— А ты уверена, что она не обидится? — Дмитрий осторожно ковырял вилкой в уже остывших макаронах, будто надеясь выкопать там ответ на всё.
— А кто такая она, чтобы обижаться? — Арина даже не подняла глаз от ноутбука. У неё в бухгалтерии началась отчетная неделя, и после разговора с Лидией Андреевной в воскресенье у неё дрожали веки, как у человека с нервным тиком.
Квартира у них была. Маленькая, но светлая, с видом на стоянку и соседского кота, который каждое утро нагло садился на подоконник и следил, как Арина делает зарядку. Квартиру подарили её родители — мол, живите спокойно, копите, а потом сами решите, что дальше. И жили. Спокойно. До недавнего момента.
— Ну она ж мать, — Дмитрий мялся, как школьник перед контрольной, — переживает, волнуется…
— Она манипулятор, а не мать, — отрезала Арина и, резко закрыв ноутбук, наконец повернулась к мужу. — Ты слышал, что она вчера говорила?
Да, он слышал. Точнее, слушал, как можно слушать ураган за окном — с легким недоумением, попыткой делать вид, что ничего не происходит, и надеждой, что пронесёт. Но не пронесло.
— «Вы ж молодые, вам ничего не надо. А мы на старости лет где, на вокзале с рюкзаком?» — процитировала Арина, включая интонации Лидии Андреевны. — «Вот если б на нас оформили, то и порядок бы был. Мы же семья…»
Она замолчала. Дальше шли уже не слова, а звуки. Унижения. Давление. Причитания про «неблагодарных молодых». Михаил Петрович, как обычно, отмалчивался в углу — но глаза были хитрые, прищуренные, как у человека, у которого уже в уме схема, как эту квартиру использовать в банке под кредит на дачу в Серпухове.
— Она не со зла, — промямлил Дмитрий. — Просто… у них никогда не было ничего своего.
— Да, и они решили, что самое логичное — забрать наше, — усмехнулась Арина.
Она устала. Её нервы были натянуты, как бельевая верёвка на балконе. И на этой верёвке сейчас болтался Дмитрий — муж, союзник, партнёр. Или уже не партнёр?
— Послушай, — начала она, пытаясь взять себя в руки, — давай честно. Мы хотим расшириться. Ты работаешь на удалёнке, я тоже. Нам нужен угол, где можно не сидеть друг у друга на голове. Мы копим, планируем, мы честно трудимся. И вдруг выныривает твоя мама с предложением оформить квартиру на неё, потому что ей «неспокойно спать, когда у сына ничего нет». А себе оформить — значит «по совести». Намекаешь, что я — не семья?
Дмитрий молчал. Он чувствовал, как между ними начинается трещина. Та, что сначала тоненькая, как волос, потом растёт, как в старом стакане. И если не остановить — бах! — всё пойдёт к чертям.
— Может, поговорим с ними нормально? — предложил он тихо.
— Ага. Опять сядем в их кухне, где всё липкое и пахнет тмином. Твоя мать будет смотреть как прокурор, а твой отец наливать компот и молчать, как Мюллер. И мы опять будем «неблагодарные», потому что не хотим дарить им квартиру. Ты это «нормально» называешь?
Она поднялась и пошла к окну. На улице шёл дождь, подоконник был в разводах, а кот исчез. Видимо, даже он чувствовал, что атмосфера накалена.
— Мы не обязаны. Понимаешь? Мы. Не. Обязаны.
— Но если мы не оформим на них… — начал Дмитрий.
— …то они снова будут снимать хрущёвку на Пролетарской и ныть, что у них «ничего своего». Да, будут. А знаешь, почему у них никогда не было своего? Потому что они не планировали, не копили, не думали! Они жили одним днём! И теперь хотят, чтобы мы расплатились за их пофигизм.
В этот момент в дверь раздался звонок. Арина вздрогнула. Дмитрий бросил взгляд на часы — 21:42. Кто это может быть?
— Мама, — прошептал он, заглянув в глазок.
Арина развернулась молнией.
— Ты что, ей адрес скинул?
— Ну… она спросила…
— Дмитрий. Ты что, серьёзно?
Он не успел ответить — Лидия Андреевна уже вошла. В плаще, с сумкой из «Пятёрочки» и выражением лица, как будто она сейчас будет вручать орден за заслуги перед отечеством.
— Ну вот, я и приехала, — сказала она, как будто это её дом. — Решила всё-таки с вами поговорить как взрослые люди. Без истерик. Мы ведь семья, правда?
Арина сделала шаг назад и упёрлась в стену. В голове у неё вдруг прозвенело: началось. То, чего она боялась, к чему готовилась, чего — при всём цинизме — всё равно не верила, что случится.
— Проходи, — буркнул Дмитрий и даже не заметил, как вытянулся, как перед директором.
Арина молчала. Впервые за вечер — абсолютно.
В эту ночь никто не лёг спать до двух.
Сначала был «разговор» — тот самый, «по-человечески». Потом — обвинения. Потом — обвинения в обвинениях. Потом Михаил Петрович присоединился по видеосвязи, потому что «не хотел оставаться в стороне от судьбы сына». И сказал фразу, после которой Арина застыла, как вкопанная:
— Мы думали, вы оформите, а мы бы уже потом под залог взяли немного. Там внуки, поездки… ну, сами понимаете.
И Дмитрий не сказал ни слова в ответ.
Он просто потупил взгляд.
И Арина вдруг поняла: они в этой квартире не вдвоём. Тут уже толпится их будущее. Только это не уютное семейное будущее с подушками и завтраками на двоих. Это будущее с расписками, кредитами, чужими обещаниями и их общей наивностью, за которую придётся платить ей.
Она ничего не сказала. Ушла в ванную, закрыла дверь и включила воду.
Чтобы никто не слышал, как она плачет.
— Вот что я тебе скажу, Арина, — Лидия Андреевна сидела на диване, как прокурор в кресле обвинителя. Ноги скрещены, губы плотно сжаты, сумка на коленях, будто паспорт на готове — для быстрого захвата. — Не тебе решать, что моему сыну нужно. Он — не твоя собственность.
Арина стояла у стены, как загнанный зверёк. Спина прилипла к обоям, ногти врезались в ладони. Никакая она не истеричка — но терпение, как старая кастрюля, всё: дно выгорело, пора на свалку.
— Он и не твой, Лидия Андреевна. Он сам себе человек. Или мне показалось? — голос был спокойный, но острый, как бритва.
Дмитрий сидел между ними, как капустный лист между двумя кипящими кастрюлями. Глаза — вниз, спина — сутулая, руки — в замке, как у подростка перед отчимом.
— Не устраивай сцен, — процедил он Арине. — Мам, может, не сейчас?
— А когда?! — сорвалась Арина. — Когда вы уже оформите на них всё, что у нас есть, включая посуду и кота, тогда поговорим?! Или когда ты будешь платить по их кредиту, потому что они не подумали, как отдавать?!
— Я не понимаю, — Лидия Андреевна схватилась за сердце театрально. — Почему ты так ко мне? Я тебя приняла как родную!
— Ага, приняла! Помнишь, как ты в лицо сказала: «Моя бы воля — Димка на нормальной женился, не на выскочке»? Я не забыла.
Лидия вспыхнула. Дмитрий дернулся, будто его кто-то ударил.
— Я этого не говорила!
— Говорила. У тебя, наверное, это просто как чеснок к мясу — по привычке.
И вот оно — бах! — выстрел в воздух. Первое настоящее столкновение.
— Вы обе, хватит! — Дмитрий встал. Голос его сорвался на крик. — Я устал! Вы что, не видите, как вы себя ведёте?! Это не дом, а… суд какой-то!
Арина повернулась к нему медленно. В её глазах не было слёз — только ледяное спокойствие.
— Да, Дима. Это и есть суд. Суд здравого смысла.
— Ты заставляешь меня выбирать! — выкрикнул он.
— Я? — удивилась она. — Это они заставляют тебя выбирать. Не я пришла с предложением оформить твоё жильё на свою маму, заметь.
Тишина. Звонкая. Плотная. В неё можно было вонзить нож и услышать, как хрустнет.
Лидия Андреевна молча поднялась, неуклюже натянула плащ и вдруг, как бы мимоходом, рванула на себя входную дверь.
— Мы уйдём. Но вы потом не говорите, что мы вас бросили. Мы пытались. Мы вас любили. Но вы — неблагодарные.
— Да, — Арине не нужно было повышать голос. — Я вот всё жду, когда у вас в голове сложится: любить — это не значит «всё перепиши на нас».
И они ушли.
Но это было только начало.
На следующий день Дмитрий не пришёл обедать. На ужин сказал, что не голоден. А в среду вечером заговорил.
— Я думаю… может, они и правы.
— Ты что, Дима? — Арина застыла у плиты, с поварёшкой в руке. — После всего?
— Пойми… — он говорил медленно, подбирая слова, как сапёр. — У них никогда ничего не было. Мы — их последняя надежда. Им негде жить.
— Они снимают квартиру! Не в подвале живут! — Арина не узнавала себя. Голос, как у чужой тётки, которой в метро на ногу наступили.
— Если мы оформим на них… хотя бы временно…
— Ага. А потом в банк, в залог, в долги. А потом — здрасте, судебные приставы. И всё: ты — у мамы с папой на диване, я — обратно в свою квартиру, одна. Счастливы?
Он молчал. Очень долго. А потом выдал:
— Я уеду к ним на пару дней. Надо… подумать.
Это было предательство. Не в лоб, не с пощёчиной. Хуже. Медленное, вязкое, будто он выскользнул, как вода сквозь пальцы.
Арина не спала два дня. Потом взяла выходной и пошла к нотариусу. Консультация. Потом — к юристу. Потом — к психологу. Всё — в рамках. Всё — по плану.
Плану выживания.
На третий вечер Дмитрий вернулся. С запахом чужой еды на одежде и тяжёлым взглядом. Она встретила его спокойно, за столом. На плите — борщ, как он любил. Но ни слова.
Он ел молча. Потом положил ложку. Смотрел, долго.
— Мы всё решили.
— Кто — мы?
— Я и родители. Мы оформим квартиру на маму. А через год — переоформим.
— А через год ты будешь платить проценты по их кредиту.
Он встал.
— Если ты не поддерживаешь — это твой выбор.
— Поддерживать вас в чём? В самообмане?
Она пошла в спальню. Закрыла дверь. Села на кровать и медленно достала ноутбук.
Открыла документ с названием: «Предбрачный договор: черновик».
Через три дня Дмитрий нашёл чемодан у входной двери. Внутри лежала его зубная щётка, две футболки и записка:
«Я тебя люблю. Но себя я тоже люблю.
Ар.»
— Алло, Арин, ты дома? — голос Дмитрия в трубке был какой-то странный. Не пьяный, нет. Просто… глухой. Как будто из колодца. Или из-под воды.
— Дима, у тебя есть ещё ключи? — она прижала телефон к щеке, продолжая нарезать огурцы. — Или ты опять хочешь зайти по-хорошему, «просто поговорить»?
— Нет. Я не приду. Просто… Ты можешь приехать? В больницу.
— …Что?
— Отец. Инфаркт. Скорый кредит оформляли. Прям в банке… упал. Мамка орёт, как на пожаре. Я не знаю, что делать.
И всё. Вот так — жизнь делает кульбит. Ты выгоняешь мужа, рвёшь тонкие связки в сердце, начинаешь учиться быть одной — и тут бах.
Она поехала.
Да, поехала. В пальто накинутом на пижаму, с зарёванным лицом и липким сердцем. Не из жалости. Не из любви. Из того странного чувства, которое бывает только у тех, кто всё ещё считает себя человеком.
Город полз, как улитка. Такси — с запахом освежителя и молчаливым водителем. Больница — облезлая, как всегда. Белый линолеум, серые глаза медсестёр, очередь у буфета.
В коридоре сидела Лидия Андреевна. Лицо белое. Губы синие. Даже ресницы, казалось, поседели.
— Арина… — прошептала она, как будто увидела живую воду.
Арина присела рядом, не глядя.
— Что говорят врачи?
— На операцию повезли. Срочная ангиопластика. Артерия закупорена.
Молчали.
Потом Лидия Андреевна — осторожно, будто пробуя лёд — сказала:
— Ты… ты его не бросай. Он глупый. Но он хороший.
Арина повернулась к ней. Глаза в глаза. Никаких фраз «я же предупреждала», ни грамма злорадства. Только усталость.
— Глупость не освобождает от ответственности.
— Мы… мы просто хотели, чтобы хоть на старости лет был свой угол. Понимаешь?
— Нет. Не понимаю. Потому что вы хотели не угол, а инструмент. Жильё, которое можно заложить. А потом — руки в стороны: ой, сынок, помоги, а то нас выселяют.
Лидия Андреевна отвела взгляд. Плечи — вниз, как тряпка на верёвке.
— Мы не думали, что так выйдет.
— А вы вообще думать не пробовали?
И вдруг она заплакала. Не Арина — Лидия Андреевна. Села, уткнулась в ладони, заплакала так, как плачут только старые, уставшие женщины: тихо, с хрипом, с детским всхлипыванием.
— Он же всё ради нас… Димочка… всё отдал… а мы…
Арина молчала.
Позже, когда Михаил Петрович уже был в реанимации, Дмитрий вышел из палаты — и впервые за долгие годы не смотрел ей в глаза.
— Я был идиот, — сказал он тихо. — Я поверил, что смогу всё контролировать. Что если они будут довольны, то и ты будешь счастлива. Что можно всех усадить за один стол и покормить… хотя бы лапшой.
— Но ты всех посадил на одну крышу. Только крыша — моя.
Он кивнул. Понимал.
— Хочешь вернуться? — спросила она вдруг. Прямо. Без предисловий.
Он вскинулся:
— Я… не знаю, чего я хочу. Я как будто разучился. Жил — по инерции. А теперь… ты права. Я — сам себе человек. Вот только пустой.
— Значит, наполни себя заново. Только без меня. Пока не поймёшь, кто ты без них и без меня.
Он кивнул. И ушёл.
Прошёл месяц. Арина вернулась к привычному ритму — работа, йога, на выходных поездка к родителям. Спала спокойно. Больше не вскакивала ночью от стука за дверью.
И однажды ей позвонили.
— Здравствуйте. Это Нина Константиновна, психолог. Арина, ко мне пришёл один ваш… знакомый. Он у нас уже три недели. Работает с темой созависимости. Я не имею права раскрывать детали, но он попросил передать вам… письмо. Через меня. Вы не против?
— Нет, — ответила она. — Я не против.
Письмо пришло в тот же день. Рукописное. Пахло чернилами.
Арин,
если бы можно было стереть всё — я бы стер. Но, увы, жизнь — не маркерная доска. Я не прошу прощения, я прошу дать мне время. Не шанс, а время.
Я хочу снова стать человеком. Не сыном, не мужем, не удобным «решателем», а просто — собой.
Если через полгода ты всё ещё будешь свободна, я постучу.
Не для того, чтобы вернуться. А чтобы начать заново.
Спасибо за всё.
Дима.
Она долго смотрела на строчки. А потом… не разорвала.
Сложила. Убрала в ящик с документами. Рядом с предбрачным договором.
Вечером зазвонил телефон.
— Привет, это Вера, помнишь меня? Мы с тобой на курсах по проектному менеджменту пересекались. У нас есть проект, нужен опытный координатор. Ты вроде как умеешь с разными людьми договариваться…
Арина засмеялась в трубку.
— О, Вера, ты даже не представляешь, насколько я теперь умею договариваться.
И жизнь продолжилась.
ФИНАЛ
Никаких слёз под музыку. Никаких внезапных обнимашек в аэропорту. Только внутренняя ясность. Хрупкое, но честное «я больше не буду жить чужой жизнью».
Да, жизнь бьёт. Но иногда — через боль — она даёт шанс заново родиться. На этот раз — уже не в чьих-то надеждах, а в собственной правде.
