Анна заметила машину сразу. Серебристая «Киа Рио», перекошенная на одно колесо, с торчащей из-под дворника салфеткой. Стекла запотели, но не настолько, чтобы не разглядеть белёсый силуэт внутри. Ну, конечно. Алина. Прям как по расписанию — девять утра, пятница, у Анны выходной, можно позволить себе не краситься и выйти в старом пальто с оторванной пуговицей. И вот тебе на — караул у подъезда.
Анна глубоко вздохнула, поправила шарф и решительно двинулась к двери. Она больше не боялась. Раздражение — да. Стыд — ну, чуть-чуть. Но страх? Смешно. После всех унижений с Иваном, после того, как делили шкаф, диван, даже посуду — что там ей эта Алина?
— Анна Сергеевна! — как из пушки выскочила девушка. Высокая, черноволосая, с чересчур выразительными глазами и потрёпанной сумкой. На ней была та же самая куртка, что и в прошлый раз — дутый пузырь цвета баклажана. Наверное, символ её нового «счастья».
— Алина. — Анна не останавливалась. — Я вас просила не подходить ко мне.
— Но вы же сказали, что если всё совсем плохо — можно! — голос у Алины дрожал, в нем слышалась истерика, которая пока ещё шла под грифом «мило».
— Я сказала, что вы должны обратиться к психологу. Или к своему новому мужчине. Иван же теперь ваш, вот к нему и идите.
— Да он не человек! — выкрикнула Алина, и по щеке её побежала слеза, вызывающе крупная, как будто для рекламы прокладок. — Он лежит на диване с утра до ночи, у него всё болит, всё не так, я готовлю — он недоволен, я не готовлю — «вот твоя Анка хоть борщ варила»!
Анна остановилась. Очень медленно развернулась.
— Простите, вы сейчас сказали… «твоя Анка»?
Алина сглотнула. Да, видно, вырвалось.
— Он так… ну… он упоминает вас. Часто.
— Конечно. Он же теперь — обиженный. Слепой котёнок. Несчастный и недолюбленный. — Анна усмехнулась. — Алина, давайте вы не будете пытаться переклеить мне лейкопластырь на старые раны. Мне хватает своих шрамов. Вы же знали, с кем связываетесь, верно?
Алина молчала. Потом тихо прошептала:
— Я не знала, что он настолько…
— Что, ленивый? — подсказала Анна. — Или эмоционально неуравновешенный? А может, пассивно-агрессивный манипулятор, да?
— Он говорит, что вы его не любили…
Анна вздохнула. Глубоко. Медленно. Улыбнулась как можно мягче — иронично, но сдержанно.
— Алина. Если бы я вас не жалела, я бы сейчас засмеялась. В лицо. Очень громко. Потому что у меня был тридцатилетний брак, в котором я сначала любила, потом надеялась, потом терпела. И, наконец, выжила. С ним. С его хандрой, жалостью к себе, непромытыми кружками и тоннами претензий.
Алина вжалась в капюшон. Видно, ожидала другой реакции. Наверное, сопереживания. Может, даже совместного плача.
— Но… я больше не могу, — пробормотала она. — Я думала, у вас… есть опыт, и вы подскажете…
— Вы в поликлинике, что ли? — перебила Анна. — Подсказать, куда повернуть, какое лекарство принять? Или вы решили, что я — скорая по душевным травмам? Милая моя, я этот диагноз уже лечила. И не один раз. Только теперь я поняла: нельзя лечить тех, кто сам не хочет вылезти из своей ямы.
— А мне некуда идти! — выпалила Алина.
— А это уже не моя проблема, — Анна резко открыла дверь подъезда. — Я была замужем за этим «некуда идти» тридцать лет. И вы, простите, но не имеете права тянуть меня обратно туда, где я с таким трудом закрыла за собой дверь.
Она шагнула внутрь и захлопнула дверь — не хлопнув ею, а именно закрыв, со всей тяжестью накопленного за годы терпения. Алина осталась снаружи, в своей баклажановой куртке и разбитой иллюзии о том, что бывшая жена — это бесплатный справочник по выживанию с недоделанным мужчиной.
Анна поднималась по лестнице, чувствуя, как внутри скребётся раздражение. Она думала, что всё — позади. Что, раз развелась, освободилась от этого бесконечного болота. Но, как оказалось, Иван — как жирный след от масла на кофте: хоть стирай, хоть кипяти — всё равно проступит.
Кофе в турке закипел слишком резко — Анна чуть не уронила её, схватившись за ручку не той стороной. Обожглась. Выругалась. Мелочь, а обидно. Всё как всегда.
Она плюхнулась в кресло, стараясь расслабиться, и потянулась за телефоном. Заблокированные номера — шесть попыток дозвона. С каких это пор бывшие мужья и их новые подруги становятся коллективными преследователями?
И ведь Иван молчит. Ни слова. Ни намёка. Передал её в «обслуживание», будто она — техническая поддержка по работе с трудными мужчинами. Очень удобно.
Анна долго смотрела в потолок. Потом набрала номер.
— Здравствуйте. Это Анна Сергеевна. Да, участковому, пожалуйста… Да, срочно. Меня преследует неадекватная девушка. Нет, не бывшая подруга. Новая пассия моего бывшего мужа. Да, понимаю, звучит, как сериал на пятом канале. Но это моя реальность. И мне надо, чтобы это прекратилось.
Когда она положила трубку, за окном уже было пусто. Машины не было. Девушки — тоже. Тишина.
Но Анна знала: это только начало. Алина так просто не сдастся.
И в следующую пятницу подъезд опять станет полем боя. Или — местом окончательной победы.
— Это моя добрачная квартира, так что ты зря сюда пришла, — произнесла Анна хладнокровно, с лёгким нажимом на «добрачная», словно чеканила мелкую монету для слепого коллекционера.
Алина стояла на пороге — без зонта, с намокшей челкой, губы подрагивают. За спиной мокрый лифт предательски скрипел, будто подтверждая: да, зря пришла. Очень зря.
— Но он сказал… — пробормотала Алина. — Он сказал, что у него здесь вещи. Книги. Старый пылесос. Удлинитель. Что он ещё имеет право.
— Конечно, сказал, — кивнула Анна и отступила вглубь квартиры. — Он вообще много чего говорит. Например, что он жертва, что его никто не понимает, что он умен, но недооценён. Слушай дальше — будет ещё интереснее.
Дверь не захлопнулась — Анна нарочно оставила её чуть приоткрытой. Не из милосердия, нет. Из тонкой психологической уловки: пусть чувствует себя непрошеной гостьей в доме, куда её не звали. Нога Алины уже на коврике, лицо сдержанно обиженное, взгляд — как у потерявшейся в метро собаки: «Я не хотела мешать, но мне некуда».
— Послушайте… — Алина, наконец, шагнула внутрь, переступая порог как минное поле. — Я не для скандала. Мне просто нужна… ясность.
— А у меня тут, знаешь, не бюро ясности. У меня тут — жизнь. Без него. Слава Богу, стабильная, хоть и скучноватая. С кофейником, книгами, пледом и полной свободой выбора, что смотреть вечером — детектив или ремонт на «Пятом». И в ней, — Анна ткнула пальцем в пол, — нет места для ваших мелодрам.
— Мне тридцать, — вдруг отчеканила Алина. — Я не справляюсь. Я думала, если он у вас столько лет прожил, значит, вы… как-то его выдержали. А я — нет. Он сводит меня с ума. Утром — бурчит, днем — лежит. Говорит, на работу не берут «по возрасту». Ему сорок семь, Анна Сергеевна! Не восемьдесят!
Анна невольно хмыкнула.
— В сорок семь он говорил то же самое. Только тогда виновата была «система», «власть» и «дурацкий начальник». А теперь — ещё и спина. Весь комплекс: лень, обида и хронический синдром вечного недооцененного гения.
Алина села прямо на край пуфика в прихожей. Как села — так и замерла. Ни слова. Ни взгляда. Только тяжёлое дыхание.
— Он сказал, что вы его выкинули, как собаку. Что не дали шанса…
— Я дала тридцать лет. — Анна подошла ближе. — Я давала шансы, кредит доверия, терпение и свою жизнь. Только он этого не заметил. У меня был выбор — утонуть вместе с ним или выплыть. Я выбрала выплыть. А вы, похоже, решили утонуть и тянуть меня за собой.
Алина вскинулась.
— Да я… я не тяну вас! Я просто… он снова заговорил про квартиру! Сказал, что он имеет право. Что половина…
— Нет, не имеет. — Анна перебила, сухо, без лишних эмоций. — Квартира куплена до брака. Все бумаги у меня. Развод оформлен. Всё. Финита. Вы ему передайте, что если он сюда явится — встречу с адвокатом.
— Он не придёт, — тихо сказала Алина. — Он боится вас.
— Зато меня не боятся участковые. — Анна прошла на кухню, откуда уже доносился запах кофе. — Ты будешь?
— Что?
— Кофе. Будешь?
— …Не знаю.
— Вот и он «не знал» тридцать лет, — бросила Анна через плечо. — Всегда не знал: хочет он жить или мучиться, работать или жаловаться, идти вперёд или сидеть у телевизора. А ты чего хочешь?
Молчание.
— Ты его любишь?
Алина вздрогнула, как будто от пощёчины.
— Я… я не знаю. Я его сначала жалела. Потом — злилась. Потом — просто устала. А теперь… как будто и сама заболела.
Анна поставила перед ней чашку кофе. Села напротив.
— Значит, ты — там, где была я. На самой грани. И у тебя есть только два пути. Первый — остаться и превратиться в ворчливую, злую женщину, которая ненавидит мужа, соседей, страну и себя. Второй — уйти. Навсегда. И выжить.
Алина кивнула. Очень медленно. Взяла чашку. Сделала глоток. И вдруг, будто не веря себе, прошептала:
— Он говорил, что вы злая. Что вы… холодная.
Анна рассмеялась. Горько, но искренне.
— Конечно. Злая. Потому что ушла. Потому что не дала доесть меня с потрохами. Знаешь, кто для него хороший человек? Тот, кто всё прощает. Кто кормит, моет, терпит. Я — нет. Я теперь злая. И правильно.
Молчание затянулось.
А потом случилось нечто, чего Анна не ожидала.
Алина вдруг вскочила, опрокинув чашку, и с неожиданной агрессией выкрикнула:
— Вы разрушили его! Вы! Он говорил, что хотел начать бизнес, а вы ему не дали! Что вы его унижали! Что он из-за вас стал таким! И я… я вам поверила. А теперь я одна. С его нытьем, его долговыми расписками и кучей проблем. Почему вы просто не поддержали его? Почему?
У Анны в руке дрожала ложка.
— Потому что я не обязана быть костылём мужчине, у которого две ноги. И если он не идёт — это его выбор. Не мой. Не твой. Его. Только его.
— А теперь — я. — Алина вскинулась. — Теперь он тянет меня. А я тоже жить хочу!
— Так живи. Не у меня. И не за мой счёт.
Анна поднялась. Подошла к двери. Распахнула её. Указала на выход.
— Я больше не хочу, чтобы ты приходила. Не хочу, чтобы звонила. Не хочу знать, что он там говорит. Это мой дом. Моё пространство. Моё право. И я выбираю — быть одна, чем с вами обоими.
Алина стояла, сжав кулаки. Потом, медленно, пошла к выходу. У самого порога остановилась.
— А если он придёт?
— Пусть попробует, — тихо ответила Анна. — У меня теперь есть хороший участковый. И ещё — уверенность, что я себе больше не враг.
Дверь закрылась с отчётливым щелчком.
Снаружи снова пошёл дождь.
А в душе у Анны было впервые за долгое время… тихо.
Анна гладила рубашку — по привычке. Хлопок серый, немного вытертый у воротника, рубашка чужая, но всё ещё лежала в её шкафу. Последняя. Остальные давно вывезли в чёрных мешках, как санитаров вызывают к давно разложившемуся прошлому. Она гладила не для Ивана. Для себя. Как бы абсурдно это ни звучало. Просто рука машинально тянулась, словно гладя ткань, она уравновешивала что-то внутри себя — привычки, боль, злость, привкус ушедших лет.
В дверь позвонили. Не звонок — предупреждение.
Анна замерла. Не потому что испугалась. Просто уже чувствовала кожей: что-то не так.
Открыла.
На пороге стоял Иван.
Не потрёпанный, не запущенный. А как будто… нарочно собранный: чисто выбрит, волосы причёсаны, куртка будто новая. Лицо — отстранённое. Ни тебе «прости», ни «можно войти». Только глаза. Эти самые глаза, которые она когда-то любила. А теперь — как щепка под ногтем: маленькая, но больно.
— Ты чего пришёл?
— Позови Алину.
Анна опешила. Почти рассмеялась.
— Что?
— Я знаю, она у тебя.
— У меня? — Анна облокотилась о дверной косяк. — Я тебе приказываю, Ваня, срочно перестать смотреть сериалы с плохой актёрской игрой. У тебя что, в голове сценарий поехал?
— Она исчезла.
Анна медленно выпрямилась.
— С кем?
— Ни с кем. Просто ушла. Два дня нет. Телефон молчит. Ушла с рюкзаком. Я… подумал, что ты могла… ну, принять её. Из жалости.
Анна ничего не ответила. Просто шагнула вглубь квартиры, за ней — Иван, нерешительно, будто снова в гостях у чужой женщины, которую когда-то звал женой.
— Она приходила. Да. — Анна прошла на кухню, как будто это был не разговор, а утренний ритуал: включить чайник, достать кружку, налить воду. — Кричала. Обвиняла. Потом ушла. Думала, больше не появится.
Иван молчал. Только сжал плечи.
— Она потерялась. — Сказал это так тихо, как будто самому себе не верил. — Полиция ничего не делает. Говорят, «взрослая, сама ушла, ждите». А я не могу. Понимаешь? Я… я никому больше не нужен.
— Вот оно. — Анна села. — Всё вернулось на круги своя. Снова ты — бедный, несчастный, никому не нужный. Только теперь — не со мной. А с ней. Ты просто сменил декорации, Ваня. А пьеса осталась та же.
— Я не за собой пришёл. Я за ней. — Он посмотрел ей в глаза впервые за весь разговор. — Я виноват, да. Я устал, я ныл, я не хотел взрослеть. Но она… она слишком хрупкая. Слишком молчаливая. Может, я её сломал.
— Может, и сломал. — Анна тихо выдохнула. — А может, она просто проснулась и решила жить. Без тебя.
— Она не сможет.
— А ты не должен мешать.
Он опустился на стул. Сложил руки, как будто на суде.
— Я был к тебе несправедлив. И к ней тоже. Но я всегда думал, что вы… обязаны. Просто обязаны терпеть. Потому что я устал. Потому что мне трудно.
— Мы не обязаны. Ни ты, ни я — никто никому ничего не должен, — Анна сжала руки. — И это ты должен был понять лет двадцать назад.
Они молчали. Словно больше нечего было говорить. Только электрический чайник шипел в углу, как старый шептун: «Опоздали вы, голубчики. Всё уже остыло».
И тут — в дверь снова позвонили.
Анна не пошла сразу. Сердце — в пятки. Иван вскинулся, будто почувствовал то же.
Открыла.
На пороге стоял… отец Алины.
Высокий, пожилой, в дорогом пальто. Лицо — тревожное, губы напряжённые. Рядом — женщина с седеющими волосами и тревожными глазами. Мать, вероятно.
— Вы Анна Сергеевна? — Голос ровный, сдержанный, но в нём было больше тревоги, чем в звонке в три ночи.
— Да…
— Мы… простите, мы Алинины родители. Она оставила нам записку. Упомянула ваш адрес. Ивана. Мы не знаем, где она. Мы уже во всех больницах были. Полиция не реагирует. Мы не знаем, что делать.
Анна сжала дверную ручку. Снова посмотрела на Ивана. Тот встал, как будто ему ударили в грудь.
— Она… не у вас?
— Нет, — мать вздрогнула. — Она просто написала: «Я больше не могу. Простите. Я должна уйти. Не ищите меня».
Иван рухнул обратно на стул.
— Это из-за меня.
Отец Алины вскинулся.
— Что значит — из-за вас?
— Она… она жила со мной. Я… я уволился. Сидел. Давил. Всё было… трудно. Мы не справились. Я… не справился.
Мать уже плакала.
Анна не плакала. Она только чувствовала, как в животе стынет что-то тяжёлое.
— Мы найдём её, — сказала она. — Она не глупая. Просто ей нужно было уйти. Чтобы не сойти с ума. Я это знаю.
— Куда она могла пойти? — отец был бледен. — Она ни с кем не общалась. Ни с подругами, ни с коллегами…
И тут Анна вспомнила. Одну короткую фразу, сказанную Алиной как-то мимоходом, когда та всё ещё верила в Ивана:
«Если совсем плохо станет — поеду в Воронеж, к тёте Лизе. Она хоть не будет пилить».
— Есть один вариант, — тихо сказала Анна. — И если она там… это будет означать, что она выбрала жить.
Через неделю Алина нашлась. Жива. В Воронеже. Без Ивана. Без истерик. Она не хотела, чтобы её искали. Но мать настояла: «Поговори с Анной. Ты ей должна».
Они поговорили. Долго. Спокойно. По-взрослому. Слишком по-взрослому для своих лет.
А через месяц Иван исчез. Никому не позвонив, не попрощавшись. Вроде бы устроился куда-то охранником. На стройку. Где никто не знал, кем он был, и никто не ждал, кем он станет.
Анна теперь ставила две чашки кофе утром. Одну — себе. Другую — пустую. Для будущих гостей. Или — для тех, кто, возможно, придёт снова. С миром.
Но если кто-то снова попытается влезть в её жизнь, как в чулан — будет знать: это её квартира.
Добрачная.
И вы, ребята, зря сюда пришли.
