Алена любила тишину. Особенно утреннюю — с запахом кофе и мягким светом на кафельной стене. В такие моменты она чувствовала себя хозяйкой не только этой кухни, но и жизни. Разве не она годами откладывала, жила без отпуска, продавала бабушкину дачу, чтобы купить хоть какую-то квартиру? «СВОЮ», с пропиской, ремонтом и видом на помойку, но без соседей за стенкой.
Сегодня эта тишина закончилась звоном в дверь. На пороге стояла свекровь — Нина Петровна, величественная, как пенсионерская Екатерина Великая. В одной руке — коробка с пирожными, в другой — взгляд, который способен вызвать чувство вины даже у буддийского монаха.
— Уютно у тебя, Аленочка, — прошлась глазами по кухне. — Прямо как у людей.
— Спасибо, Нина Петровна, — сухо ответила Алена, скрыв брезгливую ухмылку. — Я старалась.
Поставили чайник, достали чашки. Вроде бы всё как всегда: пирожные — на тарелке, разговор — вокруг погоды, здоровья и успехов Саши. Но в воздухе повисла какая-то вязкая настороженность. Алена чувствовала её кожей, как воду в сапогах.
— А Настя-то моя взрослая стала! — с этим выдохом свекровь села к столу. — Уже в этом году поступает. На юридический.
— Молодец девочка, — Алена сделала глоток чая. — Главное — не на актрису.
— Да, да, — кивнула свекровь. — Только я вот всё думаю… В общежитии ей тяжело будет. Да и дорога из пригорода — ты ж знаешь: два автобуса, полтора часа, толкучка. Девочке надо покой. И место для учебы.
— Ну, значит, будете снимать, — пожала плечами Алена. — Вон объявлений в интернете — море.
— Снимать — это же такие деньги! — вздохнула Нина Петровна, как будто именно сейчас отдала последнюю пенсию ростовщику.
Алена ничего не ответила. Она знала этот стиль: сначала слезы — потом требование. И подозревала, что «потом» уже где-то на подходе.
Через неделю визит повторился. Но теперь с бонусом — Саша. Муж ввалился в квартиру с выражением лица, как у человека, которого только что заставили участвовать в марше-броске с мешком картошки. И сразу — в душ.
Алена только поставила чайник, как Нина Петровна принялась теребить скатерть. Фирменный жест — значит, идет подготовка к атаке.
— Я всё думаю, Аленочка, — голос стал тише. — Насте бы жильё. Ей бы место, где она хозяйка. Чтобы никто не диктовал, когда стирать и как солить суп.
— Своя квартира — это чудо, — откликнулась Алена. — Но сейчас это, увы, для многих недосягаемо.
Свекровь посмотрела на нее с такой жалостью, будто перед ней стояла безрукая. Или безмозглая.
— Вот у вас же есть угол. Просторный. Уютный. Рядом с институтом…
Алена напряглась, как кот на звук пылесоса.
— Но мы с Сашей вдвоем. Нам и так места не слишком много, — спокойно сказала она.
— Для двух людей, живущих в любви, места всегда достаточно, — с философской глубиной ответила свекровь.
Алена хмыкнула. Любовь — это прекрасно. Но шкафы никто не отменял.
— Мам, давай не будем сейчас об этом, — вмешался Саша, выходя из ванной. — Настя пока ещё никуда не поступила.
— Поступит, — уверенно заявила Нина Петровна. — Умница она у нас.
Алена смотрела на мужа. Он выглядел растерянно — как школьник, попавший на родительское собрание.
На следующей неделе визит повторился. Но теперь — с альбомом. С воспоминаниями. Настя в девятом классе. Настя на пляже. Настя с собакой. Настя с шариком. Настя с Ниной Петровной на фоне цветущей сирени. Всё сопровождалось комментариями с оттенком тоски и гордости, как будто Настя — последний представитель династии Романовых.
— Такая красавица… — вздыхала свекровь. — А жить негде. Всё у меня на шее. А вы — молодые, перспективные…
— Мы тоже ипотеку гасим, — спокойно напомнила Алена. — И зарплаты не золотые.
— Ну… — Нина Петровна поджала губы. — Зато у вас уже есть фундамент. А у Насти — только мечты.
Алена вновь промолчала. Но в душе зашевелилось нехорошее. Как муха в компоте.
Однажды вечером Саша заговорил сам:
— Как ты относишься к Насте?
— В смысле? — удивилась Алена. — Ну, нормально. Она вроде как сестра.
— Просто мама волнуется. Говорит, Насте тяжело будет. Одна в городе. Студентка, новая жизнь…
Алена медленно положила вилку.
— Ты хочешь сказать, что она переедет к нам?
— Нет-нет, — замахал руками Саша. — Просто… Ну, вдруг временно? Пока не встанет на ноги?
— А временно — это сколько? Семестр? Год? Пять лет?
Саша замолчал. Потом пожал плечами.
— Не знаю. Просто думал — вдруг.
Алена почувствовала, как внутри начинает нарастать что-то липкое. Предчувствие. Не беды — нет. Предательства. Неспешного, хорошо организованного, с пирожными на входе и чемоданами на выходе.
Она пошла спать, не дожидаясь конца фильма. И всю ночь слышала, как где-то за стенкой скребётся мысль: «они уже всё решили. Просто ждут удобного момента».
А в это время Нина Петровна сидела дома, листала «Циан» и прикидывала, сколько можно выручить за дачный участок. А потом вздохнула, закрыла ноутбук и шепнула в темноту:
— Всё для детей. Всё ради семьи…
В июне квартира начала дышать не так, как раньше. То ли сквозняк пошёл со стороны кухни, то ли просто стало трудно дышать от постоянных телефонных звонков. Нина Петровна звонила каждый день — и всегда со словами «Ненадолго, всего на минуточку!», после которых следовали сорок пять минут чистой истерики.
— Саша, она совсем себя измотала, — говорил Алене муж, потирая виски. — Бедная мама. Всё на себе тащит.
— Кого тащит? — Алена повернулась к нему с поварёшкой в руке. — Сама себя и дочку-отличницу, которая тратит больше времени на селфи, чем на учебники?
Саша пожал плечами. Он не был конфликтным. Он был… как бы это сказать — мягко-одобрительно-пропускающим. Такой человек, который скорее сломает себе позвоночник, чем вступит в спор с матерью.
— Ты несправедлива, — пробормотал он.
— Ага, — согласилась Алена. — Я ещё и злая мачеха. Где мой веник, пойду Настю из общежития выгоню.
Саша поёжился. Но промолчал.
А между тем, свекровь действовала по своей схеме. Четко, с прицельной жалостью и стратегическим расчётом.
— Алёна, — прошептала она как-то раз по телефону, — я не могу спокойно спать. Насте ведь негде будет готовить! Эти плиты в общагах — они же все в накипи! А как она суп сварит?
— Пусть ест шаурму, — холодно ответила Алена. — Это же молодёжно.
Свекровь шумно вздохнула, как будто ей в ухо подули сквозняком совести.
— Я-то думала, вы как семья… А вы — как чужие. Нет у вас сердечности. Всё про «своё»…
После этого Алена неделю не отвечала на звонки. Она знала: если не поставить заслон, её добьют не ножом, так драмой. Бесконечной, липкой, с фразами вроде «я никому не нужна» и «похороните меня без венков».
К середине месяца Настя сдала экзамены. По дому шёл победный звон — как после взятия Берлина.
— Она поступила! — закричала Нина Петровна по телефону так, что даже соседская кошка под кровать спряталась. — Моя девочка! Бюджет! Юрфак! Московский!
Алена, честно говоря, порадовалась. Искренне. Она даже испекла морковный торт — Настя его любила. Они поехали к свекрови, устроили маленький праздник. Настя сидела тихо, скромно улыбалась, ела торт и смотрела в одну точку. Словно уже знала: скоро начнётся.
И началось.
— Теперь главное — жильё, — вздохнула Нина Петровна, наводя себе полбокала шампанского, как будто это валерьянка. — Общежитие — это не для Насти. Там пьют, ругаются, чужие мужчины шастают…
— Мам, давай без стереотипов, — отрезал Саша. — Мы уже всё обсудили.
— Ага, обсудили, — пробурчала Алена, — но, похоже, не в этом доме.
Нина Петровна сделала вид, что не услышала. Или услышала, но решила отложить месть до следующего воскресенья.
— Вы — семья, — внезапно заявила она. — А семья — это когда помогают. А не отмахиваются. Я тоже могла бы сказать: «меня не касается», когда у Саши была температура сорок, а я с ним в больнице ночами сидела.
— Это было двадцать лет назад, — мрачно заметил Саша. — И вообще — грипп.
— Неважно! — Нина Петровна задрала подбородок. — Главное — забота. А сейчас я одна за всё переживаю! А вы — с вашей квартирой… будто в бункере сидите!
Алена молча поднялась и ушла на кухню. Ей надо было отдышаться. Руки дрожали. Где-то глубоко под рёбрами ворочался страх. Не за квартиру — за то, что любимый человек вот-вот предаст. Не ради женщины. Ради своей семьи. Самой правильной, самой обиженной, самой нуждающейся семьи на свете.
Вскоре начались «намёки с упаковкой». Нина Петровна приходила всё чаще — и всё с какими-то вещами: то новый плед Насте, то посуду для «будущей квартиры», то подушку «на всякий случай».
— Алена, у тебя есть место на антресолях? — спросила она однажды. — Я бы оставила Настин чемодан. Всё равно потом сюда везти.
— Сюда — это куда? — спросила Алена, не отрываясь от нарезки лука.
— Ну… — свекровь опустила глаза. — Разве не очевидно?
На этом месте Алена порезала палец. Сильно. Кровь брызнула на разделочную доску — как художественный символ происходящего.
— Ничего, я помою, — сказала она, когда Саша вбежал на кухню.
Он пытался приобнять её, но Алена отстранилась. У неё было странное ощущение, что его прикосновения больше не греют. Они — как кнопка выключения: нажал — и всё отключилось.
— Мам, я просил не решать ничего за нас, — сказал он в тот вечер. — Мы с Аленой должны это обсудить. Вместе.
— Обсудите, обсудите, — фыркнула свекровь. — Только помни: Настя — твоя семья. А эти «жёны» приходят и уходят.
Алена слышала эту фразу из коридора. Она стояла босиком, с полотенцем на шее и с полным осознанием, что сказали вслух то, что давно витало в воздухе.
Приходят и уходят.
Ничего нового. Мужчины почти всегда принадлежат мамам. Или сестрам. Или прошлому. А жены — так, временное неудобство. Неприятный этап между «он ещё у меня» и «он уже у другой».
Алена легла в ту ночь отдельно. Под одним одеялом с человеком, который был ей как бы муж, но в этот момент больше напоминал случайного попутчика в вагоне третьего класса.
Заснула она только под утро. И снился ей огромный чемодан. Который кто-то всё пытался впихнуть в её квартиру. А она, как в плохом сне, не могла закрыть дверь…
Утро выдалось безмятежным. Таким утрам нельзя доверять.
Алена проснулась от запаха свежих круассанов и тишины. Не звонков. Не стонов. Не разговоров в полголоса за дверью. Тишины — как перед землетрясением.
Она потянулась, зевнула и услышала, как Саша, собираясь в магазин, что-то сказал на бегу. В ответ она промямлила что-то ласковое — или, может быть, просто сонное. Тон был тёплым, но внутри уже скреблось: что-то не так. Слишком всё гладко.
Через десять минут раздался звонок. Противный, нетерпеливый, в три нажатия.
Алена, не вынимая руки из рукава халата, поплелась к двери. На пороге — дежа вю: Нина Петровна, Настя, и — сюрприз-сюрприз! — два чемодана, один рюкзак и сумка с «Пятёрочки».
— Доброе утро! — пропела свекровь с радостью морпеха, берущего форт. — Мы тут по делу!
Алена моргнула.
— По какому, простите?
— Настя переезжает! — бодро ответила Нина Петровна. — Первое сентября на носу. Ей надо обжиться.
— Куда переезжает?
— Как это куда? — свекровь даже руками развела. — Сюда, конечно. Я же всё подготовила. Постельное взяла, настольную лампу, тетради…
— Постойте, — Алена опёрлась на косяк, будто у неё внезапно отключились ноги. — Вы хотите сказать, что она будет жить… здесь?
— Да! — весело кивнула Нина Петровна, как будто речь шла о поездке на дачу. — Ну а куда ещё? Институт рядом, квартира большая, атмосфера — тёплая.
— Это моя квартира, — хрипло сказала Алена.
— Ты не одна, — возразила свекровь. — У тебя есть Саша. У тебя есть работа. Всё у тебя есть. А у Насти ничего.
— У Насти есть мать, которая совсем потеряла берега, — холодно произнесла Алена.
Настя молчала. Стояла с опущенными глазами, как ученица, уличённая в списывании. Ни слова. Ни жеста. Только румянец и вытянутое лицо.
И тут дверь распахнулась. Саша вошёл, с пакетом в одной руке и кофе в другой. Улыбался. До тех пор, пока не увидел свекровь, сестру, чемоданы и бледную жену, уцепившуюся за дверную ручку.
— Что здесь происходит? — спросил он медленно.
— Переезд! — бодро пояснила Нина Петровна. — Мы же с тобой всё обсудили!
— Нет, мама, — голос Саши резко потемнел. — Ты говорила, что Насте нужно жильё. Я думал — съём. Или общежитие. Но ты не говорила, что Алена должна уйти.
— А почему нет? — возмутилась Нина Петровна. — Она же не инвалид. Не мать-одиночка. Она крепкая, деловая женщина! Снимет что-нибудь. А Насте где жить?
— Здесь? — Саша смотрел на неё так, как будто впервые видел. — Ты решила всё за нас?
— Это же СЕМЬЯ! — крикнула свекровь, ударив себя ладонью в грудь. — Разве ты не хочешь помочь своей сестре?
— Не хочу, если это значит выгонять жену! — голос Саши стал ледяным.
— Я тебе жизнь отдала! — свекровь задохнулась от ярости. — Я ночами не спала! Я…
— …планировала оккупировать нашу квартиру? — вмешалась Алена. — Браво. Ход блестящий.
Настя всхлипнула.
— Я не хотела. Я… Мама сказала, что вы согласны…
— Алена — не была согласна, — сказал Саша. — И ты это знала.
— Саша! — завизжала Нина Петровна. — Ты выбираешь её? Её, которая даже не хочет помочь младшей сестре?!
Он поставил пакеты на пол. Подошёл к жене. Обнял её за плечи.
— Я выбираю женщину, которая не пытается никого выставить за дверь. Женщину, которая верит в партнёрство, а не в рейдерские захваты.
— Выгоняешь мать? — прошипела Нина Петровна.
— Нет, — ответил Саша. — Я прошу уйти человека, который пришёл не в гости, а захватывать территорию.
Молчание повисло на пару секунд. Потом Нина Петровна подняла подбородок и гордо сказала:
— Пошли, Настя.
— Прости, Ален, — прошептала Настя, и её слова звучали почти по-человечески.
Алена кивнула. Она вдруг почувствовала не гнев — усталость. Как после болезни: ты уже не злишься на вирус. Ты просто хочешь выспаться.
Дверь закрылась. Тихо. Без хлопка.
Саша подошёл к Алене, сел рядом, взял за руку.
— Я идиот, — сказал он.
— Немного, — вздохнула она. — Но это лечится.
Он поцеловал её в висок. Молча. Как извинение.
Через неделю Настя поселилась в общежитии. Алена принесла ей пирог и набор посуды. Нина Петровна не вышла из комнаты.
С тех пор свекровь звонила редко. На праздниках вздыхала в трубку, вспоминая: «А ведь была у меня когда-то семья…» И добавляла: «Некоторые невестки всё себе, всё себе…»
Алена больше не спорила. Спорить с упрямым прошлым — всё равно что кидаться веником в поезд: шуму много, толку — ноль.
Теперь в квартире снова была тишина. Надёжная. Без чемоданов. Без вздохов. Без «мам сказала».
И это была победа.
