— Это, кстати, нормальная практика — мама летом поживёт у нас. В деревне скучно, а тут и воздух, и внуки рядом, — Денис сказал это так, словно объявил о том, что заказал роллы с доставкой.
Татьяна поставила кружку на стол с таким звуком, что чай плеснулся на крышку ноутбука.
— Какие внуки, Денис? У нас с тобой ни детей, ни кур, ни канареек. Дом не «у нас», а у меня. Я его восстанавливала три года. И давай уж начистоту — ты просто боишься сказать маме «нет».
Он опустил глаза на экран телефона. Щёлкнул пальцем, будто муху согнал.
— Ты вечно всё усложняешь. Надежда Викторовна всего на лето. Всего! Это три месяца, Тань. Не три года. Мама привыкла быть в центре событий.
— Ага, в центре чужого дома. Я вот тоже привыкла. К тишине, к личному туалету, к тому, что никто не шаркает тапками под дверью спальни в семь утра, бубня молитвы о проклятых молодожёнах.
— Не преувеличивай, — буркнул он. — Она не бубнит. Она молится. За нас. Хоть кто-то…
— Ясно, — Татьяна встала, натянула худи и отошла к окну. — Скажи честно, ты в сговоре с ней? Она что, пообещала тебе в наследство дачу в Анапке, если ты пропишешь её в спальне вместо меня?
Он вздохнул, потёр лоб.
— Тань, ты всё сводишь к драме. Маме скучно. Она хочет быть с семьёй. Неужели тебе жалко?
Она медленно повернулась. Голос стал ледяным:
— А тебе не жалко меня?
На секунду повисло напряжение, как после удара вилкой по фарфору. Он смотрел на неё, будто увидел впервые. Как будто вдруг заметил, что у неё тёмные круги под глазами, серая от усталости кожа, и что она не красилась третий день.
— Ты вечно уставшая. Что ты всё время делаешь?
— Я работаю, Денис. На свой магазин. Чтобы оплатить интернет, в котором твоя мама будет крутить свои «Фазенды» и заказывать наволочки по скидке.
Он скривился:
— Вот, началось. Магазин, магазин… Ты даже ночью планшет не выпускаешь. Как будто боишься остаться без него. А со мной — легко.
Она улыбнулась. Улыбка вышла усталой.
— Потому что с планшетом я хотя бы знаю: он не сдаст меня в аренду своей мамочке на лето.
Через два дня Надежда Викторовна позвонила. Не спросила, а сообщила:
— Танюша, я 12-го приеду. Надолго, да. И постельное пусть будет белое, я не переношу этот ваш тёплый персик. Мужчины любят чистое бельё, ты ведь знаешь. И побольше фруктов. Мне нельзя кислое.
Татьяна слушала молча. Затем положила трубку. Без единого слова. Потом аккуратно, как хирурги под микроскопом, сняла ногтем бирку с новой подушки и прошептала:
— А у меня — нельзя вторжение.
Она попыталась обсудить всё ещё раз. Как взрослые люди. После ужина, за вином. Вино не помогло.
— Я не хочу ссориться, Денис. Но если твоя мама приедет — я уеду.
Он отложил бокал. Глянул на неё как-то снизу вверх, будто ей сто пятьдесят лет, а он — её школьник с дневником.
— Да у тебя просто аллергия на маму. Ты ж сама без семьи росла, тебе не понять…
И тут Татьяна замерла.
Слова повисли в воздухе, как плесень. Её передёрнуло. Она медленно встала, подошла к двери, не оборачиваясь.
— У меня, Денис, не аллергия. У меня инстинкт самосохранения. Его, как ни странно, даже сироты имеют.
Позже, лёжа в спальне одна, она думала, как всё повернулось. Ведь когда-то она была счастлива. Дом, свой, тёплый, с деревянными подоконниками и запахом корицы от бабушкиных банок. Он был её. Дом-оболочка, в котором можно было дышать. А теперь… теперь он напоминал ей о приближающейся оккупации.
И всё это — по доброй воле человека, который называл себя её мужем.
На следующее утро Надежда Викторовна прислала СМС:
Танюша, не забудь, я люблю чай с бергамотом.
И привези мои книги из подвала. Я в тот раз там оставила, ты, наверное, случайно запихала за коробки с твоими тканями. Татьяна перечитала. Потом снова. И снова. А потом засмеялась. Не злорадно. И даже не истерично.
Скорее — как человек, которому пообещали конец света, а потом ещё и велели купить свечки.
Того же дня она сделала звонок. Краткий, чёткий, без сантиментов:
— Свет, привет. А не хотите ли вы с детьми на лето пожить у меня? Просторно, воздух, огород, ягоды… И, да, отдельная комната. Без соседей. Ну почти.
— Почти?
— Ну, может, максимум — пару теней из прошлого. Но я их быстро вымету.
Светлана засмеялась:
— Мы приедем. И, Танюха, ты у нас главная ведьма. Только добрая. Если что, метлу я привезу.
А вечером, сидя на веранде, Татьяна листала сообщения от клиентов. Заказы сыпались. Казалось бы, радуйся. А в груди — холодный ком.
Потому что даже успех не греет, когда муж собирается принести в твой дом женщину, которая смотрит на тебя как на временное недоразумение.
Но она уже знала — игра началась. И это будет лето не малины, а борьбы.
За воздух. За пространство. За себя.
— Ну ты даёшь, Тань! — Светлана стояла посреди кухни с чемоданами и детьми, оглядывая дом. — Тут, блин, как в рекламном ролике: дерево, уют, стиль. Неужели ты реально сама всё это сделала?
— Сама, Свет. Два с половиной года без отпуска. Один отпуск был — когда обои в спальне не клеились, я три дня пила в одиночку и смотрела, как они ползут по полу, — Татьяна усмехнулась, расставляя тарелки.
Дети побежали на второй этаж. Где-то грохнуло. В доме раздался крик:
— Маааам! Тут кладовка как в фильмах ужасов!
— Там туалет, Артём, — крикнула Татьяна. — Просто ещё без двери. Кино у тебя в голове.
Светлана засмеялась и налила себе чаю.
— Знаешь, Танюха, мне кажется, ты не про бизнес родилась, а про выживание. Мирового масштаба. Ты даже своё личное пространство защищаешь как спецназ.
— А разве это не война? — спокойно ответила Татьяна. — Хочешь жить спокойно — ставь забор. Или, в моём случае, зови родню. У Надежды Викторовны аллергия на чужих детей и глютен. Тут все при ней.
Свекровь приехала внезапно. Без предупреждения. Прямо на «Победе», без единого багажа — как личный визитёр империи.
Открыла калитку, будто у себя на фазенде. Вошла в дом, оглядела Светлану и детей, смерила Татьяну снизу вверх:
— Ну надо же… Весело тут у вас. Квартирку-то превратили в интернат. Татьяна, это что — твоё новое хобби?
— Надежда Викторовна, — спокойно ответила Татьяна, — у нас гостевой сезон. Кому повезло — того и дом. Вы же не предупреждали о визите?
— А должна? — она прошла в дом, снимая перчатки. — Это мой сыновний дом. Моя семья. Я имею право.
Светлана аккуратно отступила к двери. Дети замерли на лестнице, как на репетиции «Ромео и Джульетты».
— Простите, вы кого-то ищете? — не моргнув, спросила Татьяна.
— Я ищу порядок. А не балаган и цыганский табор, — свекровь прошла на кухню и села на табурет. — Надо бы всё переиначить. Шторы тяжёлые, кухня тесная. Денису вредно в таких условиях. И что это — фарфоровые кружки? Ужас. Где моя металлическая?
— Уехала с вами из прошлого века, — отрезала Татьяна.
— Что?!
— Я говорю, вам, видимо, пора. Дом занят. Света с детьми остаются на лето.
— А ты кто вообще, чтобы решать? — поднялась Надежда Викторовна. — Дом, может, и записан на тебя. Но в этой семье ты пока что — чужая. Денис мне сам сказал: ты последнее время невыносима.
Вечером Денис приехал.
С порога — не «привет», не «где ключ», не «соскучился». А сразу:
— Ты не имела права приглашать посторонних. Мама в шоке. Её тут чуть не инфаркт хватил.
— А меня хватило три месяца назад. Только ты тогда музыку громче сделал.
— Это не разговор. Это… саботаж! Ты устроила спектакль! Пригласила своих! А мы?
— А мы, — Татьяна села на диван, — женаты. Но ты забыл, что женаты друг на друге, а не на твоей маме.
Он нервно закрыл дверь и подошёл.
— Ты что — мстишь?
— Нет. Я защищаюсь. Месть — это если бы я пригласила её врагов. А так — просто родственники. С детьми. Мирные, крикливые, но не лезут в мой шкаф и не просят глицин.
— Ты не видишь, что творишь? Мама… она плачет! Она говорила, что ты ведёшь себя как хозяйка положения!
— Потому что я и есть хозяйка положения. Или ты правда считаешь, что этот дом — наш? Тогда почему ключи от него у твоей мамы, а не у меня?
— Потому что ты не даёшь быть семьёй. Ты строишь стены, а не мосты!
— А твоя мама их сносит. Бульдозером.
Он сорвался.
— Ты злая. Эгоистка. Ты загоняешь себя в угол, как старая кошка, и ждёшь, что все будут тебя жалеть!
Она вскинулась:
— А ты — тряпка. Тряпка с функцией «передай, что сказала мама». И я устала жить с чьим-то рупором.
— Знаешь что? Ты в этом доме — временная. А мама — навсегда. Она родила меня!
— Ну иди и живи в утробе обратно, Денис! Там, может, уютнее!
Он ушёл. С хлопком двери и гневным сообщением:
Ты сломала семью. Готовься к последствиям.
В ту ночь Татьяна не спала.
Светлана, не говоря ни слова, принесла ей чай с ромашкой.
— Что теперь? — тихо спросила она.
Татьяна долго молчала. Потом ответила:
— Теперь я строю не стены. Теперь я меняю замки.
А внизу, в гостиной, Надежда Викторовна тихо собирала свои вещи. Но оставила пакет с пустыми банками на подоконнике. Как маяк. Как послание. Как вызов.
Дом был тих. Настороженно-тихий. Как перед бурей.
Светлана с детьми уехала утром — «в город, к бабушке», как дипломатичный шаг. Ни одной лишней фразы, ни вздоха. Оставила на кухне записку: «Ты держись. Он не стоит твоих обоев».
На столе — обломанный гренок и полбанки варенья. Клубничного. Надежда Викторовна терпеть не могла клубнику. Аллергия, знаете ли. Детская.
Татьяна сидела на веранде, укутавшись в серый плед. Руки дрожали — то ли от утреннего холода, то ли от напряжения последних дней. Телефон молчал. Со вчерашнего скандала — тишина. Даже мать Дениса не строчила злобные смс, как раньше. Это пугало больше всего.
Когда калитка скрипнула, Татьяна уже знала — это не ветер.
— Ты одна? — голос был спокойным, почти будничным. Но в нём звенело что-то чужое. Денис.
— А кого ты ожидал увидеть? ФСБ? — без улыбки, но с прицельной иронией. — Или маму с инспекцией кухонных полотенец?
Он зашёл на веранду и сел рядом. Не близко, но и не на расстоянии «постороннего». Глаза красные, но не от слёз. Видимо, не спал. Или не пил кофе. Или не жил.
— Я подумал… — начал он.
— Это уже прогресс, — перебила Татьяна. — Что именно ты подумал?
Он отвёл взгляд.
— Что мы зашли слишком далеко. Мама… она уехала. Обиделась. Сказала, что ты её выжила. Что ты вообще чудовище.
— А ты что думаешь?
— Я думаю, что ты не даёшь быть вместе.
Татьяна встала. Плед сполз с плеч, но она не подняла его. Пусть видит, как холодно.
— Ты хочешь быть вместе — но не со мной. С мамой. С её привычками, взглядами, приправленными наваристым борщом и пассивной агрессией. Ты не готов жить взрослой жизнью. Ты просто хочешь комфорта. И удобной жены. А я — не табуретка, Денис.
Он встал тоже.
— Я привык, что мама всегда рядом. Она помогала, понимала, советовала…
— Она тебя форматировала. Под свои параметры. И ты даже не заметил, как стал её продолжением.
— Не утрируй!
— А ты не сокращай! — она вспыхнула. — Ты хоть раз задался вопросом, каково это — жить с тенью в доме? С тенью, которая ходит в тапочках и копается в моих кастрюлях?
Он не знал, что сказать. В глазах — обида. За себя, за маму, за семейный уют, которого не случилось.
— Я не просила тебя быть мужем, — тихо сказала она. — Я просила быть человеком. Человеком, который не отдаёт ключи от нашего дома без спроса. Не устраивает заселение тёщи, как экскурсию по Эрмитажу. Не кричит, что я «временная».
— Это ты выгнала маму.
— Это ты не выбрал меня.
Тишина.
Звонкая. Глубокая. Как после хлопка пощёчины.
Он пошёл к двери.
— Я пока… уеду. Надо подумать.
— Подумай, Денис. Только не забудь взять с собой свои ключи. А то они скоро станут недействительными.
Он замер.
— Ты серьёзно?
— Очень. Я больше не готова делить стены с теми, кто считает мою свободу «капризом». Я слишком долго молчала. Теперь — моя очередь жить. Не ждать. Не приспосабливаться. Не сдерживаться. Жить.
Через неделю Татьяна сняла квартиру в городе. Маленькую, но с видом на парк и тишиной по вечерам. Интернет-магазин пошёл в гору — как ни странно, без вечных сбивок расписания из-за «маминой стирки» и «Денису супа».
Дом она не продала. Просто временно отдала семье Светланы. Дети нарисовали мелками на веранде: «Тут живут добрые». Татьяна не стирала.
Иногда, поздними вечерами, Денис писал сообщения:
«Ты прости…»
«Может, начнём сначала?»
«Я не знал, как ты страдала…» Она читала. Иногда. Но не отвечала. Потому что иногда, чтобы началась жизнь, надо признать: некоторые «мы» — это просто чужие люди, прожившие вместе слишком долго.
Эпилог
Через три месяца в магазине Татьяна случайно встретила Надежду Викторовну.
Свекровь была в сопровождении женщины лет пятидесяти с характерной сумкой-клатчем и лицом «я не осуждаю, но…»
Они прошли мимо, и только на выходе Надежда Викторовна шепнула с прищуром:
— Надеюсь, вам там не скучно, одна…
Татьяна спокойно посмотрела на неё:
— Там, где я — всегда кому-то не хватает кислорода. Значит, я на своём месте.
Конец.
87 11
