— Я не поняла, — Маргарита прищурилась, скользнув ладонью по пыльному подоконнику, словно пыталась стереть не только пыль, но и всю эту бессмысленность. — Ты сейчас серьёзно? Ты только что сказал, что это всё — пустое?
— Да, — Виктор пожал плечами и упал на старенький табурет, который явно помнил ещё чьи-то важные разговоры. — Ну что ты хочешь? Квартира старая, дом разваливается, подъезд — как из какого-то мрачного фильма. Это же сплошные проблемы, деньги, нервы. Зачем тебе это, Рит?
Он говорил так, будто обсуждал не наследство, а какую-то неудачную покупку на рынке. А эта «старая двушка» на Бауманской — наследство от деда, которому было под сотню, и который до последнего дня аккуратно развешивал рубашки и гладил простыни. Для Маргариты это было нечто большее, чем просто квадратные метры.
— Потому что это мой дом. Мой, понимаешь? — Голос тронулся, зазвенел где-то в глубине, и она сама поспешила приглушить его, выдохнув. — Я не собираюсь продавать его за копейки только потому, что тебе лень возиться с ремонтом.
— Лень? — Виктор усмехнулся, но без радости. — Да ну, Рит, слушай, ремонт — это как чёрная дыра. Никаких денег не хватит, нервов — тоже. Всё равно развалится. Или сдадим кому-нибудь. Таджикам, например. У них терпения побольше.
— Ага, — иронично бросила она, — а я тогда буду жить с твоей мамой и слушать, какая я «непутёвая сорокапятилетняя со своими причудами», да?
Виктор фыркнул и встал.
— Не преувеличивай. Мы просто стараемся быть реалистами. Ты слишком сентиментальна.
Это слово сработало, как удар током. Она обиделась, по-настоящему.
— Сентиментальна? — горько переспросила. — Потому что я не хочу просто так слить квартиру, чтобы облегчить вашу семейную бухгалтерию?
— Рит… — Он посмотрел на неё так, будто перед ним вдруг оказался странный человек, который начал орать в электричке, — давай не будем. Ты же взрослая женщина, должна понимать…
— Я взрослая женщина, Виктор. И потому не позволю вам с мамой распихать то, что мне досталось по праву.
Он вздохнул, достал телефон и начал набирать номер.
— Кому звонишь? — подозрительно спросила она.
— Маме. Пусть приедет, посмотрит. Она в таких делах, знаешь, опыт есть.
— Я запрещаю ей сюда приезжать. Это моя квартира. Она сюда не войдёт.
— Ну что за истерики? Мы семья. Мама хочет помочь, — чуть раздражённо сказал он.
— Конечно, — отозвалась она с едкой улыбкой, — особенно если «помощь» — оформить дарственную на тебя, а ты потом «случайно» уедешь жить подальше, в свой новый дом с «более свежими» стенами.
Внутри что-то щёлкнуло. Как старая розетка, от которой ждёшь только искру — и вот она, коротит, начинает плавить провода.
Он подошёл, осторожно и почти с улыбкой, которую ставят, когда наступаешь на грабли и пытаешься убедить себя, что так и надо.
— Рит, ты правда думаешь, что я хочу тебя обмануть?
Она молчала. Думала. И не знала, как ответить, чтобы не лгать.
Он посмотрел на неё, повернулся и прошёл по коридору, где солнечный луч с трудом пробивался сквозь щель в ставнях и ложился на старые газеты.
— Да кому нужна эта квартира? — крикнул он из ванной, где капал ржавый кран. — Эти стены, этот запах дедовых тапок! Ты что, хочешь с ума сойти?
— Я хочу хоть что-то своё, — выкрикнула она, голос дрожал, как стекло перед трещиной, — что-то, что у меня никто не отнимет. Что-то, где я — я, а не приложение к твоей зарплате и маминым замечаниям!
Он не вышел из ванной. Плеснул воду, смыл, казалось, нечто грязное — или разговор.
Она подошла к окну, посмотрела во двор. Всё было привычно: детская площадка, покосившийся забор, сосед с пивом. Но мир казался другим.
Телефон завибрировал. СМС:
«Привет, дорогая, мама сказала, что я заеду завтра, посмотрю квартиру. Ей там жить. Ты не против?»
Рита не сразу поняла, кто пишет. Потом вспомнила: племянник, который год назад на семейном празднике даже её имени не мог вспомнить.
Она стояла посреди комнаты. Пыль щекотала нос, из кухни тянуло гарью — кто-то включал старую плиту. Дом будто пробуждался, и все его призраки были против неё.
— Ну что, подумала? — Виктор вышел, потирая руки. — Поговорим с мамой вместе? Она не кусается.
— Не кусается, — тихо, но решительно ответила она. — Она грызёт. И ты тоже.
Он пожал плечами — видно, что устал. Его душа давно уже на рыбалке, у телевизора с пельменями и пивом — но не здесь, в этом старом доме, где внезапно оказалась жена, которая умеет упираться.
Он ушёл, хлопнув дверью.
А Рита осталась.
В своей квартире. С пятнами на потолке, забитой трубой и дверцей шкафа, висевшей на одном гвозде.
Но впервые за много лет — одна. Без насмешек, без поучений, без привычного «у тебя всё равно не получится».
И, может быть, именно с этой трещины начинается новый ремонт.
— Да ты с ума сошла! — Виктор орал так, что стекло на балконной двери задрожало. — Замки поменяла?! Без меня? Без согласования? Ты вообще в курсе, это законно?
— Законно, Виктор, — Маргарита отвечала ровно, хотя щёки пылали. — И, кстати, это моя квартира. Или ты забыл, кто тут никто?
— Ах, я никто? — Он даже задохнулся. — Как теперь говоришь? Тридцать лет вместе, а я — никто?
— Двадцать четыре, — она усмехнулась. — Не приписывай себе лишнего. И если уж быть честной, последние десять из них ты жил не со мной, а рядом.
Виктор сделал шаг вперёд. По шее у него полезли пятна — его всегда выдавала кожа. В юности — когда врал, потом — когда злился. Сейчас было и то, и другое.
— Это всё твоя мать тебе на ушко нашёптывает? Она меня с первого дня не переваривала!
— Ага, — Маргарита кивнула. — Потому что сразу поняла, кто ты. Я, дура, только через двадцать лет.
Он открыл рот, хотел что-то сказать, но передумал и рявкнул:
— Ты понимаешь, что творишь? Мы семья! Решения принимаем вместе! Я, ты, мама…
— Мама?! — её смех был горький и резкий, от него самой захотелось зажать уши. — У вас не семья, а матриархат имени Антонины Петровны! Она тебе завтраки планирует, какие трусы в пятницу надеть — тоже она решает?
— Не смей! — Он шагнул вплотную. — Это моя мать! Если не она, ты бы на улице осталась. Посмотрим, что ты одна сможешь!
— Посмотрим, — она указала на дверь. За ней раздался знакомый голос:
— Виктор! Что ты орёшь? Опозоришься перед соседями!
— Вот и она, — Маргарита сухо.
Антонина Петровна вошла с видом, будто в приёмную к депутату — царственно, с сумкой наперевес и взглядом «я всё вижу и всё расскажу». На ней был любимый плащ, которому лет пятнадцать, и который она называла «классикой от Боско». Она смерила сноху взглядом, полным уверенности и презрения.
— Девочка, — начала она, — эти игры с ключами брось. Забыла, кто вам с ипотекой помогал?
— Во-первых, не тебе я должна — деду. Его ты называла маразматиком и говорила, что он не доживёт. Во-вторых, замки я поменяла, потому что надоело, что у меня в квартире народ ходит, как в гастрономе.
— Ах, послушайте! — Антонина всплеснула руками. — Народ ходит! Это я убирала после твоих горе-рабочих! Ты знаешь, раковина не прикручена, всё течёт!
— Ты хотела её утащить, я знаю. И что ты там за спиной говорила? Что «Маргарита всегда была туповата, но с жильём повезло»?
— Ты подслушивала?
— А ты думала, в XXI веке стены не имеют ушей? У дедушки был радио и диктофон, если забыла. Я слышала всё.
— Неблагодарная! — Антонина махала руками. — Вот как разговариваешь с теми, кто тебе помог! Ни один мужчина с твоим характером не выдержит! Удивительно, что Виктор ещё с тобой.
— Хватит! — Маргарита встала. Голос дрожал, руки — тоже, но глаза были сухими. — Я никому ничего не должна. Вы меня гнули, подминали, а теперь — конец. Я взрослая, хочу жить без вас. Понятно?
Тишина. Где-то в подвале загудели трубы. Виктор смотрел на неё, как на чужую. Антонина моргала, будто в глаза попал шампунь.
— Я подам на раздел, — пробормотал Виктор. — Ты не докажешь, что квартира твоя.
— Подай, — сказала она. — Посмотрим, как мама будет тебе помогать. Еду носить из твоей зарплаты, наверное.
Он рванулся к двери, но споткнулся о ведро с краской. Почти упал. Матов не было, но шипение выразительное.
Антонина подскочила, помогая. Как в плохой комедии — оба шатаются.
— Ты пожалеешь! — выкрикнула свекровь с лестницы. — Думаешь, выиграла? Это война, Маргарита! Война!
— Да ради бога, — прошептала она в пустоту. — Только теперь — без меня.
Дверь закрылась. Медленно. Осознанно. Как крышка гроба.
Она достала новые ключи, повесила на крючок. Села на пол, спиной к стене.
Заплакала. Беззвучно.
От злости. От боли. От свободы.
Она знала — будет хуже. Но хуже уже некуда.
Маргарита сидела на подоконнике в старом свитере — мягком и чуть растянутом, словно сама история её жизни. За тонким стеклом весенний город шумел, как обычно: подростки у подъезда орали на футболистов, тётя Зина у магазина обменивалась новостями о ценах на картошку, а где-то далеко лаяла чужая собака. Мир шёл своим чередом, а у неё внутри словно всё наоборот — тихо и беспокойно одновременно.
Квартира стала другой. Тихой. И удивительно чистой — Маргарита вымыла всё до блеска, будто хотела стереть с этих стен и запах Виктора, и голос его матери, который так давно прилип к обоям. Коридор пах краской и свежим герметиком — её ремонт, её квартира, её жизнь. Наконец — своё.
Но внутри, между рёбрами, всё ещё кололо и скребло.
Вдруг — стук в дверь. Она вздрогнула.
— Откройте, это я, — раздался голос за дверью. Мужской, незнакомый, но с чем-то знакомым в руках. Папка. Судебные бумаги.
Маргарита прищурилась в глазок: высокий, чужой мужчина, но с документами Виктора.
— Здравствуйте. Вы Маргарита Константиновна? — начал он ровно, с тем тоном, что привыкли слышать люди, которые уверены, что всё решается бумагами.
— Ну, допустим. А вы кто? — она чуть улыбнулась сквозь усталость.
— Я представляю интересы Виктора Сергеевича. Хотел бы поговорить о мирном решении вопроса по разделу имущества.
— Зашибись, — подумала Маргарита и тихо добавила: — А я хотела поговорить о перспективах одинокой жизни без идиотов на пороге. Вы, видимо, не по адресу.
Он не растерялся:
— Это не угроза. Просто желание решить всё мирно. Вам предложат продать квартиру и разделить деньги. Иначе — долгий суд.
— Пусть будет долгий, — сказала Маргарита, опираясь на косяк двери. Я устала жить по чьим-то правилам. Пусть будет закон. А закон — на моей стороне.
Он отступил, словно столкнулся с чем-то твёрдым, но не с женщиной с истерикой, а с человеком, который давно знает цену себе.
— Передайте Виктору, — сказала она, — пусть купит своей фирме календарь: XXI век наступил. Женщина теперь не обязана жить ради чужих хотелок.
Дверь с глухим щелчком захлопнулась. Только спустя пару часов, сидя на кухне с чашкой уже холодного чая, Маргарита почувствовала, как страх и тревога взяли верх. Потому что теперь начнётся настоящий ад: суды, бумажки, унижения, допросы…
А если не получится? Если он отберёт? Что тогда — снова мама с её однушкой, чужая чашка, старая кровать?..
— Марго, — сказала мама, Раиса Ивановна, сидя с чайником рядом, ты чего такая бледная? Ты же эту квартиру выстрадала. Мы с отцом с пенсии помогали, если надо — будем помогать дальше.
— Мама, я не хочу вас тянуть. Я хочу одна.
— Да никто не заставляет быть героем. Просто знай — мы рядом.
— А Виктор? Он же юриста прислал.
Раиса фыркнула:
— Юриста? Этот, прости Господи, мужик ни одного решения в жизни сам не принимал. Мама всё за него делала. Вспомни — даже вашу свадьбу она в ЗАГСе регистрировала, а ты ждала, когда фотку с тортом сделает!
Маргарита хмыкнула и впервые за долгое время по-настоящему улыбнулась.
Через две недели пришло судебное уведомление. Виктор серьёзно подал иск на половину квартиры. Основание — «совместно нажитое имущество». Хотя Маргарита даже не знала, что у них были такие общие деньги — он только пиво в «Пятёрочке» покупал.
А потом пришла она.
— Здравствуйте, — тихо сказала молодая блондинка в лиловом пуховике. Вы Маргарита? Я Кира. Девушка Виктора… ну, бывшая…
У Маргариты всё на миг расплылось перед глазами.
— Уже бывшая, — быстро добавила Кира. Мы встречались полгода. Он говорил, что у вас всё плохо, вы лишь на бумаге вместе…
— Хватит, — подняла руку Маргарита. Я не выслушаю оправдания чужой глупости. Ты зачем?
— Он обещал мне квартиру… Я даже перевела деньги на ремонт — 250 тысяч. Вот, смотрите, перевод.
Маргарита посмотрела на бумажку, потом на Киру.
— Ты умная, я вижу.
— Он говорил, что вы злая, что не цените его…
Рита закрыла глаза, сосчитала до десяти, потом до двадцати — злость ушла, а обида осталась.
— Слушай, если бы я не знала Виктора — поверила бы. Но я его знаю двадцать четыре года. Ты не первая, кого он поимел. Ты между продавщицей с рынка и его парикмахершей, деточка.
Кира побледнела.
— Что мне делать?
— Писать заявление в полицию. С копией перевода. Он не просто мудак — теперь мошенник.
Через месяц Виктор отозвал иск. Исчез. По слухам, уехал в Крым, к новому проекту, где «точно выстрелит». Антонина Петровна звонила и орала, что Маргарита разрушила семью. Та молча отклонила звонок и удалила номер.
В апреле Маргарита закончила ремонт. Повесила полки, заказала свой любимый светильник. Впервые позволила себе вечер в тишине: никто не рычал телевизором, не критиковал суп, не приходил без предупреждения.
Она села на кухне, включила радио и неожиданно расплакалась. Не от горя, от облегчения.
Это была не победа. Это было — возвращение. Себя. К себе.
В свою жизнь.
