— Да ты просто в семью нашу не вписалась, Галь. Ну не пошла ты нам. Как пазл, у которого угол обломан. Вроде картинка почти сходится, а вот противно на стык смотреть, — с этими словами Мария Ивановна поправила халат, уселась в кресло и сунула в рот конфету.
Галина молча смотрела на свекровь. Сказать хотелось много. Очень. Желательно с выражением, с глаголами, переходящими в действия. Но… нельзя. Пока нельзя. Пока внутри не щёлкнуло окончательно.
— Не вписалась? — спокойно, почти ласково уточнила она. — То есть пятнадцать лет переводов на карту, отпусков на вашей даче, курток Светке, телефонов Аньке и таблеток тебе — это всё от чего? От великой непричастности?
— Ну ты же сама всегда говорила — “я всё для семьи”, — пожала плечами свекровь. — А мы что? Мы и не отказывались. Мы принимали. А теперь вот… характер у тебя полез. Поздно, милая. Поздно.
Галина отвернулась к окну. Занавески — прости, Господи, шторы — были ещё те, с рюшами, как на даче у тёти Вали в девяностом. На стекле — белая пластиковая сетка. Мария Ивановна всё боялась, что голубь влетит. Или, чего доброго, внук. Внуку — шесть. Зовут Ванечка. Он сын Светланы — жены младшего брата Константина. Галина его, конечно, не рожала, но носилась с ним как с антиквариатом. Всё-таки “свой”, кровный почти. Пока в один момент не поняла: она — только банкомат с ногами. А бабушкой его в саду называют другую — Светкину маму.
Галина закрыла салон пораньше. В этот день всё шло наперекосяк: клиентка поругалась с мастером, сломался стерилизатор, а на складе опять напутали с поставкой. Смешно, но легче всего было терпеть именно на работе. Там хотя бы платили за истерику.
— Галь, слушай, — голос мужа в телефоне звучал натянуто. — Мамке опять таблетки нужны. Эти, знаешь, “Депретинол”, дорогущие. Я думал, может, ты на недельку скинешься?
— На недельку? — переспросила она. — А потом? Она от них как от кофеина. Подсадка надолго. Давай ты тоже скинешься.
— Ну у меня сейчас туго… Я ж тебе говорил, в офисе урезали бонусы. Только оклад капает.
— Я в курсе. Урезали. Уже третий год как.
— Не начинай, — Константин вздохнул. — Это всё временно. Я подыскиваю варианты.
— Подсказать? — сухо сказала она. — Есть варианты: либо ты начинаешь взрослеть, либо я прекращаю играть в спасателя.
Молчание. Потом — гудки. Типичный финал их диалогов.
Вечером она услышала разговор случайно. Вернее, её никто не звал, но и не гнали. Классика жанра — она пришла раньше обычного и застала тёплое семейное чаепитие. Без неё.
— Да я давно говорю: сидит у нас на шее, — сказала Светлана, покусывая бисквит. — Гламур свой этот кормит, сама как кукушка, детей нет, одни салоны да пилинги.
— Ага, — поддакнула Анна, сестра Кости. — И вы посмотрите, какая у неё машина! Блондинка сорок пять плюс на красной «Мазде» — это же прямо клише из сериала. Кто за рулём, тот и в доме главный.
— Я вот всегда говорила, — со смешком добавила свекровь, — на ней женился — и всё, стал на подработках. Ну а что? Удобно! Баба — при деньгах. Мы хоть по людям зажили. А Галя… она и рада стараться. Только не умная. Слишком добрая.
Галина стояла в прихожей. В руке — упаковка апельсинов. В другой — чёрный конверт с чеками за стоматологию, которую она только что оплатила для Анны.
— Ну что? — Константин вошёл в спальню и сел рядом. — Обиделась?
Она молчала. Смотрела на свои ногти. Без покрытия. Без времени.
— Они не со зла, Галь. Просто… у нас вот такая семья. Мы на юморе, на иронии. Мы все такие. Не воспринимай всерьёз.
— Юмор? — она подняла глаза. — Ты правда считаешь, что это юмор?
— А ты что, правда считаешь, что ты нам не чужая?
После этого всё пошло быстро. Галина вывела из семейного бюджета себя. Убрала свою карту из группы «Общий котёл». Перестала переводить деньги. Однажды свекровь позвонила.
— Ты что, обиделась? Мне опять “Депретинол” нужен. Я не могу без него. Меня трясёт.
— Позвони в поликлинику. Пусть назначат отечественный аналог. Бесплатный. Или ты думала, я — твой фонд обязательного медицинского страхования?
— Галина, не скандаль. Мы семья, — вкрадчиво пропела свекровь. — Ты же взрослая женщина. Всё понимаешь. У тебя есть возможность, ты и помогаешь. А если не ты — кто?
— Кто? Вот вы и узнаете, кто. Только без меня.
С Константином разговор был короче. Он пришёл домой поздно, не разувшись прошёл на кухню, налил себе борща, разогрел и сел есть. Не поздоровался. Как обычно.
Она стояла в дверях.
— Холодный?
— Угу, — не глядя, буркнул он.
— Как и наш брак, — кивнула Галина. — Ты знаешь, я тут подумала…
Он поднял глаза.
— Что?
— Я же для вас всё. Все эти годы. Ты только пожимал плечами и говорил: “ну ты же сама”. А теперь — всё. Я передумала. И да, ты собираешься. Сегодня.
— Куда? — он хмыкнул. — На балкон?
— Как вариант. У тебя есть полчаса, пока я не начала выкидывать твои трусы с девочками-миньонами из окна. Хочешь — начинай с носков.
— Ты шутишь?
— Уже нет. Вон чемодан. Быстро. Я серьёзно.
Когда Константин вышел с сумкой, в лифте застрял на минуту. Галина смотрела на закрывающиеся двери. Ни слёз, ни страха. Только чувство освобождения. Как будто с плеч сняли чей-то залежавшийся свитер — чужой, тягучий, вонючий нафталином.
Телефон зазвонил. “Мама Костя” — высветилось на экране.
Она улыбнулась и сбросила. Потом выключила телефон.
Вечер был её. Впервые за пятнадцать лет — полностью.
После того как Константин ушёл, квартира будто выдохнула. Всё стало тише. Глухой холодильник не гудел по ночам — оказывается, это он так реагировал на чьи-то постоянные перекусы в два ночи. Кружки в раковине не множились как грибы после дождя. Носки не размножались на спинке дивана. Только голос в голове не умолкал:
«Ты же сама хотела семью, Галя. Ну вот же она, на тарелочке. С пельменями, просьбами, претензиями и поучениями. С любовью — но не к тебе.»
Прошла неделя. Потом вторая. Салон работал как часы. Клиентки, особенно те, кто постарше, смотрели с новым уважением: Галина не жаловалась, не нытьём брала, а действием.
— Ты только посмотри, как ты похорошела, — однажды сказала ей Раиса Николаевна, бухгалтер лет шестидесяти. — Прямо с лица ушло это “женщина-несёт-всех”. Вот честно. Глаз заблестел, кожа пошла! Может, ботокс?
— Да какой ботокс, Рая… — усмехнулась Галина. — Я просто больше никого не содержу. Это лучше любого филлера.
Свекровь не сдалась. Она звонила каждый вечер. Иногда молча. Иногда — скрипя зубами. Временами отправляла голосовые сообщения в духе:
— Галочка, я же тебя как дочь принимала. Хотела с тобой в храм сходить, на чаёк посидеть. А ты…
Один раз Галина даже чуть не посочувствовала. Почти. Но потом вспомнила, как та в компании подруг называла её “главная спонсорша наших ЖКХ”. И отпустило.
Однажды на пороге появился он. Константин. Как ни в чём не бывало.
— Я, может, погорячился, — сказал, ковыряя ногтем ключницу в виде котика. — Ты тоже. Мы же взрослые люди. Мы же семья.
— Ты говорил, я вам чужая, — спокойно ответила она, опираясь на косяк. — Забыл?
— Ну, это так… сгоряча. Ты ж сама любишь гиперболу. Преувеличения. Всё воспринимаешь близко. Это от одиночества.
— Я теперь не одна. Я с собой. И мне нормально.
— Ну ладно, не хочешь — не впускай. Только вот у меня к тебе просьба. Квартира-то твоя, но я там прописан. Вон, даже мама документы нашла. Может, договоримся?
Она хмыкнула:
— А, ну конечно. На развод подали — теперь вспомнил про «прописан». До этого ты был как мебель: стоишь и молчишь. А теперь — юридическое лицо. Привет, возвращение блудного иждивенца.
— Не обязательно с таким сарказмом. Всё можно решить. По-человечески. Без скандалов, — он поднял руки, изображая миротворца. — Я, может, на время у Светки. Но ты же понимаешь — у них тесно.
— Ты меня за кого держишь, Костя? Ты у Светки теперь не просто живёшь. Ты там — как утварь. Она тебе тапки даёт. Она тебе борщ греет. Но она и решать за тебя будет. А я — свободна. Больше не твой банкомат.
Он покачал головой, как учительнице, разочарованный отличницей:
— Вот так вот? Всё перечеркнула?
— Нет, не перечеркнула. Я это выбросила. С балкона. Вместе с твоей пижамой и запасом носков. Жаль только, что ты не догадался их постирать хотя бы раз за пятнадцать лет.
Спустя пару дней она встретила Светлану. Случайно. В магазине. У кассы. Светка вцепилась в тележку как в штурвал, лицо кислое — видимо, готовила “семейный” ужин. Или репетировала роль “новой королевы”.
— Ой, Галина! — с фальшивой радостью воскликнула она. — А ты как? Одна теперь? Тяжело, наверное. Без семьи-то.
— Легко, Свет. Как будто камень сняли. Только это был не алмаз — а бетонный блок, пахнущий пивом и жиром. Кстати, у тебя новая тушь? Подтекла малость.
— Сама ты подтекла. Видно, без мужика мозги расплылись, — буркнула Света, выкладывая покупки. Среди них были и «Депретинол», и что-то ещё с надписью «от давления».
— Да нет, Свет. Это вы без моей карты поплыли. А у меня — прилив сил.
И вот — она снова в салоне. Вечер. Тишина. Сидит, смотрит в окно. На подоконнике — чашка чая и документы. Тоненькая стопка. В самом верху — свидетельство о разводе. Ни слёз, ни дрожи. Только лёгкое внутреннее:
“Жива. Молодец. Всё правильно.”
Телефон вибрирует. Сообщение:
“Галя, пожалуйста, ты уверена, что так надо было? Мама просила помириться. Она страдает. И я страдаю. Мы же всё-таки семья.”
Галина улыбается. И набирает ответ:
“Константин, страдание — это не повод к воссоединению. Это повод к психотерапевту. Я нашла себя. А вы ищите кого-нибудь ещё. Лучше — не с картой “Мир”.”
Тем же вечером на кухне зазвонил домофон. Она не подходила. Просто сидела и слушала, как механический голос говорит:
— Это Мария Ивановна. Галочка, открой. Я хочу поговорить. Я не за деньгами. Я за душой.
Галина подошла к трубке. Нажала кнопку. Потом — выключила звук. И пошла спать. Утром надо было ехать в налоговую. Потом — на массаж. Впереди было столько дел. Настоящих. Смышлёных. Без их «семейных ценностей».
— Вы понимаете, Галина Сергеевна, ему просто некуда идти, — голос Марии Ивановны срывался, но всё ещё держался на ноте ложной благочестивости. — Он же всё ради вас! Всё в дом! В семью! А вы его как… старую тряпку!
— Угу, — кивнула Галина, обмакнула булочку в кофе. — Только вот стирала эту «тряпку» я. Кормила я. Лечила я. Даже гладить пробовала. А она всё равно мятая и воняет ленивыми оправданиями.
Мария Ивановна сидела в кресле, как будто кто-то привёз её туда против воли. В платочке. С печеньем в целлофане. Классическая свекровь средней тяжести. Мелкой тяжести они обычно притворяются подругами.
— Галочка, я ж к тебе по-хорошему… Ты же не зверь! Женщина ты! Ну, оступился мальчик, ну запутался…
— Ваш мальчик — это мужчина 48 лет, Маша, — отрезала Галина, пристально глядя в глаза. — Мужчина, который “запутался” в своей зарплате, в чужих юбках и в бытовых расходах. Вы вырастили не мужа, а клиента соцслужбы.
— Как ты смеешь! — вскинулась Мария Ивановна. — Он страдает! У него давление скачет! Он живёт у Светки, а у неё муж, между прочим! И вообще — ты что думаешь, тебе легко одной будет?
— Уже легче, — коротко кивнула Галина. — Я теперь знаю, что никто не лазит в мой кошелёк под предлогом “на шины зимние” в июне.
Через пару дней появился сам Константин. На пороге. В пакете — торт. “Птичье молоко”, как всегда. Он знал, что Галя его любила. Когда-то.
— Просто послушай. Без криков, — начал он, сразу проходя внутрь, как будто не было ни развода, ни унижения, ни выброшенных с балкона трусов.
— Ты даже не спросил, можно ли войти, — сухо сказала она, следя, как он ставит торт на стол.
— Потому что знаю тебя. Ты добрая. Ты всё равно не выгонишь.
— Проверим, — прищурилась Галина.
Он вытащил руку из кармана. Протянул коробочку.
— Это тебе. Браслет. Серебро. Я знаю, ты не любишь золото — “как у бухгалтерши из СНТ”.
— Кто покупал?
Он замялся.
— Света… ну, то есть, я… ну, мы вместе выбирали. Я ей денег должен. Но подарок от души.
— Света выбирала? Та, которая зовёт меня “Барыня из трешки на ипотеку”?
— Ну, она вспылила тогда, но… ты же знаешь, у неё характер. А у тебя… У тебя сердце.
— Да, Константин. Сердце. Только ты его использовал как банкомат. Без пин-кода. Просто нажимал «Снять всё». И в рублях, и в нервах.
Он сел на стул. Сдулся. Прямо на глазах.
— Я скучаю по тебе, Галя. Честно.
— Ты скучаешь не по мне. А по деньгам, по тёплой ванной, по автоматической стиралке и тому, что тебе не надо думать, кто купит сыр и кому платить за интернет. А я не возвращаюсь к тем, кто ушёл по собственной воле. Балкон для бывших — закрыт.
Он ушёл. Медленно. Без торта. Без браслета. Без прощания.
Неделя спустя.
Галина приехала в салон позже обычного — утром у неё была встреча с юристом. Она хотела окончательно переоформить квартиру, чтобы ни у кого не было и намёка на притязания.
На ресепшене её ждал конверт. Без подписи. Только записка:
“Для Галины. От того, кто всё испортил.”
Внутри — заявление об отказе от прописки. Всё оформлено, нотариально заверено. Сзади — надпись его рукой:
“Я отпускаю. Прости, если сможешь.”
Она стояла, молчала. Несколько секунд. Потом выдохнула. Улыбнулась. Грустно, но честно.
— Марин, — обратилась к администраторше, — передай клиентке на 11:30, что я чуть позже. Хочу кофе и… новую жизнь. Сливочную. Без сахара. И без Кости.
Вечером она с подругой Ларисой сидели у неё на балконе. Тот самый балкон, с которого однажды летели носки и семейные трусы.
— Ты как? — спросила Лариса.
— Я свободна. Это сначала страшно. Потом весело. Потом — спокойно.
— Слушай, а ты не хочешь реально с кем-нибудь познакомиться? — прищурилась Лариса. — Ну, чтобы был… нормальный. Работающий. С зубами.
— С зубами — это уже почти роскошь, — засмеялась Галина. — Но пока нет. Пока хочу пожить без спасения кого-то. Только себя.
А на следующий день она впервые за десять лет купила себе билет на юг. Одна. Без чьих-то “да мне отпуск не дают” и “а может лучше на дачу”. Просто села, выбрала и купила. И вдруг поняла — в её жизни началась вторая глава. Без манипуляторов, без «вечно страдающих мужчин» и без чаепитий с фальшивыми свекровями.
Финал.
Галина больше не спасала никого. Ни мужей, ни их мам, ни взрослые проблемы других людей. Она научилась спасать себя. Каждый день. И балкон теперь был только для цветов. Никаких трусов.
