— Опять Аллочка звонит, — Виктория скосила глаза на экран, — вот прям чувствую, сейчас что-то срочное. Типа котик чихнул и надо срочно везти в ветклинику, желательно через Лобню.
Она уже не брала трубку. Просто сидела за кухонным столом с чашкой утреннего кофе, в домашней футболке с разводами от отбеливателя — такая теперь была мода у тридцатилетних жен, которых почему-то приняли в семью только как транспортное средство.
Телефон продолжал вибрировать. Виталий вышел из душа с полотенцем на голове — всегда сушил волосы как бабушка, и это раздражало.
— Ну чего ты не берёшь? — беззлобно поинтересовался он, кидая взгляд на экран. — Наверное, что-то важное.
— Если бы Алла хотела поговорить, она бы не начинала с «Ты где?» — Виктория откинулась на спинку стула. — У неё два состояния: «Мне надо» и «Ты обязана».
— Ну ты же дома, — пожал плечами он. — Не на работе ведь.
— Спасибо, напомнил. Я ж думала, у нас брак, а не диспетчерская.
Слово «работа» всегда у них было под вопросом. Виктория действительно работала удалённо, редактором, с графиком «сам себе барин», но это не значило, что она не уставала. Просто теперь её усталость была невидимой.
— Так ты отвезёшь её или как? — Виталий явно пытался избежать прямого участия.
— Нет, — просто сказала она. — Я себе машину покупала не для Аллы и не для твоей мамы. И уж тем более не чтобы драть по пробкам с её кошкой, которая «чего-то не так смотрит».
— Ну вот опять начинается, — вздохнул он, как будто она не отстаивала своё личное пространство, а придиралась к запаху его носков.
Он ушёл в комнату, хлопнув дверью — не громко, но демонстративно. Через полторы минуты Алла написала:
“Ну ты вообще! Маме плохо, а ты кофе пьешь! Сама приеду. Скажу всё Виталику.”
Виктория выключила звук и уставилась в окно. Там шёл дождь — ровный, ленивый, как будто не торопился никуда. Она тоже больше не торопилась.
Когда она только купила машину, всё было иначе. Ей казалось, что это свобода: можно махнуть на озеро, съездить к родителям в Тулу, заскочить на маркет за вишнёвым вареньем без лишних пересадок.
Прошло меньше года — и вот она возит Тамару Ивановну на рынок «за хорошей редькой», а потом по полтора часа ждет её возле дома, потому что «ой, я тебе не сказала, мне ещё нужно в аптеку и к подружке на Можайку».
— А что ты хотела? — снисходительно говорила Тамара Ивановна. — Семья — это когда делишься. И машиной, и временем. Вот у меня тоже когда-то «Жигули» были, и вся семья на них ездила.
— Так вы же мужа на них возили, а не соседку его тёти, — пыталась шутить Виктория.
— Ну, у тебя мужа пока одного, зато родственников хватает. Все свои.
Свои. Её машина, её бензин, её время — и всё “всем”. Виктория поймала себя на мысли, что боится забеременеть: не потому что не хочет ребёнка, а потому что уже знает, как потом будет. Колясочки, смеси, поликлиника — она, и только она.
Однажды она предложила Виталию получить права. Чисто гипотетически.
— Да ну, мне не надо, — отмахнулся он. — Зачем мне? Ты же водишь. Нафига второй водитель?
— А если я сломаю ногу?
— Не смеши. Ты даже каблуки не носишь.
И ведь не поспоришь.
В середине весны Тамара Ивановна купила дачу. Где-то в районе Твери. По цене трёх нулей и надежд на картошку.
— Мы теперь все лето будем ездить! — сообщила она радостно, как будто Виктория тоже собиралась сажать чеснок в июле.
— Кто «мы»? — переспросила Виктория, не отрываясь от ноутбука.
— Ну как… ты, я, Аллочка. Виталий-то не водит, а мы не поедем на автобусе, ты же понимаешь. Садишься за руль — и пшик, на природе. Мы же как семья.
— А ничего, что у меня работа?
— Ой, не выдумывай, — отмахнулась свекровь. — Ты ж из дома, значит, можно взять ноутбук с собой. Природа, свежий воздух — даже лучше пишется. Главное, куры на клавиатуру не садились!
Виктория не ответила. Она смотрела на свою машину и чувствовала к ней жалость. Та стояла во дворе, с облезлым ананасом на зеркале, символом несостоявшейся свободы.
В очередной раз она отвезла Тамару Ивановну на дачу — вместе с клеткой, куртками, каким-то дохлым деревцем и Аллой, которая пахла духами как взрослая любовница подростка.
— Вот сюда, Вика, — командовала свекровь. — Не туда! Там ямы! Слушай, ты вообще тормозить умеешь?
— Только когда чувствую опасность, — отрезала Виктория, вжимая сцепление.
— Надеюсь, это не про меня, — усмехнулась Алла, доставая из сумки селёдку в контейнере. — Угощайся, кстати. С чесночком.
— Я за рулём. И у меня нос.
— Ой, как ты изменилась! Раньше такая добрая была. Прям излучала позитив.
— Раньше я не путала свой автомобиль с маршруткой.
— И что теперь? Будешь всем нос воротить? — Алла повернулась к ней, с вызовом. — Может, ты вообще себе нового мужа подыскиваешь, раз такая недовольная?
Виктория резко остановила машину. Всё посыпалось по салону — и контейнер, и пакет с курткой, и Тамара Ивановна, которая подавилась леденцом.
— Вика, ты чего! — вскрикнула свекровь, хлопая себя по груди. — У меня давление!
— Выйдите, — спокойно сказала Виктория, не глядя ни на одну из них. — Обе.
— Это шутка? — округлила глаза Алла. — Ты серьёзно?
— Серьёзнее не бывает. На автобусе быстрее будет. До дачи — всего-то шесть остановок.
Они молчали. Потом вышли. Виктория даже не хлопнула дверью. Просто развернулась и поехала домой.
Дома Виталий встретил её с недоумением.
— Ты что устроила? Мама мне уже звонила. Она на тебя в суд подаст за травму грудной клетки.
— Пусть подаёт. Может, сразу за моральный ущерб?
— Ты хочешь разрушить семью?
— Нет, Виталий. Я пытаюсь из неё выбраться.
Он смотрел на неё так, как будто увидел чужого человека.
— Знаешь что, — вдруг сказал он, тихо, — если ты решила, что тебе тут плохо, иди.
— Уже иду.
Она собрала сумку быстро. Не потому что хотела уйти — просто было ясно: если не уйдёт сейчас, потом уже не сможет.
Виктория уехала к родителям. По пути она остановилась на заправке, купила себе кофе, булочку и дыхнула полной грудью. И впервые за долгое время ей было спокойно.
А машина стояла рядом. Такая же старая, но вдруг снова её. Не свекровина, не золовкина. Её.
Виктория прожила у родителей три недели — тишина, коврик в ванной, который никто не комкает, и чай, который пьют без скандала и претензий на наследство. Казалось бы, всё хорошо… но организм уже привык к тревоге, и теперь даже спокойствие вызывало подозрения.
Что-то слишком тихо. Наверное, опять что-то придумали.
На четвёртой неделе ей позвонил Виталий.
— Нам надо поговорить. Без истерик. Просто спокойно, как взрослые.
— Так обычно говорят перед тем, как сунуть нож.
— Не начинай. Встретимся?
Она согласилась. Любопытство всегда было её слабостью. И где-то внутри всё ещё теплилась надежда — вдруг извинится, вдруг одумается.
Встретились в кафешке у станции. Виталий пришёл в новой куртке и почему-то без кольца.
— Значит, всё-таки снял? — хмыкнула Виктория.
— Оно мне мешает, — пожал плечами он. — Я ж на гитаре пытаюсь играть.
— На нервах моих ты играешь, Виталий. И давно.
Он сделал вид, что не услышал.
— Слушай… Мы тут с мамой и Аллой обсудили одну тему. Чисто юридическую.
— Звучит как начало аферы.
— Ну ты же знаешь, у мамы квартира. Её надо оформить. Пока она жива, оформить всё на меня, на Аллу, ну, чтобы не было потом беготни. И чтобы налоги меньше.
— И?
— И ты должна подписать согласие. На всякий случай. Раздел имущества, всё такое.
— Подожди. Это та самая квартира, в которой ты родился? Где бабушка держала соленья на балконе и ковер на стене, потому что “так тепло”?
— Ну да.
— Которую ты называл “родовым проклятием”?
— Это я в шутку. На самом деле, она — наше будущее.
— Я правильно понимаю: твоя мама хочет переписать квартиру на вас, при этом она жива, здорова и даже ездит на дачу с контейнером селёдки?
— Ну, в целом да.
— А я тут при чём?
— Просто, — он кашлянул, — надо, чтобы ты не претендовала. По брачному договору. Ну… мама переживает. Вдруг мы разведёмся, а ты потом…
Виктория молчала. Смотрела на него, как на недозревшее яблоко — вроде бы еда, а на вкус — кислота и обида.
— То есть вы уже обсудили, что мы разведёмся?
— Да не так! Просто, ну, всякое бывает. Мы ж взрослые.
— И ты, будучи взрослым, решил предложить жене просто подписать бумагу, чтобы в случае развода она осталась ни с чем?
Он поднял руки, как будто защищался.
— Ну не надо сразу драму. Это же мамино! Я там вырос.
— А я, выходит, выросла в капусте. И вообще, зачем мне квартира, если у меня уже есть — право сидеть за рулём и возить вас всех?
Она встала.
— Слушай, — начал он торопливо, — ты не руби с плеча. Мама готова даже дать тебе деньжат за оформление. Она человек адекватный.
— Адекватный человек не делит имущество при живой жене и маме одновременно. Удачи тебе, Виталий. И Алле передай: я больше ничего не подписываю, особенно если там больше трёх страниц и слово “дарственная” встречается чаще, чем «здравствуйте».
Через три дня к ней в дверь позвонила Тамара Ивановна.
Неожиданно — без звонков, без предупреждения. С сумкой, в пиджаке, явно на серьёзных щах.
— Вика, милая, поговорим?
— Мама, — с застывшей улыбкой встретила её Виктория, — как же вы доехали без моего водительства? На метле?
— Ну вот сразу язвишь. Я просто по делу. Можно войти?
— Заходите. Только тапки сняли — и у двери сразу сдали весь контрольный пакет акций.
Они прошли на кухню. Тамара Ивановна оглядела помещение как налоговая — оценивающе, холодно.
— Слушай, я без претензий. Просто ты должна понимать: я уже не молодая. Мне надо уладить всё при жизни. Виталий с Аллой — мои дети. Ты — нет.
— Спасибо, что уточнили. А то я уже начала надеяться на усыновление.
— Не ерничай. Ты умная женщина. Подпиши бумагу — и иди дальше. Чего тебе эта квартира?
— А чего вам так важно, чтобы я не имела к ней никакого отношения?
— Мы с Виталиком решим, как поступить. Может, Алла там будет жить.
— Алла? Та, что ест селёдку в салоне?
— Она моя дочь. Она достойная девушка.
— Она достойная на уровне «одолжи шампунь и поживи у подруги две недели без стыда».
Тамара Ивановна стукнула по столу.
— Хватит, Виктория! Ты думаешь, ты особенная? Таких, как ты — половина района! А квартира одна! И она — не твоя!
— А ты думаешь, ты мать года? Всю жизнь управляешь детьми как шахматами. Алла — это твой ферзь. Виталий — слон. Я — пешка. Только ты забыла: пешки тоже доходят до конца доски. И становятся кем угодно.
Свекровь побледнела. Взяла сумку. Ушла молча.
Виктория села за компьютер. Руки тряслись. Не от страха — от злости. От бессилия.
Она позвонила знакомой юристке.
— Скажи, Лена, если свекровь хочет переоформить квартиру на детей, имею ли я право препятствовать?
— Если квартира не совместно нажитое имущество, нет. Но ты имеешь право знать, как делятся доли в случае развода, если они попытаются привязать эту квартиру к разделу.
— Они уже пытаются. И ещё хотят, чтобы я подписала отказ.
— Не делай этого. И лучше всё оформить заранее. Придумай, как защититься.
— Есть у меня одна мысль…
Через неделю она вызвала Виталия к нотариусу.
Он пришёл с видом человека, которого вызвали к директору.
— Это что?
— Договор. Мы разводимся. Без твоей квартиры. Без моей машины. Всё по-честному.
— Подожди, ты серьёзно?
— Серьёзнее не бывает. Мне надоело быть никем в вашей семье.
— Но мы же…
— Не “мы”. Ты — сын своей мамы. Я — женщина, которая хочет жить своей жизнью. И не быть тем, на ком ездят — буквально.
Он растерялся. Потом взял ручку. Подписал.
— Это всё?
— Нет. Последнее. Селфи.
— Чего?
— Селфи на фоне нотариуса. Пусть Алле покажешь. Подпись есть — теперь пусть селёдку развозят сами.
Виктория вышла на улицу. Была весна. Воздух пах влажным асфальтом и будущим.
Она шла по тротуару — медленно, в первый раз не спеша. А потом остановилась, достала ключи от машины и с улыбкой подумала:
А может, на юг махнуть? Или просто в Тулу. Без свекрови. Без Аллы. Без слонов и пешек.
Просто — туда, где её никто не ждёт с багажом чужих проблем.
Прошло три месяца. Три месяца тишины, в которой Виктория наконец-то выдохнула. Не было ни звонков от Аллы с голосом “а ты где, мне в ОБИ срочно”, ни сообщений от Виталия в духе “мама тут волнуется, может, приедешь”.
Она устроилась на работу в малую логистическую компанию — сидела на удалёнке, пила кофе и впервые за десять лет не чувствовала себя мебелью. Иногда вспоминала прошлое, но без злости. Просто как плохую дорогу: трясло, мутило, но доехала.
А ведь всё могло быть иначе, если бы я вовремя не проснулась…
Именно в такой момент покоя раздался звонок. Сначала был просто номер. Потом — опять. Потом СМС:
«Это Тамара Ивановна. Очень нужно. Срочно. Алла в беде.»
Бед у Аллы, как у меня подписок на рассылки — вроде всё ненужное, а избавиться сложно.
Но всё-таки позвонила. Не потому, что переживала. А потому, что хотела услышать: что ещё они умудрились испортить без неё.
— Алло, — голос свекрови был хриплый. — Вика… я не знаю, как сказать.
— Словами, желательно. И медленно, чтобы я не подавилась своим кофе.
— Алла взяла кредит. Под залог квартиры. Той, что на неё и Виталия оформили. И теперь банк подаёт в суд. Мы можем остаться без жилья.
— Мы? Простите, вы с кем сейчас себя ассоциируете?
— В смысле?
— Ну… “мы” — это я и мои тапки. А у вас — вы, Алла и её бесценные идеи.
— Виктория, не время язвить! У нас суд через две недели. Мы не можем найти сумму. А вы же хорошо зарабатываете…
— Минуточку. Вы позвонили, чтобы я… дала вам денег?
— Ну… вы же были в семье. Это же общее прошлое. Общие обязательства.
— Прошлое у меня было и с первыми серьёзными прыщами. Но я же их не возвращаю.
Тишина. Потом слабое:
— Вика, ты же не злопамятная…
— Тамара Ивановна, я не злопамятная. Я просто делаю выводы. И когда меня кидают, я не прошу сдачи — я ухожу. А ещё я помню, как вы кричали, что я “не ваша” и “не имею права”. Так вот: права у меня действительно нет. А желания — тем более.
— Но Виталий… он тоже в деле. Его доля может уйти банку.
— Пусть едет на гитаре и играет судье “Плач Ярославны”.
— Ты бессердечная, Виктория. Мы же семья!
— А вы говорили, что я вам никто.
— Ты разрушила нашу семью!
— Я? Это вы её разменяли на дачу и соленья. Я просто вышла из игры.
На следующий день позвонил Виталий.
— Ты могла бы просто помочь. Один раз.
— Один раз? А в прошлый раз, когда вы с Аллой хотели меня обнулить через нотариуса, это тоже “один раз”?
— Мы ошибались. Теперь всё серьёзно. Нас могут выселить.
— Прекрасно. Возьмите Аллу под руку и идите жить в “наше будущее”, как ты говорил.
— Вик, ты мстишь. А ведь любила же.
— Любила. До тех пор, пока не поняла, что “любовь” у вас — это дешёвая обёртка на корыстные интересы. Ты даже не пытался понять, как мне было. Ты просто подсовывал бумажки и говорил: “подпиши”.
— Я думал, ты поймёшь. Ради семьи…
— Ради семьи, Виталий, люди жертвуют сном, нервами, деньгами. А я жертвовала собой. И хватит.
— То есть ты не поможешь?
— Помощь — это когда человек тонет, и ты даёшь ему руку. А у вас — вы сами прыгаете в болото, таща с собой мебель.
— Тогда всё.
— Да. Именно. Всё.
Он повесил трубку.
Через неделю ей позвонили… с телевидения.
— Виктория Юрьевна, мы проводим съёмку программы о конфликтах в семьях по поводу наследства. Один из участников — ваш бывший супруг. Вы не хотите высказаться?
Она рассмеялась.
— Это шутка?
— Нет. Вас показывать не будем. Только голос.
— А вы знаете, что я не просто была женой, но и бесплатным такси? Что меня пытались обнулить через юриста, как строчку в квитанции?
— Именно поэтому мы хотели бы…
— Нет, спасибо. Если уж быть героиней драмы, то не по вашей заявке. Я предпочитаю тишину.
В день суда она заварила чай, включила сериал и никуда не пошла. Её больше не касалось, чью квартиру продают, кому суд даёт отсрочку и кто теперь главная жертва в семье.
А вечером она открыла почту.
Письмо от нотариуса: «Квартира на улице Петровской продана. Долг передан третьим лицам. Новый владелец приступает к заселению с июля.»
И второе — от Аллы: “Ты уничтожила нашу жизнь. Ты ведь могла спасти. Бог тебе судья.”
Виктория вскинула брови. Ответила коротко:
«Бога не видела. А суд — видела. Надеюсь, был строгий.»
И наконец, закрыв ноутбук, села в кресло. За окном шёл дождь. Он казался даже уютным. Ни тревоги. Ни криков. Ни просьб. Только дождь — и чувство, что всё наконец-то на своих местах.
Виктория поняла главное: иногда, чтобы обрести свободу, нужно не просто выйти из семьи — нужно перестать быть тем, кто всё тащит на себе. Даже если это “семья” с жирными кавычками.
