— Ты опять? — голос Маргариты дрогнул, как старое железо в мороз. Она посмотрела на экран телефона, перекатила глазами и медленно нажала на зелёную трубку. — Алло, Галина Петровна…
— Марусенька, дорогая, ты знаешь, у меня тут потолок в ванной течёт! А ты всё в своём ателье, как будто я тебе не родня! Это я, между прочим, твой второй дом, — звонко, как кастрюля на кафеле, раздался голос свекрови.
Маргарита уставилась в окно на суетливых людей внизу. Кто-то торопился в магазин с авоськой, кто-то ругался у стоянки — жизнь, как всегда, бежала, только не в ту сторону.
— Потолок? У вас же два месяца назад делали ремонт. Мы с Витей…
— Это ВЫ с Витей. — Голос свекрови стал таким холодным, что мог бы заморозить борщ на расстоянии. — А что до ремонта — так вы мне дешёвых рабочих нашли, вот и результат. Надо было по-человечески, как у людей.
— Я тебе двадцать тысяч давала! — Маргарита вскочила со стула, не веря своим ушам. — Из своих! Ты просила — я нашла, я заплатила!
— Ну и что, что ты платила? Ты ж в семье. Деньги — это ж не главное, главное — забота, внимание. А ты всё о своих тряпках думаешь. Ателье, поди, важнее старого человека?
Маргарита прикусила губу. Она знала, что скажет дальше — и уже заранее злилась на себя за то, что не смогла промолчать:
— А ты когда мне звонишь, хоть раз спрашиваешь, как у меня дела? Как бизнес? Как я вообще?
— У тебя всё хорошо, — отрезала свекровь. — У тебя же ателье.
Это была точка. Маленькая, ядовитая точка в конце длинного предложения, ползущего уже пятнадцать лет.
Она положила трубку. Просто и резко, как рубят верёвку, когда надо кого-то сбросить с лодки. Села обратно на стул, достала из сумки анальгин — и только потом поняла, что руки у неё дрожат.
В кухню зашёл Виктор. В тренировочных штанах и с кружкой кофе, как будто он по воскресеньям спасает мир одним дыханием. Он потянулся, почесал бок и, не глядя на жену, пробормотал:
— Мама звонила. У неё там что-то с потолком. Ты поможешь?
— Уже поговорили, — сухо сказала Маргарита. — Денег у меня нет. Все ушли на новые машинки в ателье.
Он хмыкнул.
— Ну да, конечно. Машинки. А мама пусть сидит с тазом на голове?
— Витя, — она посмотрела на него прямо, не отводя взгляда. — Может, ты сам хоть раз ей поможешь? Или я у вас тут сантехник на подработке?
Он сделал глоток кофе, сел за стол. Посмотрел в окно, как будто там был выход. Его «временное молчание» она знала наизусть: он сейчас досчитает до пяти, а потом скажет что-нибудь обидное, но не напрямую. Чтобы можно было прикинуться: «Ну я ж не это имел в виду».
— Рит, — начал он с вкрадчивым сочувствием, которое всегда предшествовало буре. — Я просто не понимаю. Ты же раньше была… ну, другой. Доброй. Понимающей. Тебя будто подменили.
— Нет, Вить. Меня не подменили. Я просто устала. И я не собираюсь снова откладывать свои мечты, чтобы твоя мама могла в очередной раз перекрасить ванну.
Он поставил кружку на стол с таким звуком, будто это была финальная ставка в покере.
— Это не мечты. Это какая-то мания. Ты пашешь, как проклятая, с утра до ночи. На себя. Всё на себя. Не на семью.
— А я, по-твоему, не семья? — Она прижала ладонь к груди. — Я что — бухгалтер в вашей семейной фирме, или всё-таки человек?
— Ну, если бы ты была чуть мягче… — начал он, но осёкся. Потому что она уже встала.
— Вот именно. Если бы я. Вечно «если бы я». Никогда — «если бы мы». Ни разу — «а давай я». Только «ты должна». Я вам ничем не должна, Витя. Ни тебе, ни твоей матери.
Он встал, подошёл к ней, взял за плечи. Сначала мягко, потом чуть крепче.
— Не заводись. Ты же знаешь, она старая. Ей тяжело. И я между двух огней — ты меня ставишь в неудобное положение.
— Да плевать я хотела, в каком ты положении. Всё, что у тебя удобно — это когда я молчу и соглашаюсь.
Маргарита отстранилась. Говорила уже другим голосом. Твердым, как тот бетон, на который она так долго клала плитку из самоотречения.
— Я тебе скажу, что неудобно. Неудобно — это когда ты работаешь двенадцать часов, а потом слушаешь, что ты эгоистка, потому что не отдала деньги на ванну. Неудобно — это когда муж живёт с тобой, но спит ментально в маминой квартире. Неудобно — это быть всегда запасным аэродромом, когда ты у неё облажался.
Он молчал. Потому что сказать было нечего. Или, может, не хотел портить воскресенье. Но его молчание было громче крика. Она слышала в нём всё — привычку, усталость, нежелание что-либо менять.
— Я вложусь в проект подруги, — вдруг сказала Маргарита. — Я дала ей слово. И это не обсуждается.
— Ты… что?
— Свои деньги. Свой выбор.
Виктор медленно сел обратно. Как будто это был не кухонный табурет, а подножие собственной капитуляции.
— Понятно, — тихо сказал он. — Ты всё решила.
— А ты? Ты хоть раз в жизни что-то решил без маминого «надо»?
Он смотрел в точку. Она стояла перед ним, и внезапно ощутила: сейчас всё треснет. Не как в кино — не будет скандала на балконе и хлопанья дверьми. Будет хуже. Тихо. Медленно. Как ломается мебель под весом лет.
И она впервые за долгое время не испугалась. Только злилась. На всё — на него, на мать, на себя, что столько лет думала, будто ради любви стоит молчать и ждать.
В доме пахло тушёной капустой. Странное сочетание: угрюмый день, предзимье, темнеет рано, а в прихожей — этот запах, как символ чего-то советского, застрявшего между эпохами, как сама Галина Петровна. Она сидела на кухне в шерстяном жилете и точила ложкой по тарелке, будто выцарапывала правду жизни. Виктор — напротив, сутулился, как нашкодивший школьник.
— Она вложила деньги в какой-то бизнес, — сказал он, теребя край скатерти. — Не в ремонт. Не в тебя.
— А что ты хочешь, сынок? — вздохнула Галина Петровна, отложив ложку с особой, показной печалью. — Она у нас теперь дама. Деньги сама зарабатывает. Крутая. На нас — плевать.
— Не говори так… — буркнул Виктор. — Она устала. Всё это время… Она ведь работала. Ради семьи.
— Ради какой семьи? У вас детей нет! — выпалила свекровь с неожиданной, ледяной точностью.
Виктор вздрогнул. Он знал, что это прозвучит. Рано или поздно, как звонок из налоговой — всегда некстати, но неотвратимо.
— Мы… не смогли. Это ведь не повод…
— А вот я смогла, — резко сказала она. — И ничего. Мужа удержала. Тебя вырастила. И не ныла. А твоя Маргарита? Губки поджала — и всё. Если бы я так себя вела — ты бы родился в общежитии и с тарелкой в очередь стоял.
Виктор посмотрел на неё с раздражением. Но промолчал. Как всегда.
Маргарита тем временем сидела в офисе, листая документы. Перед ней на столе — бизнес-план Юльки, старой подруги. Да, риски были. Да, не было гарантий. Но, в отличие от ванны Галины Петровны, этот план пах свободой. Не капустой и нафталином, а будущим.
Телефон пикнул.
Виктор: «Ты серьёзно?»
Она не ответила. Просто закрыла экран. Как будто этим жестом отрезала не сообщение, а целую жизнь — с кастрюлями, истериками и «ты должна».
Через пять минут телефон зазвонил. Уже Юлька.
— Ну что, партнёрша, ты готова вложиться в наш сумасшедший мир парикмахерской на колёсах?
— Вложиться готова. В сумасшедший мир — уже живу, — слабо улыбнулась Маргарита.
— Я тут прикинула, — продолжила подруга. — За эти деньги мы возьмём микроавтобус, накатим бренд, наймём двоих девчонок — и вуаля! Стрижём бабушек у подъезда и офисных на обеде. Конкуренции — ноль.
— А если не пойдёт?
— А если и пойдёт? — Юлька смеялась. — Рит, ты ж всегда была умной. Просто тебе всё время мешали быть собой. Наконец-то сделай что-то для себя.
Эти слова ударили сильнее, чем она ожидала. Слёзы подступили — злые, горькие. Как будто кто-то только что выдернул штырь, на котором она держалась последние пятнадцать лет.
Через два дня дома началась настоящая буря.
— Значит, у тебя «нет денег», а подруге на дурацкий парикмахерский фургон — есть?! — Виктор кричал, бегая по комнате с пультом в руке, как будто собирался на спор швырнуть его в стену. — Это так теперь называется семья? Ты что, совсем с ума сошла?
— Это называется «моя жизнь», — спокойно ответила Маргарита. — А не очередной благотворительный фонд имени Галины Петровны.
— Она твоя мать! Ну, почти! — визжал он. — Она нам помогает!
— Она помогает тебе. Мне — мешает. И ты мешаешь. Ты даже не понимаешь, как всё это выглядит со стороны!
— Да я ради вас… — начал он, но она не дала договорить:
— Ради кого, Витя?! У нас с тобой разве что счёт общий! Всё остальное — мама.
Он подошёл вплотную, дышал часто, в глазах — пена злобы. Руки сжались в кулаки. Она шагнула назад — не от страха, а чтобы не дать повода.
— Ты не смеешь… — прорычал он, — …вот так просто всё вычёркивать. Всё, что было.
— А что было, Витя? Ты хоть раз сказал мне: «Рита, иди отдохни, я разберусь»? Хоть раз встал между мной и своей матерью? Нет. Ты отмалчивался. Ты — как чехол: вроде рядом, но толку — ноль.
— Ты с ума сошла… — он махнул рукой. — Ты просто злишься. У тебя климакс, вот и…
Это была ошибка.
О, какая это была ошибка.
Маргарита резко подошла к нему, прищурившись, и спокойно, как хирург перед разрезом, прошептала:
— У меня не климакс. У меня просветление. Я больше не служанка. Ни тебе. Ни твоей матери.
Он стоял, растерянный, почти комичный в своей прострации. Так выглядит человек, у которого отобрали привычный мир. Вдруг. Без предупреждения.
— Значит, так, — он тяжело выдохнул. — Или ты звонишь маме, извиняешься и возвращаешь деньги из проекта, или…
— Или что?
Он замолчал. Потому что сказать было нечего. Потому что знал — она не подыграет.
Через два дня Виктор собрал вещи. Молча. Без скандала. Без речей. Как уходят мужчины, когда им нечего сказать — даже себе.
Галина Петровна лично приехала на такси.
— Ты в своём уме?! — визжала она на лестничной клетке. — Он уходит из-за тебя! Из-за тебя, ведьмы!
— Знаете, Галина Петровна, — Маргарита смотрела ей прямо в глаза, — я не ведьма. Я просто перестала быть удобной. И это, знаете ли, потрясающе.
— Да ты… ты одна сдохнешь в своей тряпичной лавке!
— Лучше одна, чем вечно под вашим каблуком. Провожать не буду.
Дверь захлопнулась. Медленно, глухо, окончательно.
Вечером она пила чай на кухне. Без звуков телевизора, без чужих носков, без упрёков.
Только звон тишины.
И впервые за долгое время — он не давил, а обволакивал.
Сначала было странно.
Дом дышал по-другому. Словно после сорока дней простуды наконец-то выветрилась затхлая духота. Ни носков на батарее, ни размазанной зубной пасты, ни звона кастрюль от Галины Петровны по выходным. Только утреннее солнце, свежемолотый кофе и тишина, в которой мысли не путались, а складывались в чёткие планы.
Маргарита открывала новый счёт в банке на имя ИП, ругалась с подрядчиком по поводу логотипа на микроавтобус и впервые за двадцать лет спала одна — и спала хорошо.
Она даже начала подумывать, что всё, главное, уже позади.
И, как водится, в этот момент в дверь позвонили.
— Привет, тётя Рита, — стоял на пороге — кто бы вы думали? — Стёпа. Племянник Виктора. Тот самый, который на втором курсе бросил универ «ради стартапа», а через год ехидно писал в общий чат семьи, что «у Маргариты бизнес — это шить юбки за три копейки».
— Приехал убедиться, что я окончательно свихнулась? — она даже не старалась быть приветливой.
— Да ладно, тётя, не кипятись. Я… с миром. Можно зайти?
В руках у него была коробка — новая. С логотипом MacBook. Так просто в гости с айфоном не ходят.
— Проходи. Сними кроссовки, а не как твой дядя — вечно песок по квартире.
Он усмехнулся.
— Я слышал, у вас тут что-то вроде… э… революции?
Они сидели на кухне. Он пил кофе, морщился — не тот вкус, видимо, — а она смотрела на него с недоверием. Молодой, с гладкой кожей и уверенной ухмылкой. Всё у него впереди. Или кажется, что впереди.
— Тётя Рит, смотри, у меня тут идея. Ну, раз у тебя сейчас новый проект — парикмахерская на колёсах, это же огонь! — он говорил быстро, жестикулируя, как будто презентовал стартап инвесторам. — Но ведь нужен трафик! Реклама! SMM! Я могу помочь. Я сделаю сайт, завожу тикток, таргет на мамочек. Ну ты поняла.
— А ты-то с чего вдруг? — прищурилась она. — У тебя же всё «на блокчейне»?
— Ну… — замялся. — Инвестор ушёл. Второй проект встал. А тут… ты одна, у тебя бизнес, а я — кровь твоя, почти. И вообще, бабушка говорит, ты всех поразила своим эгоизмом. Значит, ты на верном пути. Я хочу быть в команде победителей.
Она рассмеялась.
— Ты за бабушкой-то посуду не вымыл в прошлый раз. А теперь — победители?
— Все меняются, — он пожал плечами. — Ты же изменилась.
Маргарита смотрела на него. Сначала — с иронией. Потом — с любопытством. А потом — с осторожной, почти болезненной надеждой.
Неужели это и есть начало чего-то нового? Неужели можно строить без того, чтобы всё рушилось?
Они договорились попробовать. Он начал с того, что устроил фотосессию в фургоне. Снимал её на фоне зеркал, надписей, штор (только мысленно он бы точно добавил «уютненькие шторы», но промолчал). И выложил в соцсети:
«Моя тётя — круче вашей. Бросила мужа, отстояла себя, и теперь запускает бизнес. В 52. #молодаяволна»
Сначала она хотела удалить.
А потом — оставила.
Через неделю, когда она пришла в салон забрать документы, у порога стоял Виктор.
— Можно поговорить? — его голос был тише, чем обычно. Без ноток начальника. Без заносчивости. Просто — голос мужчины, которого выгнали, а он до сих пор не понял, как так получилось.
— Я тороплюсь, — бросила она.
— Я… — он замялся. — Я не прав. Всё это. Я был не рядом. Я всё понял.
— Только не говори, что «исправишься». Я не прощаю по расписанию, Витя.
— Я не за этим, — он опустил глаза. — Я просто… не знал, как это всё без тебя. Дом. Кухня. Работа. Даже мама — будто выцвела. А ты — как будто… наоборот.
Она молчала. А потом, медленно, произнесла:
— Я не выцвела, Витя. Я просто себя снова нашла. И знаешь, что самое грустное?
— Что?
— Что ты мне больше не нужен, чтобы быть собой.
Он ушёл, не споря. Даже спасибо не сказал. И это было честно. Без драм, без бросаний цветов на асфальт. Просто конец.
Вечером она сидела на заднем сиденье микроавтобуса, уже брендированного: «Hair-on-Wheels». Стёпа на пассажирском что-то чертил в планшете.
— А давай конкурс замутим, — сказал он. — Типа «Лучший возраст — мой возраст». Слоган такой сделаем. Хэштеги, знаешь…
— Молодёжь, — усмехнулась она. — Всё в хэштегах. А ты сам-то понял, что делаешь?
Он повернулся к ней. И серьёзно, без своей обычной ухмылки, произнёс:
— Помогаю тебе быть собой. Потому что если я так не сделаю, я тоже однажды окажусь, как дядя Виктор. С чужой жизнью в руках.
Она отвела взгляд. И только тогда почувствовала, как в глазах защипало.
Не от боли. От признания. От признательности. От понимания, что, возможно, старое ушло, но новое — уже рядом.
Эпилог
Она сидела в своём фургоне, за окном моросил вечерний дождь. У телефона — сообщение от Юльки: «Встали у ТЦ. Очередь! У нас очередь, Марго!»
На коленях — свежий отчёт по прибыли.
На губах — улыбка.
Пусть Виктор теперь сам ищет, кто ему положит носки. А она — будет жить.
Как хочет. И с кем хочет.
И больше — не откажется от себя ради чужого комфорта.
