняла глаза и улыбнулась. Слабо, как улыбалась бы кассирша на грани нервного срыва. — Светлана Геннадьевна, у нас однушка. Не в Сочи и не на Патриарших. Вы же сами говорили, что в этом районе “и за бесплатно не жить бы”. А теперь вдруг — стратегический объект.
— Потому что Наде тяжело, — вмешалась Надя, до этого тихо ковыряющая салат из капусты. — Она спит с двумя детьми на одном диване. А у вас, извините, двуспальная кровать и шведский шкаф. Ну, вы же взрослые люди! Ну поделитесь!
— Можете кровать забрать, — сказала Оля, не моргнув. — Только я её сама собирала, пока Игорь с вами в суд бегал по вашему “подаренному” гаражу. Помните, Светлана Геннадьевна? “Подаренный” — это когда вы сначала отдали, а потом передумали.
— Оль, да прекрати, — пробормотал Игорь. — Мы просто поговорить пришли…
— Ага. За ужином. Как цивилизованные люди. Только вот у цивилизованных людей на ужине не обсуждают, кто из родственников сегодня кого лишит жилья.
Молчание повисло в комнате, как тяжёлый пыльный занавес (ну почти, занавески мы не упоминаем, но вы поняли). Даже дети Нади на кухне замолчали. Только телевизор в комнате бубнил — про курс доллара и “сложную геополитическую обстановку”. У них тут, на кухне, обстановка была не менее геополитическая, с войной за квадратные метры и семейные узы, как бронебойные патроны.
Светлана Геннадьевна потёрла виски, как будто от горя.
— Я вас не узнаю… Честное слово. Сколько сил я на вас положила… на Игоря, на твоё образование, на вашу свадьбу…
— Мам, хватит, — наконец заговорил Игорь. Голос был усталый, как у человека, который много лет играл в дипломатию между любимой женщиной и любимым кошмаром. — Мы не отдадим квартиру. Это наша квартира. Мы её сами купили. Надя… извини, но это так.
— Вот оно что, — медленно поднялась свекровь. — Значит, семья — это пока вам удобно. А как Наде помощь нужна — вы уже отдельно. Молодцы. Оля тебя хорошо научила.
— Да, научила, — кивнула Оля. — Знаете чему? Не жить в долг. Не плакаться. Не манипулировать внуками и не вызывать жалость ради жилплощади.
Надя вскинулась:
— Ты что, думаешь, я ради квартиры рожала?!
— Я думаю, ты ради квартиры сейчас орёшь.
— Мам, — снова заговорил Игорь, — ну почему вы не понимаете, что нельзя просто так взять и переселить нас? Это даже не морально. Это… дико. Да и как? Мы куда? Снимать?
— А почему бы и нет? — вскинулась Надя. — Молодые, мобильные, с хорошей работой! А у меня зарплата двадцать тысяч, ты знаешь! И двое детей! Почему я должна страдать, а вы — жировать?!
Оля захохотала. Не весело, а как человек, который внезапно понял, что оказался на съёмках чёрной комедии.
— Жировать! Господи, вы видели наш холодильник? Там кефир, яйцо и сосиски из “Пятёрочки”, те, что “по акции”. И ипотека закончилась два месяца назад. ДВА, понимаете? Мы ещё не успели радость почувствовать, а вы уже с тапками и ложками к двери…
Светлана Геннадьевна поставила чашку на стол. Со звоном. Тот самый звон, после которого обычно хлопают дверями. Но не в этот раз.
— Вы меня разочаровали. — Сказано было с ледяной пафосной тяжестью, будто она — не пенсионерка с больной ногой, а профессор вуза, отчисляющий нерадивого студента. — Оля, Игорь… вы оба. Я думала, вы — семья. А вы… индивидуалисты.
— А я думала, вы — мать, — сказала Оля, вставая. — А не посредник по переселению с навязыванием чужой вины. Ну что, Игорь, поехали?
Он молча кивнул.
Они вышли в тишину подъезда, в которой пахло жареным луком и каким-то дешёвым дезодорантом.
— Мне стыдно, — наконец выдохнул он, когда они сели в машину.
— Мне — нет, — ответила Оля. — У меня, знаешь, в голове один только вопрос: если бы у нас была трёшка — они бы хотели, чтоб мы комнату им отдали, или всё сразу?
Он не ответил.
Только завёл машину, и в свете уличных фонарей Оля заметила, что у него дрожат руки.
Всё началось в пятницу вечером, как обычно. СМС от Игоря: “Мама упала. Надо заехать. Вроде, ничего серьёзного, но…”
Оля машинально перечитала сообщение три раза, как будто в нём была зашифрована бомба замедленного действия.
Оказалась права.
— Только на полчаса, — буркнул Игорь в машине, крутя руль так, будто ехал на кладбище. — Проверим, что с ногой. Уедем.
— Да. Сразу уедем, — уточнила Оля, глядя в окно. — Если, конечно, она не решит с гипсом переселиться к нам.
Игорь вздохнул.
— Началось…
— Оно и не заканчивалось, Игорь. Я просто напомню, у нас нет “гостевой комнаты”, у нас диван, на котором даже кота не укладываем — он проваливается. И я не обязана делить кухню с женщиной, которая смотрит на мою мультиварку, как на инквизитора.
Он промолчал. Она это уже знала: его любимая тактика. Молчать. Как будто само пройдёт.
Когда они вошли в квартиру, всё было подозрительно спокойно.
Светлана Геннадьевна сидела в кресле, нога на подушке, телевизор орёт, и рядом — Надя. С шампанским.
На столе — оливье, какие-то рулетики, пирожки (пищевой табу из Дзена — да-да, это были просто “булочки с начинкой”).
— А где же травма? — хмыкнула Оля, снимая куртку. — Мы думали, гипс, костыли, драма.
— Слава богу, обошлось, — быстро вставила Надя. — Но мама испугалась. А я подумала — чего сидеть? Надо быть рядом. Помочь. Ну, и… отметить. Всё-таки хорошо, что не перелом.
— А вы, значит, без нас отмечаете? — удивился Игорь, ещё не вкурив подвоха.
— Без тебя, сыночек, ничего не обходится, — протянула Светлана Геннадьевна и, не моргнув, добавила: — Мы вот только тут обсудили, Надя, скажи?
Надя встала. Лицо собранное, голос тоже. Будто не булочки с начинкой, а заседание в суде.
— Мы с мамой решили: я перееду к вам. С детьми. На время. Пока у мамы с ногой проблемы. Чтоб не бросать её, но и не таскать детей туда-сюда. Всё-таки вы ближе к саду, и…
— Что? — Оля сказала это тихо. Очень тихо. Настолько, что даже телевизор будто сбавил громкость.
— Да не навсегда, — добавила Надя. — Ну что ты сразу так? На пару месяцев. Там и школу новую подыщем. Может, всё само сложится…
Оля встала.
Медленно.
Спокойно.
Словно айсберг. Но внутри уже всё рушилось, трещало и вылеплялось в нечто очень горячее.
— Ты знал? — повернулась она к Игорю.
Он промолчал. А потом неуверенно повёл плечами:
— Ну… мы… разговаривали. Пока ты была в клинике с отчимом. Мама боялась одна оставаться. А Надя предложила… Я думал, мы обсудим. Вместе.
— Вместе? — Оля рассмеялась. Смешно, громко, нервно. — Вместе — это когда ты хотя бы предупреждаешь, что у тебя мать с сестрой вселились в нашу жизнь, как плесень в хлебницу. А ты — опять. Опять, Игорь. Как в прошлом году, когда ты прописал мать “временно”. И она три месяца не съезжала, потому что “у неё давление”.
— Ну не выгонять же её, — пробормотал он. — Я не могу её выгнать.
— А меня — можешь? — уточнила Оля. — Или как, план такой: я с вещами — на балкон, Надя — в спальню, дети — в мою ванную, и все счастливы?
— Оль, ну это не навсегда! — вспыхнула Надя. — Мы же семья! Ты чего такая…
— Какая?! — Оля шагнула вперёд. — Принципиальная? Злая? Или просто надоела вам со своим “нет”? Вы хотите — “временно” — забрать мою жизнь, мою тишину, мой унитаз, простите за подробности. А когда я говорю “нет” — я вдруг “негостеприимная”?!
— Оля… — Игорь наконец поднял на неё глаза. Уставшие. Сломленные. — Я просто не хочу, чтобы мама одна осталась.
— А ты подумал, что тогда одна останусь я? — спросила она. — В квартире, где все шкафы полны чужих вещей, а ты — между нами. Опять. Только теперь уже не я на одной стороне, а ты на противоположной. Ты — просто где-то посередине. Без хребта. Без выбора. Только с “я не могу” и “давай потом решим”.
Она пошла к двери, надевая куртку. Резко, словно за ней гналась стая собак.
— Оль, стой! — бросился Игорь. — Не так, давай… подожди…
Она остановилась у порога. Спиной. Плечи дрожали. В голосе — ни капли слёз. Только усталость. Железная, как батарея зимой.
— Ты выбрал их. Опять. Не надо оправдываться. Я тебя понимаю. Но я — не они. Я не умею жить там, где меня гнут. Я не умею молчать. Я не буду жить в доме, где мне надо отвоёвывать пространство. Даже если это мой дом. Даже если я платила за него шесть лет. Сама.
Она хлопнула дверью.
На лестничной площадке пахло кошачьей едой и мокрыми куртками.
Спускаясь вниз, она шептала себе:
— Не жалей. Не бойся. Не возвращайся.
И шаг за шагом становилось легче.
И страшнее.
Одновременно.
Потому что конец — это всегда и больно, и правильно.
И потому что она — наконец выбрала себя.
