— Марина! — заорала Лена с порога, как будто возвращалась не в квартиру младшего брата, а в свою крепость, в которой временно живут варвары. — Это что у тебя на плите? Опять жир? Я же два дня назад приходила, всё драила!
Марина глубоко вдохнула. С утра она мечтала только о тишине, овсянке и паре страниц нового курса по интерьерному зонированию, но Лена, как всегда, пришла с претензиями и без предупреждения. И, как всегда, в ботинках. Прямо по ковру. По её любимому ковру из ИКЕА. Хотя, кому он тут любимый, кроме неё?
— Лен, доброе утро, — натянуто ответила Марина, продолжая размешивать кашу. — Ты бы хоть сообщала, что собираешься в гости.
— В гости? — Лена театрально фыркнула, раздеваясь и, конечно, оставляя куртку на спинке кресла в гостиной. — Это квартира моей мамы. Ну и Андрея, конечно. Я сюда и без приглашения могу. Ты — тут новенькая, а я с детства по этим стенам бегала. У нас тут, можно сказать, родовое гнездо.
Марина медленно повернулась к ней, прищурилась. Очень хотелось ответить остро, по существу, да вот только Андрей вчера перед сном снова сказал: «Ну, потерпи, Марин, это же семья. Они же от доброты, честно».
Вот от доброты Лена вчера в ванной шампунь вывалила, а мама Андрея — Ирина Павловна — вообще перед уходом громко заметила, что у Марины «очень странный вкус в одежде». Хотя она была в обычном тёплом свитере, просто не в бежевом, как у них принято, а в зелёном. Видимо, зелёный в этой квартире — акт агрессии.
— Лена, если честно, я немного устала от ваших визитов, — мягко, но с холодком сказала Марина. — Мы с Андреем живём вместе, я здесь тоже прописана, и мне бы хотелось немного личного пространства. И… уважения, если это не слишком смело просить.
— Ага! — Лена хлопнула ладонями, как будто только этого ждала. — Вот оно началось. Синдром молодой жены. Сперва пространство, потом — «я не обязана стирать носки», потом — развод. Знаем, проходили. Только ты, Мариш, не забывай, что если ты уволилась с работы, то сейчас живёшь на деньги моего брата. Так что хоть какое-то уважение — оно должно быть не тебе, а от тебя.
— Я уволилась, потому что решила переучиться. Я хочу заниматься дизайном, а не клянчить работу, которая меня выжигала. — Марина почувствовала, как голос начинает дрожать. Злость подступила к горлу — такая горячая, обидная злость, от которой потом целый день внутри как пожар.
Лена хмыкнула и уселась за стол, не дожидаясь приглашения. Взяла яблоко из вазы, оглядела его, как фрукты на рынке, и сказала:
— Только у нас одна беда — дизайнеров у нас сейчас, как грязи. Вот хоть маму спроси — она скажет. Вон на районе целая студия открылась: «Зонируем уют». Так и висят на заборе. Ты бы лучше уборкой занялась, а не зонами своими.
Марина не ответила. Просто поставила перед ней чашку кофе. Без сахара — Лена же на диете. Хотя вчера в девять вечера сожрала половину «Киндер Дельче», притворившись, что «это детям».
Тут как по команде зазвонил домофон. Марина вздрогнула — по выходным этот звук как выстрел. Кто-то из них, без вариантов. Через секунду Лена уже нажимала кнопку:
— Мам, заходи, Марина ещё не уехала.
— А с чего я должна была уехать? — прошептала Марина. Но никто не ответил. Лена уже вовсю наяривала в телегу кому-то, очевидно, делилась: «Сейчас будет театр. У Марины с утра синдром жертвы. Опять».
Ирина Павловна вошла как дама на премьеру — с торжественным вздохом, слегка надушенная, в пальто, которое вечно пахло карамелью и раздражением.
— Дочка, привет! — воскликнула она Лене и поцеловала её в щёку. Мимоходом кивнула Марине. — Ну как вы тут? Холодно у вас. Почему Андрей не закрутил батареи?
— Андрей на работе, — спокойно ответила Марина. — Я думала, вы с ним договариваетесь, когда приходите.
— А зачем? — удивилась Ирина Павловна, присаживаясь на край дивана, как хозяйка, осматривающая имение. — У меня ключ есть. Он мне сам дал. Всё равно сюда никто чужой не ходит. Да и вы, Марина, дома почти всегда, разве нет?
И всё. В этот момент у Марины внутри щёлкнуло. Громко так, с эхом. У неё не было сил сдерживать улыбку — горькую, кислую, чуть безумную. «Вы почти всегда дома» — звучит как приговор. Как будто она — кот.
— Мам, — вставила Лена, жуя яблоко, — а ты знаешь, что Марина хочет пространство. И уважение.
— Ой, да ладно! — всплеснула руками Ирина Павловна. — Сейчас все хотят пространства. Только ты сперва за собой убери, а потом проси пространство. А уважение? Так его не выдают по заявке, его надо заслужить. Или, прости господи, за что тебя уважать — за то, что ты уволилась?
Марина вдруг резко встала. Не вскипела — нет, она наоборот, замерла. Руки дрожали, но голос был ледяной.
— Простите, — сказала она. — А вы что, всерьёз считаете, что можете приходить, когда хотите, критиковать меня и потом удивляться, что я чувствую себя тут чужой?
Тишина. Даже Лена прекратила хрустеть яблоком.
— Это квартира, в которой я живу. Я здесь убираюсь, готовлю, делаю покупки, поддерживаю Андрея, терплю ваше постоянное вторжение, и всё равно каждый раз чувствую себя… как гостья без тапок. И что бы я ни делала, вам всё мало.
— Ой, как заговорила! — фыркнула Ирина Павловна. — Да тебя бы на моём месте посадить! Ты бы у нас тут всё по зонам разложила? Да ты хоть одну кастрюлю отмыла в жизни?
— Да я всю свою жизнь отмываю! — вспыхнула Марина. — Только не кастрюли, а вашу злость, ваше раздражение, вашу пассивную агрессию! Вы с Леной — как два дежурных прокурора, каждый визит — как допрос!
Лена кивнула — с видом, будто только и ждала момента подтвердить:
— Ага. Вот и выходит наружу. Андрей тебе слишком много позволил. Надо будет с ним поговорить, чтобы ограничил тебе доступ к… к капризам.
Марина молчала. Она смотрела на этих двух женщин и думала, что они, по сути, не злы. Они просто привыкли. Они не умеют иначе. Но почему она должна страдать от их привычек?
Ирина Павловна встала. Поправила пальто. Посмотрела на Марину — холодно, оценивающе.
— Андрей — наш сын. А ты — пока что его жена. Это не одно и то же.
Марина не ответила. Просто отвернулась и стала мыть уже чистую кастрюлю.
Пока что.
Но это «пока» начинало обретать форму. Настоящую. Острую. И, может быть, даже спасительную.
Андрей пришёл домой в семь. Без звонка, без смс. Как будто не нужно было предупреждать, что ты входишь в эпицентр недавнего землетрясения. Как будто жена не провела утро в обороне, день — в ментальном обмороке, а вечер — в трёхчасовом созерцании окна, размышляя, не выброситься ли, а потом вспомнив, что живут они на втором этаже.
— Привет, солнце, — сказал он, разуваясь в коридоре. Шапку повесил на вешалку, куртку — на стул. На Тот Самый Стул, где уже лежала куртка Ирины Павловны. Он даже не заметил. — Мам с Леной не застала?
Марина вытерла руки об полотенце, отложила нож — с которым чистила картошку, хотя есть никто уже не собирался — и медленно, как в фильме, повернулась к нему.
— Они были здесь. Часов шесть назад. И два часа назад. И час назад.
Андрей пожал плечами, как будто это обычное дело — ну, как почтальон с рекламными брошюрами.
— Ну, они волнуются. Ты дома одна, скучно, может. Мам сказала, ты как будто нервничаешь в последнее время. Даже не здороваешься.
— А ты когда меня спрашивал, как я себя чувствую, Андрюша? — Она смотрела на него, уже не со злостью, а с чем-то совсем другим. С тоской. Как на человека, который когда-то был твоим. А потом стал частью другой стаи.
Он замялся, почесал затылок, сел за стол. Взял вилку, на автомате ткнул в миску с салатом.
— Ну что начинается-то? Опять? Ты у меня дома, тебя никто не обижает. Мамы приходят — ну да, бывает. Но ты же знаешь, как они — добрые, просто характер такой. Ты их не провоцируй, и всё будет нормально.
Марина замерла. Потом подошла. Медленно, плавно, как хищник.
— Я тебя сейчас кое о чём спрошу. Только не перебивай. Можешь?
Он кивнул. Отвёл глаза.
— Если бы моя мама, — Марина выделяла каждое слово, — приходила к нам домой без звонка. С ключом. Кричала бы, что ты сидишь на моей шее. Шарила бы в холодильнике, обсуждала бы твои штаны, называла бы тебя лентяем и недоделом. Если бы моя сестра каждый раз устраивала допрос: почему ты не пылесосил, почему у тебя жир на сковородке, почему ты не заработал, почему ты вообще живёшь. Как бы ты себя чувствовал?
— Ну, это же… другое. Я мужчина. Я зарабатываю. Я… — он осёкся. Потом снова: — Ну ты знаешь, мамы они такие. Знаешь, сколько она ради меня сделала?
— А я? — Она подошла ближе. — Я тебе кто?
— Ты жена.
— Пока.
Он встал. В голосе зазвучало раздражение.
— Опять ты начинаешь! Ну чего тебе не хватает?! Я работаю, не пью, не гуляю. Я стараюсь. А ты всё о чём-то своём. Всё тебе мешают. Лена мешает, мама мешает, всё у тебя не так. А ты сама что? Курсики свои сидишь, картинку рисуешь и мечтаешь, чтоб тебя все уважали. За что?
— За то, что я человек, Андрей! — голос её сорвался, наконец-то. — Я не домработница. Не жертва. Я твоя жена, но мне каждый день напоминают, что я тут временная. А ты — молчишь. Ты просто… смотришь в окно.
Он повернулся, хотел уйти на балкон — как обычно, когда ссоры. Но она не дала. Закрыла дверь, встала перед ним.
— Нет. Сегодня ты не сбежишь.
— Ты мне что, ультиматум ставишь?
— Да.
Он засмеялся. Но не от веселья — от растерянности.
— Ты серьёзно? Ты хочешь, чтобы я выбирал между тобой и моей семьёй?
— Нет, Андрей. Я хочу, чтобы ты выбрал меня. Просто выбрал. Не вместо кого-то, а со мной. Но ты всё время выбираешь их. А меня — сдаёшь в аренду. На условиях: не высовывайся, не жалуйся, не мешай жить.
Он сел. Молча. Взгляд — куда-то мимо.
— Это же их квартира, — тихо сказал он. — Я просто не могу выгнать маму.
— А ты можешь выгнать меня?
— Ты перегибаешь.
— Ага. Перегибаю. Уже полгода, как начала гнуться. Под их слова, под их график, под твою тишину. Я уже как проволока — согнулась в удобную форму. Только вот… начала трещать.
Тишина повисла. Густая. Не уютная — как в кино, а неловкая. Та, в которой двое всё поняли, но продолжают делать вид, что не слышали.
— Я завтра перееду, — тихо сказала Марина. — На время. Подруга пустит. Мне нужно подумать.
— Вот и думай, — выдохнул он, не поднимая глаз. — Только помни: мама — не временное явление. А жена может быть бывшей.
Она кивнула. Не слабо, не из горя. Просто кивнула — как бухгалтер, закрывший счёт. Потом прошла в спальню, закрылась. Он не пошёл следом.
На следующее утро всё шло как по нотам.
Марина встала в шесть. Собрала чемодан. Вынула из холодильника банку с фасолью — Лена принесла неделю назад «на борщ», хотя никто его не варил. Написала записку: «Фасоль не пригодилась. Можете съесть или унести.»
Оделась. Вышла. Андрей спал. Или делал вид. Всё равно — значение уже потеряло.
А через два дня в её телефоне зазвонил новый номер. Она не взяла. Перезвонили. Не взяла снова. На третий раз голос:
— Это вы — жена Андрея?
— Уже почти нет.
— Тут такое дело… Его мама попала в больницу. Сердечный. Вы же, наверное, близкие?
Марина выдохнула. Молча. Долго.
— Знаете, — сказала она наконец. — Близкие — это когда тебе не надо ключ от квартиры выбивать. Когда тебя уважают. Я — была женой. Но семьёй я там не была ни дня.
И отключилась.
Но вот только внутри вдруг стало не легче, а хуже. Как будто всё, что она отвоевала — в миг превратилось в вату. Победа без вкуса. Без цвета. Без жизни.
И это был ещё не финал. Это было только между.
Марина сидела у Лены — другой Лены, подруги с института, той самой, которая когда-то вышла замуж за француза, развелась за два года, и теперь с гордостью носила прозвище «экспат с багажом». У неё был диван с запавшей серединой, кот по кличке «Дядя Вова» и кофемашина, которую нужно было гладить и просить — иначе не работала. Марина жила здесь неделю. И всё это время не звонила. Никому.
Андрей писал. Один раз. «Как ты там?»
Она не ответила. Он не перезвонил.
Семья мужа молчала, как будто её и не было вовсе. Как будто она сгорела дотла и всё, что осталось — это запах гари и пятно на паркете.
— Ну так ты чего дальше? — спросила Лена, вываливаясь из ванной с полотенцем на голове и чашкой чая. — Ждёшь, что он прибежит с кольцом и букетом? У тебя какой, 38-й размер? Или, как у всех страдающих, 40-й внезапно?
Марина хмыкнула:
— У меня теперь «размер сомнений». И вообще — я ничего не жду. Я… просто думаю.
— Уже две недели. Это уже не «думаю». Это «живу тут». Кот начал привыкать.
— Да он и так меня за мебель считает.
— Так ты ему и скажи: «Я — мебель, но с функцией ‘вынос мозга’. И только по праздникам».
Марина рассмеялась. Настояще. Но ненадолго.
Вечером, когда Лена ушла на свидание с каким-то очередным программистом с аллергией на брак, Марина осталась одна. Включила свет. Выключила. Снова включила. Посмотрела на себя в зеркало.
Новая стрижка. Свободная футболка. Глаза — другие.
Какие-то… чужие.
Раздался звонок. Не телефон. Домофон.
Она подошла. Нажала кнопку.
— Алло?
— Это я, — голос был низкий, усталый. — Можешь спуститься?
Марина взяла ключ, накинула куртку. Спустилась.
Во дворе стоял Андрей. Один. Без мамы, без Лены, без куртки.
— Что ты здесь делаешь?
— Просто хочу поговорить. Без криков.
— У нас вроде бы не диалог, а прощание.
— А можно и то, и другое?
Он молчал, пока она курила. Потом выдохнул:
— Мама умерла. Два дня назад. Инфаркт. Я… не мог. Просто не знал, как сказать. И не хотел, если честно.
Марина замерла. Рука с сигаретой дрогнула. Задышала чаще.
— Сочувствую.
— Знаешь, странно… Я думал, что мне будет плохо. Но я чувствую… пусто. Не горько — пусто. Будто кто-то вынул часть фона. И остался только я.
— А Лена?
— Съехала. Мы поссорились. Она сказала, что я слабак. Что допустил «эту» в дом, и вот результат.
— «Эту»? — Марина подняла брови.
— Ну, тебя.
Она выдохнула.
— И ты что — пришёл просить прощения?
— Нет. Не знаю. Наверное, пришёл спросить — а можно ли начать по-другому?
— После того, как ты молчал, когда меня унижали? После того, как ты выбирал «не вмешиваться», потому что «мама старая»?
— Я… был трусом. Мне было удобно. У тебя хватало силы — у меня нет. Тогда — не было. Сейчас, наверное, тоже. Но я… остался совсем. И понял, что ты — единственный человек, с кем я хотел бы дожить до тишины. Той, где никто не орёт, не приходит с ключами и не учит, как жарить котлеты.
Марина смотрела на него. Долго. Потом сказала:
— А ты знаешь, какая я на самом деле?
Он удивлённо моргнул.
— Я злая. Я не терплю вторжений. Я хочу молчать, когда хочу. И разговаривать — когда сама решу. Я — не подушка безопасности. Я — не бонус к женитьбе. Я — человек. И если ты этого не понял раньше — может, и не поймёшь никогда.
Андрей посмотрел вниз.
— Я понял. Но, может… можно мне попробовать ещё раз?
Тишина.
Марина затушила сигарету. Потом улыбнулась.
— Можно. Только сначала — в магазин. Потом — ремонт. Потом — новый замок. И знаешь, что ещё?
— Что?
— Ваша фамилия на дверном звонке? Убираем. Будет: «Марина». Без отчества. Без приставок. Просто: хозяйка.
Он кивнул.
— Согласен.
Через неделю они жили в квартире вдвоём. Лена звонила — не взяла. Дядя Вова скучал — приехал в гости. Новую табличку повесили вместе. Андрей сходил к психотерапевту — один раз, но сходил.
А Марина?
Марина начала смеяться чаще. И курить — реже. А когда в очередной раз у неё зазвонил телефон с неизвестного номера, она просто сказала:
— Здравствуйте. К Марине? Она сейчас занята. У неё личное пространство.
И отключилась.
