— Ты хоть понимаешь, что это всё неправильно? — Валентин, двоюродный брат покойного мужа Екатерины, навис над кухонным столом, будто собирался схватить его за горло. — Мы же родня! Кровь! А ты… ну кто ты ей теперь?
Екатерина подняла взгляд от чашки с чуть тёплым уже кофе и посмотрела на него так, как умеют смотреть только те женщины, которые уже всё поняли про жизнь. Спокойно. Но с той ледяной насмешкой в зрачках, от которой у мужиков срываются петельки на рубашках.
— А ты мне, прости, кто? Тоже кофе будешь, «родня»?
— Не юли, Катя! — вмешалась Таисия, его сестра, женщина с лицом, на котором не осталось места для нежности — всё было занято укоризной и хронической обидой на жизнь. — Мы не за кофе пришли. Мы — за справедливостью. Николай ведь хотел всё поделить по-честному. Ты думаешь, он тебе тут дворцы оставил, а мы с Валей так, наблюдателями будем?
Екатерина медленно поставила чашку в раковину, не торопясь, словно специально показывая: она не в той спешке, чтобы отвечать на ультиматумы.
— Николай, Тася, хотел, чтобы вы жили своей жизнью. У каждого была. И квартира у вас, и дача, и машины. А мы с ним жили вот тут, в этой квартире, и дачу сами, своими руками строили. Ну где же тут ваша «доля»? В кирпиче? В старом сарае, где он тебе кроликов держать запрещал?
Таисия фыркнула, как кошка, которой кефир не понравился. Валентин распрямился, заложил руки за спину — поза такая, будто собирался Катю уволить из жизни прямо сейчас.
— Завещания нет, Катя. Ты ж это понимаешь? Всё пополам. Закон. И мы не позволим тебе всё это заграбастать. Я уже юриста консультировал.
Екатерина вздохнула, опёрлась на стол и посмотрела им в лицо, по очереди, как хирург перед сложной операцией.
— А я консультировалась с совестью, Валя. И с юристом, между прочим, тоже. Эта квартира куплена в браке. Оформлена на меня и Кольку. Пятьдесят процентов моих, пятьдесят — его. Дальше — его доля делится по закону. Вы, конечно, наследники. Но не единственные. У вас есть доля, только она не даёт вам права вламываться ко мне без звонка, как в бильярдную с тапочками.
— Мы тебе не враги, Катя! — Таисия перекрестилась театрально. — Но ты бы хоть подумала, как мы жили. Он же нам помогал. Валю на ноги поставил. Мои дети на даче всё лето. А теперь — ты одна всё хочешь?
— А теперь — я одна и осталась. В отличие от вас, у меня — пустой дом и тишина, которую не перебить даже вашим криком, — голос Екатерины дрогнул, но она тут же собралась, словно на холодной утренней пробежке. — И хватит меня давить жалостью. Мне не восемнадцать, я не в трусиках с кружевами. Понимаю, что вы хотите. Но не выйдет. И мотоцикл его — тоже не трогайте. Он не заводится, но если кто сунется, заведу вас в полицию. Под руку.
Валентин отвернулся к окну, Таисия шумно задышала, как будто собиралась задуть свечу на именинном торте — только свечой, видимо, была Екатерина.
— Ты огрызаешься, потому что боишься. Одиночества боишься, что всё без него теперь не то. Дача твоя заросла, сарай протёк. Ты сама скоро сдашься, — процедила она с выражением глубокой жалости, которое отчего-то звучало как приговор.
Екатерина посмотрела на них — этих двух неудачников в образе праведников — и вдруг ясно поняла: они не про имущество. Они — про свою обиду. Про то, что Коля выбрал жить не с ними, а с ней. Что не вернулся к ним после каждой ссоры, не скидывал деньги на карточку «помогать родне», не делал вид, что Таисия с её вечно бегающим маникюром — «вторая мама».
— Знаете что? — сказала Екатерина тихо, даже ласково. — Вот вы всё говорите — родня, родня. А вы где были, когда он болел? Когда я ночами вставала, потому что ему было тяжело дышать? Когда мы решали — химию или надежду? А? Кто из вас тогда хотел делиться? Кто из вас приехал и сказал: «Катя, ты не одна, мы рядом»?
Таисия отвела глаза, Валентин переминался с ноги на ногу.
— Не надо нам этого театра, — буркнул он. — Всё будет по закону. Мы предупредили.
— А я — записала, — с холодной улыбкой сказала Екатерина и показала на телефон, лежащий на столе. — Пишите претензии, господа наследники. Только не к женщине, а к Конституции.
Валентин взял сестру за локоть, развернулся резко. На прощание Таисия прошипела:
— Ты ещё поплачешь. Так одна и сгниёшь тут со своим гаражом.
Когда дверь хлопнула, и в коридоре стихли шаги, Екатерина села обратно за стол, дрожащими пальцами поднесла чашку ко рту, но кофе был уже холодным, как последние десять лет её брака — честного, но уставшего.
Она посмотрела на стену, где висел старый календарь с отметкой на дне: «МРТ 13:00», и на секунду позволила себе роскошь слабости. Подумала: «А ведь Таисия права. Одна. Страшно». И тут же — выпрямилась. Страх — не повод уступать. Страх — повод бороться.
Их первая атака отражена. Но это только начало.
— Открывай, Екатерина! Мы имеем право! — в дверь гремели с такой яростью, что ей показалось: петли скоро сложатся, как у старого чемодана на вокзале.
Было субботнее утро. Время, когда у нормальных людей — каша, халат и сериал с повторами. У Екатерины — дрожащая чашка с недопитым чаем и мобильник с включённой видеозаписью, как единственной подругой.
За дверью метались Таисия и Валентин. Валентин, судя по звукам, пытался ввинтить в замочную скважину то ли отвертку, то ли свою правду. Таисия неистово звонила в домофон каждые пять секунд, как будто хотела воскресить Николая нажатием.
— Ты не имеешь права нас не пускать! — орала она, уже хриплая, — мы, между прочим, пришли по-хорошему! По-семейному!
— Ну, если это по-хорошему, — буркнула Екатерина, прижимая телефон к груди, — то интересно, как у вас по-плохому…
Она позвонила участковому. Второй раз за неделю. Первый раз он приехал через час и сказал:
— Ну, Екатерина Алексеевна, ну помиритесь, ну родня же…
Второй раз — надеялась — он приедет быстрее.
Но «родня» ждать не собиралась. Замок дёрнулся с усилием, и вдруг — лязг. Снаружи что-то упало. Потом — тишина. Подлая, липкая.
Екатерина подошла к двери, не снимая цепочку, и приоткрыла.
— Вы что творите?!
— Мы тебя предупреждали! — заорал Валентин, лицо его покраснело до оттенка варёной свёклы. — Мы пришли за своим. С дачи ты нас выгнала, так теперь вот сюда…
— Я вас не выгоняла. Я вызвала полицию, потому что вы начали грузить оттуда шкафы. Без спроса! — голос Екатерины срывался, но она держалась. Как капитан тонущего корабля — в халате и с дрожащей губой.
— А чего ты орёшь, как будто у тебя тут мавзолей? — Таисия подскочила ближе. — Ты кто вообще такая, чтоб нас из отцовского дома гнать?!
— Это не его дом! Это наш общий. Ты в ЗАГСе с ним не стояла. Я — стояла. И выносила его тоже я. А ты по WhatsApp соболезнования присылала!
— Да чтоб ты… — начала Таисия, и вдруг — удар. Настоящий. Как в дешёвом сериале. Таисия вцепилась Екатерине в плечо, Валентин толкнул дверь, цепочка не выдержала. Екатерину швырнуло назад, она стукнулась спиной о шкаф.
— Господи… вы совсем с ума сошли?! — прорычала она, схватив первый попавшийся предмет — увесистую керамическую вазу с засохшими ветками. Эстетики мало, но по темечку вполне.
Таисия рванула к комнате, как ищейка в поисках компромата. Валентин уже шёл к антресолям — искал коробки с документами, ключи, черт знает что. Вид у него был решительный. Как у сантехника, которому не заплатили.
— Не трогайте мои вещи! — кричала Екатерина, но это уже было похоже на вой.
Таисия швырнула семейный фотоальбом на пол, наступила на него и даже не заметила.
— Где документы на дачу? — орал Валентин, лихорадочно открывая ящики. — Где, спрашиваю?!
Екатерина кинулась к нему, вцепилась в рукав:
— Выйди из моей квартиры, пока я тебе не сломала хребет!
— У тебя уже язык сломан! — гаркнула Таисия. — Воняешь, как старая собака, а туда же — королева здесь!
— Ты у зеркала давно стояла?! — выкрикнула Екатерина и, к своему удивлению, почувствовала, как адреналин поднимает в ней силу. Она вцепилась Таисии в плечо, оттолкнула, как могла. Та отшатнулась, упала на пуф, чертыхнулась и потянула за собой покрывало.
Хлоп — полетела рамка с фото Николая. Разбилась. И будто что-то в Екатерине тоже в этот момент — треснуло. Всё. Хватит.
— Вычеркните меня из своей семейной бухгалтерии! — закричала она, задыхаясь от злости. — Это мой дом! Моя жизнь! И хватит жрать её ложками!
В это время сработала сигнализация. Та самая, которую поставила накануне — после их визита. Через минуту — гудки сирены. Через две — визг тормозов. Через три — полиция.
Когда участковый вошёл, он замер: по полу валялись разбитые рамки, бумажки, ваза в осколках, пуф на боку. Таисия держалась за локоть, Валентин — тяжело дышал. Екатерина стояла, как солдат на поле, одинокая, но живая.
— Ну что у вас опять? — спросил участковый, с усталой интонацией районного Будды.
— Вторжение, порча имущества и рукоприкладство, — сказала Екатерина чётко, как на допросе. — Вот записи с камеры. Вот синяк. Вот свидетели — соседи слышали всё.
Валентин начал оправдываться, что это — «семейный конфликт, всё утрясётся», но участковый молча вынул блокнот.
— В отделение поедем. Объяснения давать. Все. Без исключения.
Когда их увели, Екатерина села на пол, прямо среди осколков, положила ладони на колени. В теле всё дрожало — как от холода, как от жары, как от понимания, что всё изменилось. Это уже не просто притязания. Это война.
В дверь заглянула соседка тётя Галя — в бигудях, с тряпкой и добром в глазах:
— Кать, милая, ты как?..
— Жива, — хрипло сказала она. — Даже сильнее стала, Галь.
И вдруг — разрыдалась.
Слёзы шли бурой волной. Не только от страха, не только от боли в спине. А от обиды. На них. На Коляна. На эту чёртову несправедливость, где надо драться за то, что ты и так заслужила. За стены, за спину, за саму себя.
Прошла неделя. Екатерина не спала полночи, потом — спала только по ночам, но беспокойно, с подушкой в охапку, как с последним союзником. Мерещились шаги в подъезде, звонки в дверь, крики за стеной. По правде, иногда мерещилось и то, что Коля стоит в дверях, в своей фланелевой рубашке и с тем взглядом, как в последний раз, когда они молча смотрели друг на друга за кухонным столом. Он тогда понял, что уходит, но не знал — навсегда ли.
Участковый составил протокол. Следом Екатерина написала заявление. Юрист — подруга племянницы — бесплатно помогла оформить бумаги в суд.
— С вас, тётя Катя, кофе и тишина, — сказала та, и Екатерина в первый раз за месяц улыбнулась.
Но мир, как назло, не отпускал.
На третий день после допросов и угроз Таисия вдруг появилась снова. С цветами. И с новой миссией примирения.
— Ну чего ты раздула трагедию, — сказала она, вертя глазами, — ну поскандалили. Родственники же! Ты ж понимаешь, нервы… Да и Валентин — он пьёт теперь, с тех пор как Николай умер, совсем не тот стал. Дай нам шанс, Екатерина. Поговорим.
Катя молча глядела на букеты. Гладиолусы. Она их ненавидела. Особенно в доме.
— Прости, — сказала она спокойно. — У меня астма на фальшь.
И закрыла дверь. Без хлопка, но с ощущением, что навсегда.
Вечером пошла на дачу. Села у старой яблони. Там всё ещё лежала лестница, по которой Николай когда-то лез на крышу, чтобы поправить антенну. Покойный не любил чужих, но родню — терпел. Екатерина тоже терпела. До поры. Пока её терпение не сожгли напалмом.
Она достала телефон и набрала знакомый номер.
— Да, Наташ, привет… Можно я тебе сына одолжу? На выходные. Мне тут кое-что покрасить надо, а руки уже не те. А он у тебя мастер. Я же помню, как он тебе диван собирал, полквартала слышало.
На том конце засмеялись. Живо, искренне. Екатерина почувствовала — не всё потеряно.
Суббота выдалась жаркой. К полудню они с Сашкой (сын Наташи) вытащили из сарая всю старую мебель. Красили, прикручивали, даже какую-то труху выкинули. К четырём он жарил сосиски на мангале, а она стояла у забора с ведром краски, когда услышала визг тормозов.
Подъехала машина. Из неё вышел мужчина.
Незнакомый.
Высокий, седой, с лицом — не глянцевым, но крепким.
— Екатерина Алексеевна? — спросил он, прищурившись. — Меня зовут Константин Сергеевич. Я — брат Николая.
Екатерина застыла.
— Простите, какой ещё брат?
Он сдержанно улыбнулся.
— По отцу. От первого брака. Мы не общались много лет. Он знал обо мне, я о нём — только по крупицам. Простите, что врываюсь вот так. Просто… узнал о смерти. И о том, что тут… какая-то грязь.
Она сжала кисть сильнее.
— А вы откуда узнали, простите? Вас, вроде бы, не было ни на похоронах, ни в списке наследников?
— Не было, — сказал он спокойно. — Но я приехал не за этим. Не за имуществом. Я приехал за ответами.
— Ответы закончились, — тихо ответила Екатерина. — Остались только счета.
Он медленно кивнул.
— Можно мне просто посидеть с вами? Без претензий. Только человек к человеку.
Она смотрела на него долго. Лицо вроде и не похоже на Коляна, но в глазах что-то знакомое — усталость, потерянность, и это неловкое мужское «можно я просто помолчу рядом».
Она показала на скамейку.
— Садитесь. Только не курите. Я, правда, на взводе.
— Я уже лет двадцать как не курю, — усмехнулся он.
Вечер спускался медленно. Они сидели молча. Потом говорили. Он рассказал о себе: инженер, давно на пенсии, живёт под Воронежем. Двоюродные братья знали о нём, но скрывали — чтобы «не разбавлять наследство».
— Я ничего не хочу, — повторял он. — Ни дачи, ни квартиры. У меня всё есть. Я просто хотел знать, кем был мой брат на самом деле.
И вот тут Екатерина вдруг рассказала. Всё. Как Коля переживал банкротство, как прятал страх за шутками. Как возился с сантехникой ночами. Как носил цветы по выходным, а потом — не носил. Как однажды сел напротив неё и сказал: «Катя, если я умру первым, ты — не молчи. Кричи. И бей по столу, если нужно. Не позволяй им топтать».
Голос её дрожал. Он слушал молча, не перебивая.
— Знаете, что самое страшное? — спросила она в конце. — Не то, что они ломились в квартиру. Не то, что вещи тащили. А то, что я чуть не поверила, будто мне и правда ничего не принадлежит. Ни квартира, ни дача, ни воспоминания. Как будто я — просто придаток к свидетельству о браке.
Константин посмотрел на неё.
— Вы не придаток. Вы — та, кто до конца осталась на позиции. А это — стоит больше любой дачи.
Она впервые за долгое время поверила этим словам.
В воскресенье пришло письмо. Суд назначен на август. Был шанс — и юрист сказала: «Мы выиграем. Они сами себя сдали, камеры, свидетели — всё на вас играет».
В понедельник Екатерина снова пошла в суд. А вечером — к врачу, впервые за год. Сдала все анализы. Надо жить, а не ждать нападения.
Через неделю пришёл Сашка опять. Принёс торшер.
— Тётя Катя, вы не обижайтесь, но у вас свет — как в тюремной библиотеке.
Она рассмеялась. Настоящим, грудным смехом. Смеялась долго. Даже когда за окном стемнело.
Осенью она выжила в суде. Выиграла. Квартира, дача — всё осталось при ней. Валентин исчез, Таисия пыталась подать апелляцию, но быстро сдулась — документы были железобетонные.
А Екатерина однажды вышла на веранду и поняла: жить можно и без страха.
Позвонил Константин.
— Я тут недалеко. Можно кофе?
— Заезжай. Только сразу предупреждаю — гладиолусы не приноси. Я теперь на ромашки перешла. Они, знаешь, проще. Но честнее.
И он засмеялся.
Как-то по-настоящему. Как будто брат его не совсем ушёл. Как будто жизнь — продолжается.
