— Мама сказала, ты забыла положить под мясо пергамент, всё прилипло, — сказал Дмитрий, не глядя на жену, уткнувшись в телефон, как в бронежилет.
Екатерина молча обернулась от плиты. Руки — в муке, нос чешется, глаза щиплет от лука, а он… он опять передаёт ей претензии своей матери, как телеграмму с фронта.
— И тебе обязательно это сейчас сказать? Или ты всегда играешь в письмо от бабушки из деревни, когда я готовлю? — сдержанно, но с ядом в голосе, произнесла Екатерина, закатывая глаза.
Дмитрий буркнул что-то нечленораздельное и ушёл в зал. В телевизоре пел кто-то с траурным выражением лица, а в воздухе повисло вечное — Катя опять обиделась.
Катя обиделась. Опять. Почему бы не обидеться? Муж не замечает, что его мать живёт в их жизни, как будто это её собственная квартира, а не их с Катей двухкомнатная на третьем этаже типовой «панельки» в Бирюлёво. Нет, официально Ольга Петровна жила в доме через дорогу — в той самой квартире, где раньше обитал дед, вечный курильщик и зритель «Поле чудес». Теперь дед почил, квартира досталась в наследство, и свекровь переехала «чтоб быть ближе к деткам».
Как же она была «близка». Как зуб мудрости, когда его пора удалять.
— Катюша, зайди, пожалуйста, ко мне, — услышала она голос из приоткрытой двери. Голос с характерной фальшивой лаской, от которой хотелось чесаться.
Катюша. Вот как. Никто её так не называл лет десять. Кроме Ольги Петровны. У этой женщины было особое дарование: даже «доброе утро» звучало так, будто ты кому-то должна денег.
Катя вытерла руки, вздохнула и направилась в соседнюю квартиру. Всё, как обычно: фиолетовый ковер на стене, фарфоровые куклы на полке, запах хлорки и корвалола.
— Вот, посмотри, — Ольга Петровна жестом царицы показала на раскрытую папку с документами. — Я тут подсчитала — ремонт в ванной стоил почти восемьдесят тысяч. Ты ведь обещала помочь. Тогда, помнишь? Мы же одна семья.
— Ольга Петровна, я вообще-то обещала это, когда мы с Димой только съехались и не было речи о том, что вы будете делать капитальный ремонт в квартире, которая теперь внезапно оформлена только на вас. Это ваше имущество, не наше.
— Ах вот как, — свекровь подняла брови, будто Екатерина только что предложила ограбить Сбербанк. — Значит, «мы семья» — только когда вам удобно?
— Мне удобно, когда меня не выставляют спонсором ваших сантехнических фантазий, — спокойно, но с напряжением в висках ответила Катя.
— Катя, я тебя как дочь воспринимаю, а ты… ты как будто с чужими разговариваешь.
Чужими. Именно. В этом и была вся соль. Ольга Петровна очень быстро сделала из Екатерины чужую, прописанную временно в их семейной жизни. Без прав, но с обязанностями. Готовить, мыть, «не забывать про чистоту в коридоре», улыбаться, когда мама мужа приезжает с «проверкой» на воскресный борщ.
Катя вышла из квартиры, зашла домой и хлопнула дверью. Дима — на диване. Пельмени на плите — переварились. В углу тоскливо капала раковина.
— Я не буду платить за ремонт, — резко сказала она, снимая фартук.
— А она просила? — удивился Дима, будто не знал. Или делал вид.
— Да. И очень убедительно. Прямо как ты, когда с друзьями споришь, кто заплатит за пиццу.
— Ну ты же знаешь, как она… она просто хочет как лучше…
— Как лучше — для кого? — Катя подошла ближе. — Для себя? Или для тебя? Потому что со мной никто ничего не согласовывает. Я здесь просто третий номер.
— Перестань, — Дима поднялся. — Ты всё преувеличиваешь. У нас нормальная семья. Мамы — они такие. Ты думаешь, у Игоря всё по-другому?
— У Игоря, может, по-другому. Но у меня мама не звонит каждый день с утра и не спрашивает, какого цвета у нас туалетная бумага, и не предлагает заменить холодильник «на более функциональный, чтобы продукты лучше охлаждались, а то, Катенька, у тебя суп какой-то не такой».
Он хотел рассмеяться, но понял, что лучше не надо.
— Послушай, — мягко начал он. — Она просто хочет участвовать в нашей жизни.
— А я — хочу в ней жить. Не выживать. Не быть участницей в вашей семейной комедии. Я — твоя жена, а не служанка с функцией мультиварки.
Было тихо. Только капающая раковина и рев телевизора из соседней комнаты, где кто-то продолжал петь под оркестр.
— Ладно, — сказал он и сел обратно. — Я поговорю с ней.
Катя хмыкнула.
— Ты поговоришь? Как? Скажешь: «Мама, Катя злая, давай дадим ей чай с пустырником»?
Он не ответил.
Ты не на моей стороне, — подумала она. Ты — на её. Всегда был.
Вечером она включила ноутбук и зашла на портал «Госуслуги». Раздел «Семья и дети». Пальцы дрожали. Но сердце уже не болело. Оно просто устало.
На следующее утро она встала раньше всех. Привычно сварила кофе, заправила кровать, вытерла пыль с подоконника. Посмотрела в окно.
Тот самый дом напротив. Квартира. Она туда переехала. И оттуда началось всё. Сложный, липкий, как кисель, захват нашей жизни.
Она вспомнила, как в день их свадьбы Ольга Петровна сказала:
— Екатерина, главное — это дом. Всё остальное — придет. Главное, чтоб женщина была при доме. Мужчины — как дети, они не удерживаются, если нет уюта.
Уют. У них был уют, пока его не расчертил линейкой чужой план.
Катя вернулась в спальню. Дима спал, уткнувшись в подушку. Так и не поговорил. Ни с ней, ни с матерью. И, вероятно, не собирался.
Она посмотрела на него, на себя в зеркало, на сумку в углу, в которую уже лежали документы, зарядка и её паспорт.
И в этот момент зазвонил домофон. Катя замерла.
Началось…
Ольга Петровна, как обычно, «зашла на минутку». И эта «минутка» снова будет стоить ей личных границ, спокойствия и ещё одного куска личного пространства.
Но не сегодня.
Сегодня у Екатерины был другой план.
— Ну вот и пришли, — с неестественной бодростью произнесла Екатерина, закрывая за Ольгой Петровной дверь. — Заходите, располагайтесь, как будто вы у себя дома. А, ну да. Вы же и есть у себя дома.
— Не начинай, Катя, — сразу вздохнула свекровь, сбрасывая туфли. — Утро же только началось.
— Да вы его мне и начинаете, каждое, — сухо парировала Екатерина, ставя чашки на стол. — Может, как-то перейдём на график? Утреннее вмешательство — по чётным числам?
— Это я пришла, чтобы по-хорошему поговорить, — Ольга Петровна уселась за стол и хлопнула папкой. — Вот, давай обсудим.
Папка. У неё всегда какая-то папка. С цифрами, выписками, скриншотами. Екатерина вообще подозревала, что свекровь ведёт досье на неё, как ФСБ.
— Слушаю, — присела напротив.
— Я тут говорила с юристом. По поводу нашей квартиры.
— Нашей — это чьей? — переспросила Катя.
— В которой вы с Димой живёте. Та, что в ипотеке. Я просто уточнила, кто где прописан и как оформлено. У меня опыт — я всю жизнь в регистрационной службе проработала, ты забыла?
— Нет, не забыла, — Екатерина зябко улыбнулась. — С тех пор, как вы на годовщину подарили нам выписку из ЕГРН, я это точно запомнила.
— Не язви. Я серьёзно. Там… Там интересные детали. Ты знаешь, что Дмитрий уже два месяца как не вписан в ту квартиру?
Екатерина застыла.
— Что?
— Вот так. Выписался. Сказал, по рабочим моментам — ему надо было в мою квартиру прописаться. Временно. А потом, как оказалось, обратно — не вернулся. Ты знала?
Катя молчала.
— Не знала, значит, — удовлетворённо поджала губы свекровь. — Вот и я не знала. Пока сама не проверила.
— А ты проверяешь? — тихо спросила Екатерина. — Нас? Меня?
— Это называется забота. У тебя ничего нет, кроме твоей доли в ипотечной квартире. А она, извини меня, уже как бы… под вопросом.
— Под каким вопросом, Ольга Петровна?
— Под юридическим, — торжественно произнесла она, будто только что зачитала приговор.
Катя медленно встала из-за стола. Сердце стучало, как сапоги на лестничной клетке.
— И что вы этим хотите сказать? Что меня можно вышвырнуть, как ненужную вещь?
— Да никто тебя не выкидывает, — фыркнула Ольга Петровна. — Я просто считаю, что в наше время нужно всё делать по-честному. Кто за что платит — тот и распоряжается. Вот, например, ипотеку вы платили поровну?
— Мы оба в договоре.
— А платили?
Катя вспомнила. Зарплата мужа всегда была «серой», с премиями и бонусами, которые появлялись и исчезали, как по волшебству. А она — бухгалтер, с белым доходом и регулярным переводом на банковскую ячейку. Платила. Стабильно. И много.
— Я платила, — сказала она, глядя прямо.
— Ну вот. А теперь представь, — голос свекрови стал особенно мягким, почти кошачьим. — Если вы вдруг разводитесь… теоретически. Ты знаешь, кому достанется квартира? А ведь ты прописана… временно. А он — уже нет. Он у меня. И ты… ну, ты как бы…
— «Как бы» — это вы, Ольга Петровна, — перебила Катя. — Вы — как бы участник нашего брака. Как бы платите ни за что. Как бы живёте в квартире сына. Как бы руководите нашей жизнью.
— Не горячись, девочка. Женщины после тридцати склонны к резким суждениям. Это возрастное.
Катя выдохнула.
— А можно вопрос? — резко.
— Конечно, — кивнула свекровь, будто сидит в суде присяжных.
— Что вы от меня хотите?
Ольга Петровна замолчала на пару секунд. Потом сказала:
— Я хочу, чтобы ты не лезла туда, где вопросы семьи решаются.
— Это моя семья.
— Уже нет, Катя.
Это было хуже пощёчины.
Екатерина вышла из кухни. Голова гудела. В сердце стояло тупое ощущение — как если бы тебя обманули, но сделали это вежливо, извиняясь и протягивая тебе чай с лимоном.
Вечером она встретила Дмитрия у порога. Он пришёл с работы, усталый, как будто пахал руками, а не сидел в офисе с кондиционером.
— Привет, — буркнул он. — Что на ужин?
— Я хотела поговорить, — сказала она спокойно. — Только спокойно, хорошо?
Он насторожился.
— Ты знал, что выписался из нашей квартиры?
Он напрягся, как будто удар получила не она, а он.
— Это… временно. Мне надо было оформить документы для командировки, и юрист посоветовал, чтоб проще было — переоформить временно прописку.
— А почему ты мне не сказал?
— Ну… это не было чем-то значительным.
— А то, что Ольга Петровна теперь считает, что у меня нет прав на жильё, потому что ты «случайно» исчез из списка жильцов — это тоже незначительно?
Он замолчал.
— Ты её слушаешь больше, чем меня. Уже год. А теперь, видимо, и юридически. Так, давай честно. Ты уже решил уйти?
— Что? Нет! — он вскинулся. — Откуда ты это вообще взяла?!
— Потому что ты исчезаешь — из прописки, из решений, из нашей жизни. И каждый раз за тебя разговаривает твоя мать. Я устала, Дим. Устала жить в треугольнике. С тобой и твоей мамой. Причём чаще всего — без тебя.
Он сел.
— Ну ты же понимаешь, как она… Она одна, ей тяжело. Она хочет быть нужной.
— Так пусть возьмёт себе собаку. Или волонтёром пойдёт. Мне не нужен ещё один управляющий в моей жизни.
— Это временно. Она уйдёт. Всё наладится.
— Когда?
Молчание.
— Я не знаю.
— Вот и всё, Дима. Я знаю.
В ту ночь она спала плохо. Снился дом, в котором она бежала по коридорам, искала комнату, а везде — таблички «Занято». Сны лезли в голову, как тараканы в старой кухне. Беспокойные, липкие.
А утром — она пошла в МФЦ.
— Добрый день. Мне нужна информация по прописке. И по ипотеке.
— Конечно. Паспорт, пожалуйста.
Через пять минут она сидела, уставившись в экран, а сотрудница с доброй улыбкой проговаривала:
— Так, вы — единственный зарегистрированный человек по адресу. В ипотеке — вы и Дмитрий Николаевич. Но с января платежи поступают только от вас.
— Только от меня? — переспросила Екатерина, уже зная ответ.
— Да. На Дмитрия — поступлений нет.
Она поблагодарила, забрала документы и вышла на улицу.
Вот так. А я всё думала — почему зарплата не сходится, почему он на расходы не жалуется. А он уже ушёл. Только телом остался.
Вечером она стояла у окна. Дмитрий пришёл поздно.
— Ужин есть? — спросил он на автомате.
— В холодильнике. Разогрей сам.
— Катя…
— Я была сегодня в МФЦ.
Он побледнел. Но промолчал.
— Всё ясно. С тебя ни копейки с января. Ты себя уже выписал. Так вот. Я решила: я тоже всё оформлю.
— В смысле?
— В смысле, Дим. Я беру паузу. Я подаю заявление. На развод. И на перерасчёт ипотеки.
Он сел.
— Ты серьёзно?
— А ты не заметил?
Ты ушёл. Только забыл дверь закрыть. А я — не забыла.
Когда Екатерина вошла в нотариальную контору, пахло кофе, ламинатом и чем-то фальшивым — вроде вежливых улыбок, которые выдают при подделке документов.
— Проходите, присаживайтесь, — обрадовалась девушка за стойкой. — Вы по поводу квартиры?
— По поводу правды, — тихо сказала Катя и положила на стол папку.
— Это… извините?
— Мне нужно проверить, на кого оформлена квартира Ольги Петровны Тарасовой. Та, что на Гжатской. Я в списке наследников, ну, условно, — добавила она иронично. — Хотя, конечно, при такой свекрови скорее в списке пострадавших.
— Если у вас есть доверенность…
— У меня есть терпение, — перебила Катя. — А если ещё и совесть у кого-то найдётся — вообще чудо будет.
Прошло минут пятнадцать. Девушка ушла «уточнить», потом вернулась с какой-то женщиной постарше. Та выглядела как строгая учительница географии: в очках, с цепочкой, и с выражением лица «я вас насквозь вижу, даже если вы — фотокопия».
— Вы уверены, что вам это действительно нужно знать?
— Если вы намекаете, что будет больно — поздно. Мне уже давно больно.
Женщина посмотрела прямо и сказала:
— Квартира на Гжатской. Дарственная. Оформлена год назад. На имя Елены Дмитриевны Тарасовой. Это ваша дочь?
Катя моргнула.
— Какая дочь?
— Дочь. Дата рождения — шестнадцатое июня, две тысячи третьего года. Родственная связь — внучка.
— У меня нет детей.
— Тогда… — женщина пересмотрела данные. — Извините. Значит, это дочь вашего мужа от предыдущего брака?
Катя медленно села.
А вот это уже поворот.
— Вы хотите сказать… — голос стал глухим. — Что Ольга Петровна оформила дарственную не на сына, не на меня, не на внуков общих… а на чужую девочку?
— Формально — не чужую. Внучка. Лет через десять, когда вы выйдете на пенсию, она уже будет хозяйкой.
— И, получается, — тихо произнесла Катя, — на тот момент квартира моего мужа, в которой я помогала делать ремонт, покупала мебель, в которой меня учили «вести себя тише»… она уже была переписана?
— Ровно год назад, — подтвердила нотариус. — Вы даже ещё замужем были. То есть, тогда всё было ещё… официально.
Вот так. У Ольги Петровны был план. Великолепный. Почти как операция по пересадке почки — только вместо органов она пересаживала недвижимость. С сына на внучку. С нас — на них. Тихо, пока никто не заметил.
Катя шла по улице. Воздух был липкий, как после дождя, хотя дождя не было. Только липкость — внутри.
А я-то думала, что она просто вредная. Просто любит поруководить. А она — стратег.
Вечером она сидела на кухне. Тишина. Дима был в командировке — так он сказал. Хотя теперь ей было всё равно. Хоть в Таиланд уехал — лишь бы не вернулся с советами от мамы.
Тут в дверь позвонили.
Ну конечно. Кто ж ещё может быть таким настойчивым в девять вечера?
Открыла. Там стояла она — Ольга Петровна. В пальто, с сумкой, как будто снова собралась жить у них.
— Можно? — сказала с деланной теплотой.
— Конечно. В следующий раз заранее присылайте список продуктов и номера тапочек. Буду готова.
— Не начинай, — сказала та. — Я по делу.
— Я тоже. Проходите.
Ольга Петровна зашла. И — как обычно — прошлась по квартире с видом «как у вас тут всё изменилось, и не в лучшую сторону». Потом села.
— Я знаю, ты ходила в нотариальную.
— Да. Ходила. Удивлена, что не поставили видеокамеры на входе.
— Ты не должна была этого знать.
— А вы не должны были скрывать.
Молчание. Потом:
— Ты никогда не принимала мою семью. Ни Диму, ни меня, ни его дочь.
— А вы — никогда меня. Я была «девочкой из бухгалтерии», «с вашим простым лицом» и «любовью к скидкам». Я выносила ваши обиды. Ваши намёки. Ваши просьбы «не трогать сына, он устал». Я молчала, когда вы влезали ко мне в шкаф. А потом — в голову.
— Он не любит тебя, Катя. Не так, как должен.
— А вы точно знаете, как надо? Вы у него всё детство отняли. Он вас до сих пор боится. Не уважает — боится. И не может уйти. А я могу. И вот, что я вам скажу…
Она встала. Медленно. С достоинством, которое она сама в себе не подозревала.
— Я подала на развод. Я подала документы на перерасчёт доли в ипотеке. И я отправила запрос в налоговую. Знаете почему?
— Потому что хочешь отомстить?
— Потому что хочу выйти. Из вашей клетки. Мне больше не нужно это. Ни квартира, ни ваш сын, ни чай с намёками.
— А тебе тридцать пять. Ты останешься одна.
— Я останусь собой. А не той, кем вы меня всё это время делали.
Ольга Петровна встала. Долго молчала. А потом — впервые — посмотрела без злобы. Без язвы. Просто устало.
— Ты сильная. Жаль, что ты не моя дочь.
— Да уж, — сухо усмехнулась Екатерина. — С такой мамой я бы точно не выжила.
Они стояли, смотрели друг на друга. Без любви. Но и без лжи.
Через месяц Екатерина съехала. Сняла маленькую, уютную квартиру недалеко от работы. Сама купила стол, диван и чайник. Без чьих-то рук, без голосов в голове.
Однажды она встретила Дмитрия у метро. Он шёл с пакетом, ссутулившийся, в потёртой куртке. Остановился.
— Привет.
— Привет.
— Как ты?
— Отлично, — честно сказала она. — А ты?
— Мама уехала к сестре. Говорит, «нечего ловить в этом городе».
— Вот и прекрасно. Пусть там и ловит.
Он замялся. Хотел что-то сказать. Пожалеть, может быть. Вернуть. Но она смотрела прямо, спокойно.
— Удачи тебе, Дим. Надеюсь, в следующий раз ты выберешь не по инструкции мамы.
— Катя…
— Уже нет. Не Катя. Не твоя. И не ваша.
И она пошла. По улице, где всё было по-настоящему. Без «временно прописанных». Без бумажек и манипуляций.
В этой жизни у неё больше не было свекрови. Но была она сама.
