— Только не говори, что она опять звонила, — Алина даже не повернулась. Она стояла у плиты, помешивая соус к пасте, и чувствовала, как у неё от напряжения сводит лопатки.
— Ну… — Иван потянулся, почесал затылок. — Она просто хотела узнать, как у нас дела. Всё ли в порядке. Обычный разговор.
Алина вздохнула, выключила плиту и обернулась.
— Иван. Она звонит ТРИЖДЫ в день. Утром — как мы спали, днём — что я готовлю, вечером — сколько ты съел. Это не “обычный разговор”, это слежка.
Он пожал плечами.
— Ну, маме одиноко. Она ж одна осталась, после смерти папы…
— Так у неё подруг больше, чем у меня носков, — отрезала Алина. — Не надо делать вид, будто она живёт в одиночестве и выцарапывает послания на стенах.
Иван усмехнулся.
— Ты драматизируешь. Мама добрая. Просто хочет быть ближе к нам. Ты же знаешь, как она переживала, когда мы съехали…
Алина кивнула и резко открыла посудомойку.
— Съехали? Иван, эта квартира моя. Я её купила, на свою работу, на свои командировки, на свои нервы. Мы не “съехали” — ты переехал ко мне. Это, к слову, важная разница.
Иван подошёл ближе. В его голосе зазвучала усталость:
— Я не понимаю, зачем ты постоянно на этом настаиваешь. Это же не соревнование, кто чего добился. Мы семья.
— Семья — это уважение, — Алина повернулась к нему, уперевшись руками в бёдра. — А не твоя мать, обсуждающая с тобой, почему “Алинка не моет полы как следует” или почему “у Алинки всё дорогое и пустое, как она сама”.
Он отвёл взгляд.
— Ну, она иногда… говорит сгоряча. Ты тоже не сахар.
Алина молчала. Просто молчала. Потому что в такие моменты любое слово было как спичка в сухую траву.
Пауза затянулась. В квартире повисло напряжение, как электричество перед грозой.
— Слушай, — наконец выдохнул Иван, — давай не будем. Я просто скажу маме, чтобы она звонила реже. Всё. Решили.
— Да не звони она хоть раз в год — дело не в звонках, Иван. А в том, что ты не слышишь меня. Когда я говорю: “Мне неприятно”, ты слышишь: “Придумай, как отмазать маму”. Когда я говорю: “Это мой дом”, ты слышишь: “Ну, значит, я тут гость?”. А я хочу быть с партнёром, а не с посыльным между мной и твоей матерью.
Он сел на табурет у барной стойки и зевнул.
— Ну ты и загнула. Посыльный. Алина, ты всегда всё усложняешь.
Она сжала губы, потом села напротив, положив руки на стол.
— Ты знаешь, чего я боюсь?
— Опять началось, — проворчал он, но взгляд у него стал внимательнее.
— Я боюсь, что однажды войду домой, а твоя мать будет сидеть на моём диване с ключами от моей квартиры и говорить мне, что теперь будет жить с нами. И знаешь что? Это даже не страшилка. Это, по-моему, уже ваш план.
Он посмотрел на неё внимательно. Губы дёрнулись.
— С чего ты это взяла?
— С того, что ты начал с ней говорить шёпотом по вечерам. Что ты стал избегать меня, когда берёшь трубку. Что она уже спрашивала “какой стороной лучше поставить шкаф в вашей спальне”. Не “их”, а “вашей”, Иван.
Он поднялся и отступил на шаг.
— Алина, ты неадекватно реагируешь. Мама просто хотела…
— Что? — Алина поднялась. Голос её стал резким. — Просто хотела что? “Просто хотела” что-то НОВОЕ продать? Свою квартиру, например?
Он замер.
Вот теперь — тишина. Та, от которой по спине бегут мурашки. Та, что может быть только перед бурей.
— Ты знал? — тихо спросила Алина. — Ты знал, что она собирается продавать?
Он посмотрел в сторону окна.
— Она… просто размышляла. Сказала, что устала жить одна. Что мы могли бы пожить вместе какое-то время. Сэкономили бы на аренде. Мол, “у вас места много”…
— У МЕНЯ места много, Иван. Место, которое я создавала САМА. И знаешь, что самое отвратительное? Я всегда думала, что ты — это ты. А не чей-то “сынок под каблуком”.
Он вспыхнул:
— Не перегибай. Это моя мать. Я обязан о ней заботиться.
— А я? — Алина обвела рукой кухню, комнату, стену, где висели её фотографии из Исландии. — А ты обо мне не обязан заботиться?
Он не ответил.
— Поняла, — сказала она. — Спасибо. Ужин остывает. Сам разогрей.
Она вышла из кухни, с чувством, будто из неё вынули позвоночник.
Алина не спала вторую ночь. Она ворочалась в постели, как будто под ней были не подушки и матрас, а наждачка. Иван храпел вполголоса — спокойно, с перекатами, будто у него на душе благость и покой.
С утра она ушла на работу пораньше. Без слов. Без взгляда. Просто закрыла за собой дверь и, спускаясь по лестнице, вспоминала, как год назад они вдвоём выбирали эти панели в подъезде, спорили, смеялись. А теперь даже молчание у них общее — глухое и холодное.
Вечером она вернулась позже обычного. Усталая. Синяки под глазами. И первое, что увидела — чужие тапки в коридоре. Плюшевые, с вышитым медвежонком. И — пакеты. Из “Ленты”. С подписями маркером: “на кухню”, “в спальню”, “туалет”.
— Ты издеваешься? — голос сорвался в хрип.
Из кухни вышла Тамара Петровна в её фартуке — в том самом, что Алина покупала в Париже. На распродаже, но зато какой стильный! И с кухонным полотенцем на плече, как в плохих фильмах.
— Ой, Алинка! Ну наконец-то! Устала, бедная? Я вот тут решила помочь вам — приготовить борща. А то у вас же всё эти пасты-риголетты, желудку вредно.
Алина повернулась к двери, медленно, очень медленно.
— Иван дома? — спросила она, не глядя.
— Да на балкон вышел, курит, — вздохнула Тамара. — Я ему уже тысячу раз говорила — брось, сынок, ну ты же программист, у тебя мозги!
— Ну, хоть что-то общее у нас с вашей семьёй, — процедила Алина. — Иван!
Он вышел, с сигаретой в руке и видом застигнутого на месте преступления.
— Привет, — тихо сказал он. — Мам, может, ты…
— Нет, — перебила Алина. — Пусть остаётся. Пусть всё слышит. Ты позволил ей сюда переехать?
Он потупился.
— Временно. Пока ищет новую квартиру.
— Продала уже?
Тамара Петровна вмешалась:
— Да что ты на него орёшь, Алина? Мы с ним всё обсудили. Это временно. Ну не может же сын выгнать мать! Это же не по-человечески.
— По-человечески, Тамара Петровна, спрашивать разрешение. Это МОЙ дом. Не “наш”, не “семейное гнездо”. Мой.
— Вот как, — вспыхнула свекровь. — Ты, значит, хозяйка? А я кто — пыль под твоим лаком? Ты в себе уверена, что он с тобой надолго?
Алина замерла.
— Простите?
— А что? — продолжала Тамара. — Умная ты, успешная, да. Только вот счастливая — не похожа. Злая вся, как собака. Всё тебе не так. А мой Ваня — он ласковый, домашний, он любит уют. А ты — ты как стекло. Холодное. Скользкое.
— Мама, — сдавленно сказал Иван.
— Нет, пусть знает, — махнула рукой Тамара. — Не надо тут комедию строить. Я тебя, Алинка, давно раскусила. Ты мужа хочешь под пятку. А он — не из таких. У него ещё молоко на губах не обсохло, а ты уже с плёткой.
Алина засмеялась. Тихо. Сумасшедше.
— Молоко? Тамара Петровна, вашему “мальчику” 35 лет. И он не может принять ни одного решения без вашей печати.
— Всё! — вскрикнула свекровь. — Я не потерплю такого хамства в своём доме!
Алина шагнула вперёд, и на секунду их лица оказались на одном уровне.
— В своём доме? Повторите.
Тамара вдруг осеклась.
— Я не это хотела сказать. Я просто… я тут стараюсь, всё для вас. Убрала ванную, постирала полотенца, с вашей постели сняла всё, там простыня не гладкая была.
Алина медленно покачала головой.
— Вы… спали на нашей кровати?
— Я просто прилегла днём! А что такого?! Я же устала с дороги!
И тут Алина подошла к шкафу, резко открыла его, достала пакет из “Зары”, высыпала на пол свекровины вещи.
— Убирайтесь.
— Что?
— У-би-рай-тесь. Яснее? Не “временно”, не “пока не найдётся”. Сегодня. Сейчас. Уезжаете.
Иван подбежал.
— Ты что творишь?! Алина, она же МАТЬ! Ты как можешь…
— Я могу. Потому что вы оба нарушили мою границу. Это была моя последняя. У меня уже нет ни спальни, ни кухни, ни даже чашки с ручкой — она вашу посуду вымыла так, что отколола край. У меня нет мужа. Потому что мой муж — это ты. А ты — не муж. Ты предатель.
Он вздрогнул.
— Ты так всё ломаешь… зачем? Мы же просто хотели…
— Вы хотели? А меня кто спросил? Может, я хотела пожить в своей квартире со своими стенами, в которых не комментируют мою грудь (“уж не беременна ли”), не переставляют мебель и не готовят варёную капусту, от которой потом три дня вонь?
Тамара Петровна побледнела.
— Я уйду, — прошипела она. — Но ты пожалеешь. Сыновья не прощают тех, кто обижает матерей.
— А женщины не прощают тех, кто превращает их дом в казарму, — прошептала Алина.
Свекровь кинулась в комнату, где временно стояли её сумки. Иван остался стоять, опустив плечи.
— Я не знаю, как с этим быть, — сказал он, не глядя.
— Я знаю, — ответила Алина. — Будь мужчиной. Или уходи с ней. Ты больше похож на чемодан, чем на мужа.
Он долго молчал.
— Тогда… я, наверное, соберу вещи.
— Правильное решение.
Алина стояла, пока дверь не хлопнула дважды — сначала Тамара Петровна, потом Иван. Потом тишина.
На полу валялись тапки с медвежонком.
Алина села на пол и заплакала.
Не от жалости к себе. От гнева. От того, что она пустила их в свою крепость. И сама же дала ключ.
Прошло две недели. Алина всё ещё не открывала дверь. Новые замки стояли на месте, как на стражу её личного мира. Телефон молчал, сообщения оставались без ответа. В её квартире царила тишина — только звук чайника и тихое потрескивание старого радио, которое она оставила на случай, если слишком много одиночества накроет.
Она сидела у окна, держа в руках чашку с горячим чаем, и пыталась понять, где была ошибка. Где всё сломалось?
Вдруг в дверь послышались тяжелые шаги. Алина поднялась, сердце застучало так, словно решила устроить марафон.
— Кто там? — сказала она, стараясь держать голос ровным.
— Это я, — тихо ответил голос. — Нина.
Подруга. Единственный человек, который знал все подробности.
— Заходи, — сказала Алина, отодвигая цепочку.
Нина вошла, взглянула вокруг и глубоко вздохнула:
— Ты знаешь, что Иван пытался дозвониться? Не раз. Но ты не брала трубку.
— Я устала, — сказала Алина, садясь обратно. — Устала от них, от себя, от всего.
Нина села рядом и обняла её за плечи.
— Слушай, а ты думала, что он так просто отпустит?
— Нет, — ответила Алина. — Но мне кажется, он уже не тот. Он сдался под давлением матери.
— А что, если это не он сдался, а ты? — спросила Нина. — Ты дала ему слишком мало шансов. Он растерялся, потому что не знал, как быть с двумя сильными женщинами.
— Двумя? — удивилась Алина. — Я и его мать? Может, у меня есть право на личное пространство? На свой дом?
— Конечно, есть. Но ты забыла про одну вещь — любовь и уважение — это всегда диалог, а не война. Ты закрылась, и он ушёл.
В этот момент в дверь раздался звонок. Алина подошла, осторожно открыла — и там стоял Иван. Его глаза были красными, лицо — усталым и больным.
— Я не мог больше так жить, — сказал он, глядя прямо в её глаза. — Мама… она сильнее меня. И я был слабым. Но я хочу попытаться всё исправить.
— Что ты хочешь? — спросила Алина, не отводя взгляда.
— Помириться. Начать сначала. Без мамы. Только мы.
Тишина. Сложная и болезненная. Алина почувствовала, как внутри что-то дрогнуло — надежда или страх, она не знала.
— Иван, — сказала она наконец, — если мы начнём сначала, то по-новому. Ты должен понять — это мой дом, мои правила. Или это будет концом для нас.
Он кивнул.
— Готов к этому.
Нина улыбнулась, сдерживая слёзы.
— Вот это и есть настоящая борьба за личное пространство — когда любовь не умирает, а меняется.
Алина повернулась к окну. За стеклом плавно наступала ночь, и где-то там, на другой стороне, был мир, в который она хотела вернуться. С новой силой, с новым смыслом.
