— Ну ты же понимаешь, что он сейчас в тяжёлом положении… — Антон говорил мягко, будто уговаривал кошку залезть в переноску перед визитом к ветеринару.
Марина откинулась на спинку серого дивана и, не отрывая взгляда от потолка, который вот уже третий год собиралась перекрасить в нормальный белый, выдохнула. Длинно. В нос. Чтобы раздражало.
— Понимаю, — сказала она медленно. — Он развёлся. Это, прости, не онкология. У нас все разводятся. У меня, между прочим, половина отдела в этом «тяжёлом положении» — и никто не просится пожить ко мне на кухню. Даже с палаткой.
Антон чуть поёжился.
— Да никто ж не говорит “на кухню”… Просто — ну, временно. До осени. Или до конца года. Месяцев шесть, максимум.
— А потом, что? Ты с братом на лоджии, а я в шкафу за шваброй? — Она повернула голову, посмотрела прямо. — Ты вообще понимаешь, что ты сейчас просишь?
Он потупился. Ну как потупился — сделал вид, что рассматривает шнур от зарядки, будто он ему сейчас скажет, как выйти из этой дурацкой ситуации, не получив по голове тапком.
— Просто… он мой брат. И мне его жалко. А мама, ты же знаешь, у неё сейчас давление скачет, и всё это на неё давит…
Марина села. Резко. Так, что чашка с недопитым кофе качнулась и вылила аккуратное коричневое пятно на стеклянный столик.
— Ах, вот оно что! Давление у мамы! Конечно, как же я могла забыть! Давление у неё скачет, когда я в квартиру возвращаюсь после десяти. Давление у неё скачет, когда я покупаю не те овощи на дачу. Давление у неё скачет, когда я, прости Господи, смеюсь на семейных обедах! Может, ей просто батарейки заменить?
— Не надо, — сказал Антон, глядя в пол, — не переходи на маму. Это не по-человечески.
— А по-человечески — это просить отдать свою квартиру под склад твоих родственников?
Он приподнялся, прошёлся к окну. Занавески Марина не вешала принципиально — не любила, когда ткань пылится без дела. Галина Петровна в прошлый раз оглядела это окно с таким видом, будто тут не текстиль отсутствует, а совесть.
— Ты же сама говорила, что не хочешь детей пока, — Антон обернулся, будто только что раскрыл главный козырь. — Тебе квартира для чего? Для коллекции одиночества?
Марина молчала. Было ощущение, что в квартире вдруг кто-то открыл форточку в сорокоградусный мороз. Становилось холодно, остро, как перед настоящей ссорой. Которая уже почти началась.
— Прости, — он добавил поспешно, — это было глупо. Просто… я между вами всеми застрял. Ты одна, он один, мама… с давлением.
— Не надо на меня давить, Антон. Особенно через чью-то гипертонию.
Она встала, пошла на кухню. Там был уют — сковородка с недожаренными кабачками и выключенная плита. И почему-то именно в этом запахе масла и недосказанности стало ясно: история будет долгоиграющей. И закончится она не в пользу чьего-то давления.
Антон вошёл следом, аккуратно, как будто в операционную, где уже все умирают, и только он может что-то исправить. Или хотя бы не мешать.
— Послушай, я не прошу навсегда. Просто… ну Игорю сейчас действительно тяжело. Развод, ипотека осталась на ней, вещи он забрал в пакетах. Мама говорит, он спит на раскладушке в коридоре, между вешалкой и кошкой. Это унизительно.
— А мне, прости, как будет? Почётно? — Марина повернулась к нему. — Ты серьёзно думаешь, что я, взрослый человек, должна пустить в свой дом мужика, пусть даже это твой брат, просто потому, что он не может себя организовать?
— Он временно. Ну, пару месяцев. Ты даже его видеть не будешь. Он тихий.
Марина молча достала бокал, налила себе вина. Прямо посреди дня. И это был её способ сказать «нет» без крика. Просто спокойно: нет.
— Антон. У меня есть работа. У меня есть жизнь. И у меня есть границы. Эта квартира — мой воздух. И я не собираюсь им делиться с тем, кто, во-первых, в ней не нуждается, а во-вторых, даже не спросил меня лично.
— Ну, он стесняется…
— А я нет.
Она пошла в зал, села снова на диван. Бокал поставила на подставку. Взяла пульт, включила телевизор. Не для того, чтобы смотреть — просто как акт финальный. Как занавес.
— Ладно, — сказал Антон, сдавшись. — Я поговорю с ним. Может, он… наймёт что-то. Комнату.
— Или вернётся в свой брак, раз уж всё так быстро сложилось, — не удержалась Марина. — Или к другой маме. Их, кажется, много.
Антон тяжело вздохнул. Он ушёл не хлопнув дверью, не крикнув, не угрожая. Просто тихо. Так, что стало чуть страшнее. Потому что иногда самое жуткое — это не скандал, а тишина.
Марина сидела в своей квартире. Не в их. Не в семейной. А в своей. Квартира до брака — как бронежилет, только в виде квадратных метров. Она смотрела в окно — без штор, без иллюзий. И знала: дальше будет хуже. Потому что если человек выбирает между тобой и чужими проблемами — он выбирает не тебя.
Марина знала, что не права. Ну как — «не права»… Слишком резко, может. Но ведь по-другому не доходило. Когда все эти «ну ты же понимаешь», «мама волнуется», «Игорь — семья» начинались, она будто снова попадала в школьный коридор, где отличница Маринка сдаёт физику за троечников, а потом ещё должна чувствовать себя виноватой, что отказала.
Прошла неделя. Ровная, почти тихая. Антон не поднимал тему, Марина не вспоминала. На кухне говорили про погоду, на ужин варили гречку, в спальне спали спиной друг к другу.
А потом…
Потом она пришла домой и увидела в прихожей чёрный чемодан. Такой, как возят в аэропорт. С отпечатками пальцев, грязным пластиковым корпусом и биркой с надписью: «ИГОРЬ Р. / Москва – Симферополь». Видно, давно ездил, но неудачно.
— Это что? — спросила Марина, будто не знала. Хотя знала. Лучше бы ошиблась.
Антон вынырнул из кухни с тарелкой в руках, на которой стояло два варёных яйца и ломтик сыра, так буднично, как будто сегодня вторник, а не землетрясение.
— Это Игорь… он пока поживёт. Совсем немного. Я с ним поговорил. Ты же говорила — если он сам попросит…
— Я такого не говорила, — голос у неё был спокойный, почти холодный. Это был не ледяной душ. Это был азот.
— Ну ты не так прямо… но я подумал, что…
— Ты подумал, — повторила она, подходя ближе. — И не удосужился хотя бы СКАЗАТЬ. Просто решил — а, авось прокатит. Я, может, кроссовки свои бы убрала, если б знала. Или страховку оформила. Или хотя бы выпила с утра.
— Не начинай, — Антон поставил тарелку на стол, засовывая руки в карманы. — Ну ты же видишь, что он как побитый щенок. У него сейчас тяжёлый период…
В этот момент из спальни, их, между прочим, спальни, вышел сам «период». В спортивных штанах, в белой майке, почесывая живот. Без тапок. Это важно — без тапок. Как у себя дома.
— Привет, Марина, — сказал Игорь, протягивая руку, будто между ними не было той самой вещи — ее квартиры, и этого запаха чужого дезодоранта.
Марина смотрела на него, как на муху в супе. Вроде — не убивает, но аппетит на неделю вперёд испорчен.
— Добрый вечер, — сказала она. — Ты уже успел выбрать себе комнату? Или подумываешь снести стену, чтоб побольше света?
Игорь хмыкнул.
— Да ну чего ты так. Я тут максимум — неделю. Пока найду что-нибудь. Просто у мамы вообще тесно, я там на стуле спал. Спина не прощает.
— А моя спина должна? — Марина шагнула к Антону. — Ты серьёзно?! Он живёт здесь. Уже. Без разговора. Без согласия. Ты его даже не представил, как квартиранта. Хотя бы денег бы с него взял — хоть бы не так мерзко было.
— Не начинай истерику, — Антон прищурился. — Это не на века. Мы с ним договорились — он тихо, без шума. И он будет искать. Честно.
— А искать он будет, пока я в душ хожу? Или на работу бегаю?
— Марин, ну хватит. Он же брат. Тебе что, жалко? Он же не чужой.
— Он чужой, Антон. Очень даже. — Она резко подошла к чемодану, схватила его за ручку. — И я, между прочим, дома. В своём доме. Где я хочу ходить в халате, без халата, с маской на лице и с бокалом вина в руке. Где я не хочу натыкаться на твоего брата, спящего на диване, как Гринписовец в берлоге.
— Ну ты перегибаешь! — выкрикнул Антон, подскочив. — Он человек! И вообще — мы семья! Я думал, ты это поймёшь!
— Нет, Антон. Мы — это я и ты. А если ты с ним — тогда живите вместе. Только не в моей квартире.
— Успокойся, — резко бросил он. — Все вы — с вашими квартирами. Всё у вас своё. А как до дела доходит — сразу “моё, моё, моё”. А ты где была, когда мы ремонт делали? Когда вместе мебель таскали?
— Я была в этой квартире! И купила её ещё до тебя, между прочим! И не для того, чтобы тут Игорь устраивал свой мотель!
— Марина, — вмешался Игорь, уже без улыбки. — Я вижу, что я не к месту. Я уйду.
— Да не уходи, — сквозь зубы бросила она. — Уже разулся — оставайся. Только знай: ты тут не в гостях. Ты — ошибка. Его ошибка.
Тишина встала между ними, как новый шкаф от IKEA: большая, неудобная и явно с лишними деталями.
Антон вышел из кухни. Стукнул дверью — слегка, по-мужски. Типа «я всё сказал». Только не сказал ничего.
Марина села за стол, открыла ноутбук. Пальцы дрожали. Нет, не от злости. От унижения. Потому что именно так всё и рушится. Не из-за измен. А из-за чемоданов. Которые приносят без спроса.
Квартира будто сжалась. Марина не знала, как так получилось, но воздух в ней стал каким-то чужим, тяжёлым, пахнущим дезодорантом «для мужчин» и жареными сосисками в 10 утра.
Игорь, несмотря на драматичное заявление о «уйду, чтоб не мешать», остался. Он продолжал ходить по квартире в майке, как будто у него тут прописка и бабушка по материнской линии оставила ему этот хлам на сорок квадратов в наследство.
Антон… Антон молчал. Они обменивались только репликами по типу:
— Я заберу полотенце.
— Только не синее, оно моё.
— Тогда без разницы.
Марина жила в своей же квартире как квартирант, стараясь приходить позже, уходить раньше, и, в принципе, не смотреть в сторону кухни — там теперь царствовал Игорь. То он варил себе пельмени в кастрюле, где Марина обычно тушила овощи, то жарил яичницу, оставляя скорлупу в раковине, как будто надеялся, что придёт добрая волшебная фея и скажет: «Да ничего страшного, милый, я сама!»
Но всё-таки решающая точка наступила не тогда, когда Игорь вытер руки о полотенце для лица.
И не когда он занял ванную на сорок пять минут, забыв смыть воду.
А когда Галина Петровна — как гром с ясного неба, как лось в книжном магазине — появилась на пороге с папкой в руках.
— Мы долго терпели, Марина, — начала она, не успев даже раздеться. — Но ты же понимаешь: жизнь — не сериал. Здесь надо действовать. У Игоря проблемы. У него — настоящие проблемы, в отличие от твоих «я устала, я хочу тишины». У тебя есть возможность помочь. Значит — должна.
Марина молча смотрела, как Галина Петровна раскладывает документы на столе. Это были документы на передачу квартиры.
Да, её квартиры.
Да, в которой она платила ипотеку три года.
Да, на которую пахала, откладывая с каждой зарплаты по двенадцать тысяч, отказывая себе в отпуске, в новой куртке и даже в нормальном кофе.
— Вот тут надо расписаться, — сказала Галина Петровна, указав тонким пальцем. — Это только временно, конечно. Мы всё оформим аккуратно. Главное — дать Игорю крышу. Ты же не хочешь, чтобы брат твоего мужа оказался на улице?
Марина взяла лист и медленно, нарочно медленно, прочитала первую строчку.
А потом посмотрела на Антона.
Он стоял, будто у него между ног вдруг выросла плитка тротуарная. И шаг влево — предательство, шаг вправо — скандал.
— Ты знал? — спросила она. Голос был тихий. Почти ласковый. Тот самый, которым называют чужую кошку «зайкой», а потом пинают тапком за поцарапанный диван.
— Ну… Я думал, мы обсудим… — промямлил Антон. — Мама просто предложила. Я хотел как лучше.
— А ты у меня спросил, как лучше? — Она подошла ближе, чувствуя, как пульс в висках долбит, как будто внутри неё пьяный строитель с перфоратором. — Ты решил, что меня можно так — обойти. Не посовещаться. Просто передать мои стены кому-то, потому что «так надо»?
— Он же брат! — рявкнула Галина Петровна. — А ты… ты ЭГОИСТКА! Ты думаешь только о себе! Ни детей тебе, ни семьи нормальной! Всё — работа, карьера, свобода… А на деле — просто холодная, чужая женщина!
— Вы знаете, — Марина засмеялась. Сухо, резко. — Вот сейчас вы сами сказали, что я вам — чужая. И знаете, что? Это взаимно.
Она подошла к столу, взяла ручку, словно собираясь расписаться, и… порвала документ. Резко, как газету, когда узнаёшь, что опять повысили коммуналку.
Галина Петровна вскрикнула.
— Ты с ума сошла?! Мы всё подготовили! Мы уже с риелтором…
— А я — ничего не готовила. — Марина смотрела на неё, как хирург на пациента, который просит вырезать аппендикс через нос. — И теперь давайте честно. Сколько ещё вам надо, чтобы понять: это моя квартира. И я здесь не мимо проходила. Я тут живу. И никто — ни ты, Антон, ни твой брат, ни твоя мама — не имеет права жрать мою еду и спать на моём диване.
Антон шагнул вперёд:
— Да подожди ты… Давай всё-таки поговорим, по-людски!
— Ты уже поговорил. Без меня. Теперь — мой ход.
Марина прошла в спальню. Достала чемодан. Нет, не свой. Игоря. Начала складывать в него вещи. Быстро, чётко, как в фильме про разведку. Майки, носки, зарядки, даже какую-то книжку с вырванной обложкой — туда же.
— Ты что, серьёзно? — Игорь стоял в проёме, в тех же спортивках. — Я ж сказал — на неделю.
— Неделя закончилась, — отрезала она. — На сегодня всё. Checkout — до двенадцати.
Антон всё ещё стоял. Рот приоткрыт, руки повисли, как у студента перед провалом на госах.
— Ты не оставляешь мне выбора, — прошептал он.
— Я тебе его не должна. Ты сам его профукал, когда позволил своей маме вершить суд у меня на кухне.
И когда Галина Петровна хлопнула дверью, уводя Игоря под руку, как старушку-актрису после скандального провала, Марина почувствовала… тишину.
Ненадолго. Минут на десять.
Потом Антон вышел из спальни с рюкзаком.
— Я пойду к ним. Пока. Надо… подумать.
— Вот и подумай. Только в этот раз — сам. Не с мамой.
Когда дверь за ним закрылась, Марина не заплакала. Она села за стол, сварила себе кофе — нормальный, крепкий. Не для кого-то, не чтобы порадовать, не чтобы «поддержать атмосферу». Просто для себя.
И тогда — впервые за долгие месяцы — поняла: она свободна. Да, одна. Но не одна в чужой жизни. А одна — в своей.
