Анастасия аккуратно складывала выстиранные полотенца в шкаф, когда в гостиной раздался звенящий, как зубная бормашина, рингтон. Телефон мужа. Она даже вздрогнула — за последние недели звонки от свекрови стали почти ритуальными. И каждый раз после них Евгений ходил по квартире с видом побитой собаки.
На экране мигало: «Мама».
— Алло, мам, — произнёс он с осторожностью, как будто разговаривал с начальником перед увольнением.
Анастасия машинально затаила дыхание. Ну, конечно. Сейчас будет концерт имени «бедной, заброшенной Галины Петровны». Жалобы на съёмную квартиру, на соседей с дрелью вместо языка, на хозяйку-деспотку, требующую платить по счетам — ну какое коварство!
— Понимаю, мам… — голос мужа был проникнут сочувствием. Даже слишком сочувственным для человека, который не планирует никаких последствий.
Анастасия выпрямилась. Вот уж кто понимал — так это она. Помнила, как свекровь встречала её ледяными взглядами, когда Женя только начал приводить девушку «в люди».
«Опять суп пересолила» — это была классика жанра.
«Женя, найди себе нормальную жену» — номинант на премию за худший тост.
«У вас дома как в цыганском таборе» — творческая критика интерьера.
Конечно, всё «от чистого сердца». И, разумеется, Евгений в этих случаях проявлял героическое молчание. Иногда мямлил что-то, вроде: «Ну, мама, хватит…» — и всё. Анастасия привыкла: в их семейном треугольнике один угол всегда был острым — и не её.
— Мам, ну не расстраивайся так, — услышала она. — Что-нибудь придумаем.
Ага, «придумаем» — переводится как «пусть Настя опять проглотит». Настя вздохнула. Она работала переводчиком, но тут даже словаря не нужно было.
Когда он вошёл на кухню, у него было лицо человека, который вот-вот предложит что-то, за что можно получить сковородкой. Он сел и потер виски.
— Мама говорит, хозяйка взялась за старое, — пробормотал он. — Требует доплаты, придирается. В общем, невыносимо.
— И? — Анастасия налила себе чай. Без молока. Свекровь его наверняка уже назвала бы «кислым».
— Я сказал, что понимаю её, но… ну, ты же знаешь, рынок аренды сейчас такой…
Да, рынок — это проблема. Только вот почему их семейный бюджет вдруг должен стать фондом спасения для вечно страдающей Галины Петровны?
На следующий день телефон заорал ещё раньше, чем будильник. Евгений взлетел к нему, как солдат по тревоге.
— Мам? Что случилось? — в голосе было столько ужаса, что Настя подумала: может, хоть теперь будет повод настоящий.
Но нет.
— Выселяет? Через неделю?.. К племяннику?.. Боже мой.
Ну, вот и кульминация. Хозяйка — злодейка, родственники — хищники, а Галина Петровна — бедная сиротка при живом сыне.
Он метался по квартире с лицом, будто выбирал, кого спасти первым — маму или кредитную историю.
— Настя, слушай… мама в панике. У неё всего неделя. Мы не можем её так…
И вот она, долгожданная фраза:
— Я подумал… может, она временно поживёт у нас?
Слово «временно» повисло в воздухе, как запах жареной селёдки — вечно.
— На сколько временно? — поинтересовалась она с таким тоном, что градусник бы замёрз.
— Ну… пока не найдёт жильё. Месяц, два…
— Женя, ты забыл, как твоя мама ко мне относится? Или притворяешься?
— Настя, при чём тут это? — вспылил он. — У неё крыши над головой нет!
— А у меня, оказывается, и головы нет, раз ты это всерьёз предлагаешь. Это мой дом. Я его купила. Это не общежитие с анекдотами на кухне и замечаниями по соли.
— Ну ты же знаешь, как ей тяжело одной… — пробормотал он, не глядя ей в глаза.
— Женя, а мне, прости, легко с женщиной, которая считает меня ошибкой природы?
— Ты бездушная эгоистка, — сказал он с неожиданной яростью.
Анастасия откинулась на спинку стула и посмотрела на мужа. Вот он — её семейный портрет. Муж, который предпочитает удобство матери — жене. Уют для одной — ценой мира для другой.
— Нет, Женя. Моя квартира — не дом престарелых с оскорблениями в придачу. Ответ — нет.
Он ушёл в другую комнату, как драматический герой, и вскоре снова взял телефон.
— Мам… Да, конечно. Приезжай. Мы что-нибудь придумаем.
— Ты что, серьёзно? — голос Анастасии был тише, чем обычно, но там уже звенел металл.
— Она мать! Что мне было делать? — пожал он плечами. — Это же наш общий дом.
— Нет, Женя. Это мой дом. Ты живёшь здесь, потому что я тебя пустила. А теперь ты решил, что и гостей можно звать без спроса?
Он молчал.
И вот на следующий вечер, вернувшись домой, Анастасия увидела в прихожей три чемодана. На вешалке — «легендарное» пальто, пропахшее ментолом и властью.
— Женя, это что?
— Мама приехала, — как будто она этого не заметила. — Я же говорил.
В кухне раздавался шелест пакетов и стук кастрюль. Галина Петровна уже проводила ревизию.
— Женя, ну у вас тут… — раздался её голос. — Как можно так жить? Посуда не на месте, полки грязные…
— Добрый вечер, Галина Петровна, — сказала Анастасия, как банковский консультант перед отказом в кредите.
— А, Настенька… — даже не обернулась. — Вы, главное, молоко не забывайте менять. Оно у вас тухнет быстрее, чем здравый смысл.
Анастасия смотрела на мужа.
— Нам нужно поговорить.
— Потом, дорогая, — отмахнулся он. — Маме надо устроиться.
— Я временно поживу в гостиной, — объявила свекровь, как будто раздаёт приказы в штабе. — Не беспокойтесь, долго не задержусь.
У Анастасии внутри всё сжалось. Но снаружи она была ледяной статуей.
— Женя, вчера ты услышал «нет». Сегодня я вижу чемоданы. Ты меня не уважаешь?
— Ты преувеличиваешь, — пожал плечами он. — У нас места хватает.
И вот тут она поняла: всё. Вот оно. Падение стены, последняя капля, финальный аккорд.
— Места хватает? В моей квартире?
— Хватит, Настя, — отрезал он. — Мама здесь.
Анастасия улыбнулась. И в этой улыбке был лед и сталь.
— Тогда ты тоже здесь ненадолго. Мы ещё поговорим. И не «потом».
На третий день сожительства Настя проснулась от звука… метлы.
Галина Петровна шуровала веником по ламинату с яростью дворника на субботнике. Шесть утра.
— Простите, разбудила? — издевательски спросила она, заглядывая в спальню. — Просто я не могу спать в грязи. Пыль везде. И воздух… какой-то… тяжёлый.
Настя натянула халат.
— Галина Петровна, у нас принято просыпаться хотя бы после восхода солнца.
— Да вы что? — хмыкнула та. — Я, между прочим, всю жизнь вставала в пять. Это норма. А не в девять, как некоторые… богемные особы.
На кухне уже вовсю варился перловый суп, от которого тянуло арестантскими временами. Стол был заставлен банками, кастрюлями, каким-то мутным вареньем и контейнерами с подпольным салом.
— Я, между прочим, хозяйка. Не то что… — она махнула рукой в сторону Насти, будто выгоняла муху.
Настя в ответ молча сварила себе кофе. Молча, но с видом, будто мысленно уже варила кое-кого другого.
Появился Женя — в футболке и с выражением лица «не мешайте, я просто тут живу».
— Мам, ну чего ты с утра всё переворачиваешь?
— Я? Переворачиваю? — возмутилась она. — Это я ещё ничего не трогала. Вот ящики бы надо разобрать. У Насти там, наверное, тараканы уже прописку получили. И пылища — ужас! Я вчера руку провела по подоконнику — как по пляжу прошлась.
— Мам, хватит, — попытался урезонить Женя.
— Ты за кого — за жену или за мать? — в голосе её звенела угроза.
Он промолчал.
Настя глотнула кофе.
— Женя, у нас есть договорённость. Временное проживание. Без замечаний, без контроля. Сейчас что происходит?
— Да что ты к матери привязалась, — буркнул он. — Она же старается.
— Она старается устроить мне перевоспитательный лагерь! — Настя вскинулась. — Я дома чувствую себя, как на пересдаче по жизни.
— Ой, не драматизируй, — влезла Галина Петровна. — Тоже мне, трагедию развели. Я тут молча ючусь на диванчике, а она уже корону потеряла.
— Молча? — Настя захохотала. — Вы сейчас вслух обидели меня пятый раз за утро. Хотите список?
— Да перестаньте, девочки, — Женя поднял руки. — Давайте не начинать.
— Женя, у нас нет «девочек». У тебя есть мама, у которой зуб на меня, и есть я — женщина, с которой ты живёшь. Или жил.
Он побледнел.
— Ты что, разводиться собралась?
— А что мне остаётся, если ты устраиваешь мне ад, пригласив в дом человека, который меня презирает?
— Никто тебя не презирает, не выдумывай! — воскликнул он.
Галина Петровна картинно вздохнула.
— Ну что за поколение обидчивых. В моё время такие жёны в деревнях за забор не выходили, если их свекровь недовольна. А тут — посмотри на неё, губы поджала.
— А вы в моё время, Галина Петровна, уже бы получили и забор, и калитку. По голове. — Настя даже не пыталась сдерживаться.
Женя вскочил.
— Всё, хватит! Обе хороши!
Настя посмотрела на него, как на пустой стул.
— Нет, Женя. Обе — это когда обе равны. А у нас тут чёткая иерархия: мама всегда права, жена всегда терпит. Ты — мебель. Мягкая. Без позвонка.
Он вышел, хлопнув дверью. На кухне повисла тишина, густая, как каша.
— Как ты с ним разговариваешь… — прошипела Галина Петровна. — Ты убиваешь в нём мужчину.
— Я? — Настя подошла ближе. — А не вы ли двадцать лет говорили ему, что он гениальный, тонкий и должен жить с женщиной, которая будет ему подносить тапочки?
— Он — сын. А ты — случайность, — срезала свекровь. — Он бы мог выбрать себе кого-то потише. Поскромнее.
Настя прищурилась.
— Может, вы хотите выбрать ему кого-то снова? А то я, кажется, у вас ни одного критерия не прошла.
Галина Петровна скривилась.
— Мальчику нужен покой, а не сцены.
— Женщина, я сдерживалась три дня. Но сейчас — сцена. С монологом. С занавесом.
Она направилась к балкону, где лежали сумки Галины Петровны, и начала выкидывать их на пол в гостиную.
— Что ты делаешь?! — ахнула свекровь.
— Сортировку. Вот это — ваш чемодан. А вот это — ваш «временный» мешок с кастрюлями. А вот это — моё терпение. Оно кончилось.
Зазвенели ключи в замке — вернулся Женя. Увидев мать с чемоданом в руках, он замер.
— Что происходит?
— Женя, у тебя выбор. Либо ты вместе с мамой отправляешься искать ей квартиру. Либо… собираешь второй чемодан.
Он посмотрел на мать. Та вскинула брови — мол, «ну?»
— Ты серьёзно выгоняешь её? — с ужасом спросил он.
— Я выгоняю не её. Я выгоняю из своей жизни хамство, давление и женоненавистничество. У вас на двоих — этого добра вагон.
— Я твой муж! — закричал он. — Ты не можешь вот так…
— Я могу всё. Потому что я здесь не на птичьих правах. Это мой дом. Моя жизнь. И если ты этого не понял — значит, дальше ты в ней — не участник.
Он побледнел. Галина Петровна схватилась за сердце.
— Ты пожалеешь! — прошипела она. — Женя, не будь тряпкой! Поставь её на место!
— Женя, поставь на место свою мать. Или поставлю я. И это будет жёстко.
Он молчал.
Настя смотрела на него почти с жалостью. Почти.
— Всё ясно, — произнесла она. — Чемодан под кроватью. Я помогу.
Она вышла в спальню, достала его вещи, сложила аккуратно. Без истерик. Как закрывают шкаф после зимы.
Муж стоял в коридоре и растерянно смотрел, как рушится то, что он считал «семейным уютом».
Галина Петровна тихо шептала:
— Психопатка… ведьма…
— Нет, Галина Петровна. Я просто женщина, у которой, наконец, лопнуло терпение. А знаете, что бывает, когда у женщины действительно заканчивается терпение?
— Что?
— Она больше не говорит. Она действует.
Прошла неделя.
Настя впервые за долгое время спала спокойно. В квартире не звенел веник в шесть утра, не кипела перловка, не летали намёки с «духом грязи» и «невоспитанной молодёжью». Женя с матерью сняли квартиру в соседнем доме. По иронии — в той самой хрущёвке, где раньше жила сама Настя.
Сначала она ждала звонка. Потом — смс. Потом — хотя бы совести.
Но тишина стояла такая, будто Евгений просто исчез, испарился в материнской ауре.
Он всё объяснил коротко, через мессенджер:
«Настя, я пока съехал. Нам всем нужно остыть. Мама в шоке. Я сам не понимаю, что ты творишь. Но, наверное, тебе так лучше». «Наверное тебе так лучше». Вот и всё, что осталось от мужчины, с которым она строила будущее.
На четвёртый день к ней пришла подруга Лена с вином, пиццей и лицом «у тебя глаза как у тюленя на льдине — пора вытаскивать».
— Ну, рассказывай. Жжёшь, я слышала. Выкинула свекровь на балкон, мужа в чёрный список, и даже не покусала никого?
— Была мысль, но решила оставить им шрамы психологические.
Они выпили, смеялись, а потом Настя разрыдалась прямо в подушку.
— Я хотела семью. А получилось… ток-шоу. Только без гримёра и редактора.
— Ну не с этой роднёй строить. Тебе бы психолога, Настя. Или адвоката.
— Я думала — у меня нормальный муж. Думала, это мы пара. А оказалось — мы втроём. И голос у третьей самый громкий.
— Ну ты и сдала ей! — усмехнулась Лена. — Она теперь по всему двору рассказывает, что ты ведьма, испортила мальчику жизнь и подсыпала ей что-то в кашу.
— Пусть рассказывает. Может, напугает кого-то и не пойдёт в гости.
На утро после весёлого вечера Настя проснулась неожиданно… счастливой. Спокойной. Тихо гудела голова, но душа — впервые — не трещала по швам.
Она встала, заварила чай, достала блокнот и написала:
«Моя жизнь — это я. Не мы. Не он. Не они. Я».
И добавила жирным:
«Имею право на границы».
Телефон зазвонил к полудню. Номер Жени.
Она ответила. Спокойно.
— Привет.
— Привет, — его голос был уставшим, будто он спал на полу или на собственной совести. — Можно поговорить?
— Говори.
— Я… не понимаю, что между нами.
— Ничего, Женя. Между нами ничего. И это — большое облегчение.
— Да ну что ты, Настя… Это мама, это просто период, ей сложно, ей тяжело…
— Женя, давай без жалоб. Если ей сложно — пусть сдаёт в аренду свою токсичность. Я больше в этом не участвую.
— То есть всё? Вот так?
— Нет. Не «вот так». Это не одномоментно. Это копилось. Годами. Ты не слышал. Не хотел. Ты сидел между нами и делал вид, что не при делах. А теперь — удивлён.
— Я хотел, чтобы вы подружились…
— Женя, я не ищу подруг в возрасте «моя мама». Я искала мужа. Надёжного. Самостоятельного. Со своей позицией. А не с мамой за спиной, как пионер с воспитателем.
Он замолчал.
— Я люблю тебя, — сказал он почти шёпотом.
Настя вздохнула.
— А я — себя. Наконец-то. И это, знаешь ли, тоже любовь. Просто крепче.
Она повесила трубку. Без злости. Без истерики. Без крика. Впервые — свободная.
В тот же вечер она разобрала шкаф: убрала его вещи, сложила в коробку. Поставила у двери. Без записки. Он и так всё понял.
На балконе зазеленели томаты — её новое увлечение. Не как у свекрови — «заготовки на зиму». А просто — терапия. Маленькие ростки новой жизни.
На почте пришло письмо: предложение от издательства. Её блог, где она описывала с юмором жизнь с «свекровью века», вызвал бурную реакцию — подписчики выросли вдвое. Попросили колонку: «Как распознать тиранию в тапочках». Она усмехнулась и начала писать.
Через два месяца пришло СМС:
«Женя переехал в Краснодар. Мама с ним. Ты была права». Она улыбнулась. И удалила.
Вечером она стояла у окна с бокалом белого. За окном шёл дождь, тёплый, летний.
Беззвучно, как очищение.
— Ну что, Настя, — сказала она своему отражению, — в этой сказке ты больше не золушка. Ты — автор.
И пошла досматривать сериал. В тишине. Без бабушки.
