— Ты бы хоть телефон отложил, — Вероника стянула резинку с волос и бухнулась на диван рядом с Артёмом. — Я тебе двадцать минут про ипотеку рассказываю, а ты как будто в зоопарке: лайки ставишь капибаре. Тебе вообще интересно, где мы жить будем?
Артём, не поднимая глаз от экрана, промычал что-то невнятное, в духе «угу», и продолжил скроллить ленту. Вероника молча уставилась в потолок. Белый, с неровным швом после ремонта, который «почти доделали» ещё при Хрущёве.
— Знаешь, что смешно? — Она повернулась к нему, улыбаясь. — Что я уже два месяца мониторю сайты, обзваниваю агентов, смотрю студии, сравниваю проценты, а ты… Ты, Артём, — с нажимом, — максимум, что сделал — это выбрал новую аватарку. С котом.
Он вздохнул, будто она отвлекала его от спасения мира.
— Никуш, ну правда, чего ты заводишься? Мамина квартира — огромная. Комната у нас отдельная. Зачем нам снимать какую-то «студию», когда можно жить с мамой? Зато деньги сэкономим. Потом накопим, купим что-то своё.
— Да-да, накопим, — Вероника откинулась на спинку дивана, скрестив руки. — Через лет пятнадцать, когда твоя мама перестанет считать, сколько раз я поставила чайник и кто первый в ванную зашёл.
Тишина. Из кухни доносился тихий бульк чайника — видимо, сосед сверху снова сушил вещи над плитой.
— Ты драматизируешь, — Артём потянулся, сел ровнее, наконец отложив телефон. — Мама просто хочет, чтобы нам было удобно. У неё традиции. Все в нашей семье так жили. Бабушка с дедушкой, папа с мамой… А теперь и мы.
— Ага. Только твой папа сбежал на Камчатку с бухгалтершей, когда понял, с кем живёт, — отрезала она и тут же пожалела. Артём резко напрягся, кулаки сжались.
— Не надо про отца, — холодно сказал он. — И вообще, хватит всё усложнять. Я между вами разрываться не хочу.
— Ты даже не пытаешься! — голос Вероники задрожал. — Просто молча соглашаешься на всё, что она скажет! Она диктует, где нам жить, что есть, когда ложиться и что я должна надевать на ужин!
— Никто тебе не диктует, — буркнул он, глядя в пол. — Мама просто заботится. Она нас любит.
— Любовь — это не когда к тебе с авоськами приезжают и начинают переставлять посуду в твоей кухне! — Вероника вскочила, почти крикнув. — Это когда тебя слышат! Когда уважают твоё право решать. А у нас что? Мама сказала — поехали. Мама решила — переезжаем. Ты что, муж или почтальон, доставляющий чужие указания?
Зазвонил домофон.
Артём встал, пошёл к трубке. Посмотрел на Веронику — в его взгляде было что-то странное: усталость, но не от ситуации, а от неё.
— Это мама, — сообщил он, словно говорил о доставке роллов.
— Ты серьёзно?.. — Вероника прошла к двери и заглянула в глазок. Подъездная дверь хлопнула, и через пару минут в коридоре раздался ключ в замке. Не позвонила. У неё был ключ.
— Ку-ку, дети мои, — прозвучало бодрое и вальяжное. — Вот и я!
Галина Петровна ввалилась в квартиру с двумя сумками, в которых, как всегда, была смесь капусты, куриных окорочков и чего-то из 80-х — вроде банки сгущёнки с советской этикеткой.
— Вероничка, а ты чего такая бледная? Небось опять недоедаешь. Артёмка, а ты посуду помыл? Ну, как я вас знаю — опять в кружке от кофе корка, как в Третьяковке! — Она уже сняла куртку и шла на кухню, как хозяйка, которая вернулась после непродолжительного отпуска.
Вероника молчала. Внутри у неё клокотало — так тихо, будто вулкан ещё только подбирается к извержению.
— Мам, ну мы ж не договаривались… — промямлил Артём, стоя у порога, как провинившийся школьник.
— Не договаривались, а надо! — Галина Петровна достала из сумки форму с надписью «жюльен» и поставила в холодильник. — Я тут всё подумала: вы пока толком не устроились, ипотека — это кабала, вы же как дети, что вы понимаете. А так, со мной — и квартира есть, и порядок, и борщ по расписанию. Я даже вещи свои к вам перевезла. Ну что мне туда-сюда с пакетом ездить? Устала я.
— Вы что, к нам? — Вероника говорила медленно, как в детективах перед выстрелом.
— Ну а куда же ещё? Я же ради вас всё! Поживу тут немного, обживёмся, всё встанет на свои места.
— А где вы спать будете? — спросила Вероника, не веря собственным ушам.
— Так у вас же комната большая. Кровать разложим, а там посмотрим. Главное — семья вместе.
Вероника повернулась к Артёму. Он молчал. Он даже не дышал. Просто стоял и… принимал.
— Ага, — медленно сказала Вероника. — То есть… Вы не спрашивая, просто… решили.
— Ну а что тут спрашивать? Вы ж молодые, не соображаете пока. А мне опыт, я вас в люди выведу.
И тут Вероника рассмеялась. Громко, искренне, но с таким холодом, что даже кот, дремавший на подоконнике, спрыгнул и спрятался под стул.
— Вот знаете, Галина Петровна, я сейчас точно поняла, что с вами делать. — Она взяла телефон, открыла заметки и набрала что-то в списке под названием «план Б».
— Что ты пишешь? — Артём обеспокоенно сделал шаг вперёд.
— Адрес ближайшего риелтора. И телефон психотерапевта. Тебе, кстати, второй пригодится.
Галина Петровна замерла, прищурившись:
— Ты с кем так разговариваешь, девочка?
— С женщиной, которая решила, что я — её воспитательный проект. А я, знаете, не пластилин. И в кукольный домик с чужими правилами играть не собираюсь.
Артём схватился за голову:
— Вероника, ты начинаешь опять…
— Нет, Артём. Я только что закончила. Глава первая — в печать. Дальше будет интересней.
И она пошла в комнату. Медленно, спокойно. Потому что знала: из этого дома она скоро выйдет. Впереди было две главы. И в них, она надеялась, она уже будет главной героиней, а не статисткой в театре абсурда.
Вероника смотрела на себя в зеркале. Из отражения на неё глядела девушка с потухшими глазами и криво собранным хвостом. Не выспалась, не умылась, не позавтракала. Потому что на кухне уже третий день подряд дежурила Галина Петровна, превратив пространство в штаб-квартиру Министерства Народного Контроля.
— Вероника, ты опять идёшь на работу с этим лицом? — раздалось из-за двери. — Иди, я тебе крем дам. У меня отличный, с ланолином. Мне его из санатория привезли, у нас в профкоме такие все пользуются — ни одной морщины!
Вероника глубоко вдохнула. Счётчик в голове щёлкнул: это было сорок третье непрошеное замечание за неделю.
— Нет, спасибо. У меня аллергия на советы, особенно в тюбиках, — бросила она, выходя из ванной.
На кухне Галина Петровна уже жарила котлеты. В 7:15 утра. В халате с леопардовым воротником, в бигудях, словно вырезанная из старого журнала «Работница» и случайно запущенная во времени.
— Ты ж не поела. Сухомятка твоя — это не еда, это прямая дорога к гастриту, — строго сказала она, переворачивая мясные колобки на сковороде.
— Аромат как на стройке, когда цемент на солнце греется, — проворчала Вероника, надевая пальто. — Спасибо, я сегодня без гастрономического террора.
— Ну и зря, — вздохнула свекровь, вытирая руки о полотенце. — Ты себя не бережёшь. Артёмку-то я с утра покормила как следует — три блина, каша, яйца. Мужику нужно есть!
Вероника хлопнула дверью. Не в знак протеста — просто сил открывать и закрывать «вежливо» уже не было.
Рабочий день прошёл в тумане. Менеджер по рекламе из неё сейчас был как из Артёма — революционер. Мысли не слушались, глаза норовили заплакать в самый неподходящий момент. Девочки в офисе шептались, что «у Ники что-то дома». Ещё бы: одна в туалет ходила с телефоном, чтобы не слышать про «традиции» на фоне жарки котлет.
К вечеру, вернувшись домой, Вероника поняла, что её маленький бунт вот-вот выйдет на финишную прямую. Она открыла дверь — и застыла.
На кухне сидели Галина Петровна и Артём. Перед ними стояла миска с пельменями. Салфетки аккуратно сложены, по телевизору — какой-то сериал из серии «куда же ты, Клавдия». Домашний уют, чужой ей, как шапка с оленями в июле.
— О, Вероника, ты дома, — Артём поднялся. — Мама сегодня опять готовила. Там тебе оставили.
— Не надо. Я поужинала, — коротко ответила она.
— Да? А что ты ела? — вмешалась Галина Петровна с таким интересом, будто речь шла о яде из китайского рынка.
— Кофе. И булку с маком. И да, я счастлива, что не воняю луком.
Артём дернулся:
— Ну что ты опять начинаешь…
— А что мне делать, Артём? Петь? Танцевать? Может, сценку разыграть на тему «Моя свекровь и мое несостоявшееся личное пространство»?
Он вздохнул, встал из-за стола:
— Мама просто хочет помочь. А ты с первого дня как ёж — колешься, шипишь, всё тебе не так. Может, тебе стоит… ну, немного подумать?
— Я два месяца думаю, Артём! — взорвалась она. — Я просыпаюсь с её кашей, засыпаю с её сериалами. У меня в голове уже голос твоей мамы вместо собственного! Она у нас как? «Не носи это платье, ты в нём как девка с вокзала», «Не ешь йогурт, там химия», «Нельзя спать после восьми — ты что, сова?»!
— Она говорит по-доброму, — попытался возразить он.
— Добро не бывает с комендантским часом! — Вероника хлопнула сумкой по стулу. — Я хочу жить в своей квартире. Я хочу выбирать, с кем и когда завтракать. Я хочу… — голос её задрожал, — …чтобы ты хотя бы один раз сказал ей «нет».
Артём посмотрел на мать. Галина Петровна как будто застыла. Только брови слегка дрогнули — почти незаметно. И вот тут она заговорила. С той особенной интонацией, которой учат в театре абсурда:
— Я-то думала, что ты будешь как дочь. Я тебе — борщ, рецепты, заботу… А ты, значит, недовольна. Тебе, видишь ли, свобода подавай. Да ты ещё молоко на губах не обсушила, а уже тут порядок диктуешь.
— Я диктую порядок только в своей жизни, — тихо сказала Вероника. — И знаете, Галина Петровна, я не ваша дочь. У меня есть мама. И она меня не заставляет жить в её спальне и вставать по графику.
— Артём! — вскрикнула Галина Петровна. — Ты это слышал?! Ты позволишь ей ТАК со мной разговаривать?!
— Артём, — сказала Вероника, — если ты сейчас снова промолчишь, я соберу вещи. В одну сумку. Сегодня. И уйду.
Он стоял. Между двух женщин, как дешёвый флюгер. Губы дёргались. Пальцы перебирали край свитера. В глазах — пустота.
— Ну, давай же, — сказала она, глядя ему прямо в лицо. — Ты же взрослый. Выбери.
Он отвернулся.
Этого хватило.
Через два часа Вероника выходила из подъезда с чемоданом на колёсиках. Дождь моросил. Противно, как слёзы, которые она сдерживала весь вечер.
Позади осталась квартира, в которой она не чувствовала себя дома. Муж, который так и не стал её защитой. И свекровь, которая победила. Пока.
— Только ты, мамочка, не радуйся, — пробормотала она в полголоса, — я не проиграла. Я вышла на другую партию.
Впереди была студия. В ипотеку. Работа, которую она теперь не бросит. И тишина — сладкая, пустая тишина, в которой не пахнет котлетами и не звучит чужой голос в ванной.
Прошло девять месяцев.
Вероника шла по торговому центру с пакетом в одной руке и телефоном в другой, как дама в миниатюре, вечно где-то между «сейчас перезвоню» и «ой, простите, вы на ногу мне наступили». В новой куртке цвета «дымчатый оливковый», в кедах, из-под которых выглядывали радикально розовые носки, и с таким видом, будто знает, куда идёт — даже если это не так.
— Да, Инга, запиши: встреча с Зацепиным в пятницу, презентацию мы уже правим. Да, я буду. Нет, не устала. Ну, только психически… — она усмехнулась. — Нет, мама больше не живёт со мной. Всё, я счастлива, считай.
Она свернула к эскалатору, села на лавку у кофейни. Заказала себе капучино — без сиропа, без разговоров. Как она любила.
За соседним столиком мальчик лет десяти спорил с отцом про какую-то игру. «Не туда пошёл, в клане слился, всё испортил!» — надувался он, а отец лишь кивал и ел чизкейк, явно сдерживая улыбку. И тут Вероника почувствовала странное: лёгкий укол. Зависти? Нет… чего-то похожего. Неожиданной пустоты.
Рядом с ней больше не было Артёма.
И это было благо.
Но… всё равно странно. Так же странно, как встать посреди танца и уйти, не попрощавшись. Как будто музыка всё ещё играет, а ты уже в коридоре, в пальто, и только эхо за тобой.
Она достала телефон и открыла фотографии. Последняя — с Дмитрием. Новый мужчина в её жизни. Высокий, внимательный. Не спрашивает «где ты была» и не глядит в глаза матери перед каждым решением. Её поддержка, её плечо. Тот, кто однажды встал между ней и хамом в метро, не оборачиваясь к ней с вопросом «ты точно хочешь, чтобы я вмешался?».
И всё же… внутри всё ещё жила маленькая, злая, обиженная Вероника с той кухни, где пахло луком и властью.
Позже вечером, Дмитрий задержался на совещании, и она осталась одна. Взяла в руки бокал вина и включила телевизор. По какому-то каналу шла передача: «Психология семьи: как распознать токсичные отношения».
— Ну да, спасибо, уже была на мастер-классе, — фыркнула она и щёлкнула на другой канал. Снова — кухня, обсуждение «как правильно варить щи».
И тут, как по заказу, телефон зазвонил.
На экране — номер Артёма.
Она застыла. Рука дрогнула. И всё же нажала «ответить».
— Да?
— Привет… — голос был тихий. Такой, будто он звонил не из другого города, а из кладовки. — Я просто… хотел узнать, как ты.
— Я хорошо. Спасибо. А ты?
— Да, тоже… нормально. Мы с мамой теперь живём в деревне, она… ну, у неё проблемы с давлением. Я работаю удалённо. Знаешь, думал, всё будет по-другому.
Вероника молчала. Неловкость заполнила воздух.
— Я нашёл наши фото. С Барселоны. Помнишь, мы тогда ещё заблудились ночью и ели те странные булки?
— Помню, — кивнула она, глядя в своё отражение в тёмном окне. — Это было до того, как ты стал полноправным сыном Императрицы Всея Кухни.
Он хрипло рассмеялся.
— Ты была права, — сказал он неожиданно. — Я был… слабым. Я позволял ей решать за нас обоих. Я не умею говорить «нет».
— Я заметила.
— Но теперь… я работаю с психотерапевтом. Уже полгода. Я понимаю, что многое испортил. Ты… ты была единственной, кто говорил мне правду.
Она не знала, что сказать. Ей хотелось закрыть эту дверь. Захлопнуть — громко, красиво. Но оказалось, что внутри не осталось злости. Только тёплая, горькая жалость.
— Артём… это было давно. Всё уже по-другому.
— Ты… счастлива?
— Да. Я сама себе принадлежу. У меня своя жизнь. Она не идеальна, но она — моя.
Пауза. Как последний вдох перед прыжком.
— Я рад за тебя, — сказал он. — Правда. Только…
— Не надо, — перебила она. — Не порть. Просто — пусть это останется как есть.
— Как ты скажешь. Вероника… спасибо, что взяла трубку.
Она кивнула, будто он мог её видеть.
— Пока, Артём.
Через два дня она сидела в своей новой студии. Дмитрий возился с ужином — у него была странная любовь к фетучини, и он с удовольствием превращал кухню в макаронную лабораторию.
Вероника вышла на балкон. Снизу доносился гул улицы, запахи города, крики детей, звуки машин. Жизнь шла.
Она достала блокнот, в котором записывала важные фразы. Сегодня написала:
«Самая страшная потеря — потеря себя. Самая важная победа — вернуть себя обратно.»
И поставила точку.
Внутри было спокойно.
Где-то далеко, в другой квартире, в другой жизни, возможно, опять жарились котлеты и обсуждались блага социализма. Но это было уже не её история.
Её история только начиналась.
