— Мариш, привет, — голос Алисы в телефонной трубке был чуть более вкрадчивым, чем обычно, с той самой ноткой затаённой печали, которая у Марины давно уже ассоциировалась не с искренним горем, а с прелюдией к очередной финансовой просьбе. Марина как раз устроилась на диване с чашкой остывающего чая и новой книгой, предвкушая редкий час спокойствия после напряжённого рабочего дня. Этот звонок мгновенно развеял иллюзию умиротворения.
— Привет, Алис, — Марина постаралась, чтобы её голос звучал ровно, без тени той досады, что уже начала подниматься внутри. Она отложила книгу, понимая, что ближайшие несколько минут потребуют от неё всего её дипломатического таланта и изрядной доли терпения. — Что-то случилось?
На том конце провода последовала тщательно выверенная пауза, после которой Алиса издала тихий, полный вселенской скорби вздох, достойный актрисы провинциального театра.
— Да так, Мариш… всё как-то навалилось сразу. Ты же знаешь, у меня вечно то одно, то другое. Только вроде начинаешь голову из воды высовывать, как тут же новая волна накрывает. Цены эти сумасшедшие, на работу устроиться по-человечески не могу – то опыта им мало, то возраст уже не тот, то ещё какая-нибудь причина, высосанная из пальца. А тут ещё и сапоги зимние, представляешь, совсем развалились, прямо на улице подошва отошла. Хорошо, хоть недалеко от дома была, доковыляла кое-как.
Марина молча слушала, представляя себе эту картину. Алиса умела расписывать свои невзгоды так, что даже самый чёрствый человек мог проникнуться. Вот только Марина знала эту песню наизусть. «Сапоги» сегодня, «внезапно заболевший зуб» в прошлом месяце, «срочно нужные лекарства для какого-то дальнего родственника, о котором Марина никогда не слышала» – полгода назад. Сценарии менялись, но суть оставалась прежней: Алисе нужны были деньги. Деньги, которые никогда не возвращались, превращаясь из «одолжить» в безвозмездную помощь, о которой потом предпочитали не вспоминать.
— Просто не знаю, что и делать, — продолжала Алиса жалобным тоном, в котором отчётливо слышались слезливые нотки, ещё не перешедшие в открытый плач, но уже готовые к этому. — Хоть на улицу не выходи. А ещё квартплата эта… опять подняли, как будто у людей деньги с неба сыплются. Иногда кажется, что я просто в какой-то чёрной дыре нахожусь, из которой никак не выбраться. Совсем руки опускаются, честное слово.
Марина сделала глубокий вдох, собираясь с мыслями. Она чувствовала, как внутри неё борется остаточное чувство сестринского долга с многолетним опытом и вполне обоснованным раздражением. Она любила сестру, где-то очень глубоко, под слоями обид и разочарований. Но эта любовь уже давно не была безусловной.
— Я понимаю, Алис, сейчас действительно многим непросто, — начала Марина осторожно, подбирая слова. Она не хотела сразу переходить к отказу, чтобы не спровоцировать немедленный взрыв обиды, но и давать ложную надежду тоже не собиралась. — Мы и сами, если честно, сейчас не шикуем. Только недавно крупную трату сделали, сама понимаешь, непредвиденные расходы всегда выбивают из колеи.
На том конце провода снова повисла пауза, на этот раз более напряжённая, холодная. Голос Алисы, когда она заговорила снова, лишился своей жалостливости, в нём проступили металлические, чуть обиженные нотки.
— А, ну да. Конечно. У вас же всегда «крупные траты», — в её словах сквозила неприкрытая ирония. — Куда уж мне с моими сапогами до ваших «непредвиденных расходов». Я же так, по мелочи беспокою, о земном, так сказать. Не то что некоторые, кто может себе позволить…
— Алис, дело не в том, кто что может себе позволить, — Марина почувствовала, как терпение начинает её покидать, но всё же постаралась сохранить спокойный тон. — Дело в том, что у каждой семьи свой бюджет и свои планы. И я не могу постоянно выдёргивать из нашего бюджета суммы, которые потом просто исчезают в никуда. Ты же понимаешь, что это не первый раз.
— То есть, ты мне отказываешь? — прямо спросила Алиса, и в её голосе уже не было ни следа прежней вкрадчивости. Теперь он звучал жёстко и требовательно. — Просто вот так берёшь и отказываешь родной сестре, которая оказалась в беде? Я же не на Мальдивы прошу, Марина! Я прошу на самое необходимое! Чтобы просто выжить!
— Я не говорю, что отказываю тебе в праве на выживание, Алис, — Марина устало потёрла переносицу. Этот разговор выматывал её сильнее, чем любой рабочий аврал. — Я говорю, что в данный конкретный момент я не могу тебе помочь той суммой, на которую ты, очевидно, рассчитываешь. И «одолжить», как показывает практика, в нашем с тобой случае означает «подарить навсегда». А я не готова сейчас делать такие подарки, извини.
— Понятно, — отрезала Алиса. Её голос стал ледяным. — Всё с тобой понятно, Марина. Не очень-то и хотелось. Некоторые люди просто не способны на сочувствие и помощь ближнему. Живут в своём сытом мирке и думают, что так будет всегда. Ну что ж, удачи тебе в твоём мирке. Не буду больше отвлекать от «крупных трат».
И прежде чем Марина успела что-либо ответить, в трубке раздались короткие гудки. Алиса бросила трубку. Марина несколько секунд сидела неподвижно, держа телефон у уха, потом медленно опустила его на диван. Чай окончательно остыл. Книга больше не манила. Ощущение спокойствия было безвозвратно утеряно, сменившись знакомой тяжестью на душе и неприятным предчувствием. Она знала свою сестру слишком хорошо. Этот разговор был лишь первым актом. И он точно ещё не закончен. Алиса так просто не сдастся. И это предчувствие, холодное и липкое, засело где-то глубоко внутри, отравляя остаток вечера.
Пара дней прошла в относительном затишье, которое Марина, впрочем, воспринимала с изрядной долей скепсиса. Она слишком хорошо знала упорство Алисы и её способность находить обходные пути там, где, казалось бы, все дороги перекрыты. Предчувствие, оставшееся после того телефонного разговора, никуда не делось, лишь затаилось, как хищник перед прыжком, выжидая удобного момента. И момент этот, как водится, наступил совершенно неожиданно, в самый обычный будничный вечер.
Сергей вернулся с работы немного позже обычного, но в целом в неплохом настроении. Они ужинали на кухне, обсуждая какие-то незначительные дневные события – пробку на въезде в город, забавный случай с коллегой, планы на выходные. Марина уже почти расслабилась, решив, что, возможно, на этот раз Алиса действительно оставит её в покое хотя бы на время. Как же она ошибалась.
— А я сегодня Алису твою встретил, представляешь? — как бы между прочим заметил Сергей, намазывая масло на кусок хлеба. Его тон был совершенно будничным, лишённым какой-либо подоплёки, и именно это спокойствие резануло Марину сильнее, чем если бы он говорил с тревогой или сочувствием. Марина медленно поставила вилку на тарелку. Внутри что-то неприятно ёкнуло, тот самый затаившийся хищник недовольства поднял голову.
— Да? — она постаралась, чтобы её голос звучал так же безразлично, как и его. — И где же это вы пересеклись?
— Да у торгового центра, на парковке, — Сергей откусил хлеб, продолжая с тем же невозмутимым видом. — Она такая расстроенная была, просто ужас. Чуть не плакала. Говорит, совсем одна, никто помочь не хочет, даже родные отвернулись. Сапоги, говорит, последние развалились, денег ни копейки, хоть волком вой. Так её жалко стало, Марин, ты бы видела. Ну, я не выдержал, — он виновато улыбнулся, той самой обезоруживающей улыбкой, на которую Марина когда-то и купилась, — дал ей немного. Ты же не будешь сильно ругаться? Всё-таки сестра твоя, не чужой человек. Пусть хоть сапоги себе купит, зима на носу.
Марина молчала. Она смотрела на мужа, и мир вокруг неё как будто начал сужаться, фокусируясь на его лице, на этой его простодушной, почти детской улыбке. Сначала было просто удивление, потом оно сменилось ледяным пониманием. Она физически ощутила, как кровь медленно отхлынула от лица, а потом таким же медленным, тяжёлым приливом бросилась обратно, заставляя щёки гореть. Он сказал это так просто, так обыденно, словно сообщил о покупке хлеба. «Дал ей немного». После её отказа. После её чётко высказанной позиции.
Ей хотелось закричать, но она лишь сжала кулаки под столом так, что ногти впились в ладони. Каждое слово Сергея отдавалось в её голове глухим, тяжёлым эхом. Алиса не просто пошла напролом, она выбрала самый подлый, самый болезненный для Марины путь – через её мужа, через человека, который по своей природе был мягок и склонен верить людям на слово, особенно если они умело давили на жалость. И Алиса это умела виртуозно. Она не просто попросила денег у Сергея – она выставила Марину бессердечной эгоисткой, отвернувшейся от «несчастной» сестры.
— Сколько ты ей дал? — голос Марины был низким и глухим, она сама себя не узнавала. В нём не было крика, не было истерики, но была такая концентрация холодного, сдерживаемого гнева, что Сергею стало не по себе. Он перестал улыбаться, его лицо вытянулось.
— Ну… — он замялся, почувствовав неладное. — Немного, Марин, правда. Пять тысяч. Она сказала, ей на самые дешёвые сапоги как раз хватит и ещё на еду немного останется. Она так благодарила, так радовалась…
Пять тысяч. Сумма, которую Алиса обычно и просила у Марины, получая отказ. Пять тысяч, которые теперь были взяты из их общего семейного бюджета за её спиной, в обход её решения. Это было не просто о деньгах. Это было о предательстве. О манипуляции. О том, что её мнение, её слово в собственной семье, похоже, ничего не стоило, если Алиса могла так легко его обойти. Марина медленно поднялась из-за стола. Ноги её не слушались, казались ватными. Она чувствовала, как внутри всё клокочет, как поднимается волна ярости, которую она с трудом сдерживала.
— Ты… ты понимаешь, что ты сделал? — она повернулась к Сергею, и он отшатнулся от взгляда её потемневших глаз.
— Марин, ну что такого? Я же помочь хотел… Она же твоя сестра… — он начал оправдываться, но его голос звучал неуверенно, он уже понял, что совершил серьёзную ошибку.
— Моя сестра, — повторила Марина, и в этом слове было столько горечи и презрения, что Сергей вжал голову в плечи. — Моя сестра прекрасно знала, что я ей отказала. И почему отказала. А ты… ты просто позволил ей себя использовать. Позволил ей сделать из меня монстра в твоих глазах.
Она не стала больше ничего говорить ему. Сейчас это было бессмысленно. Её гнев был направлен не столько на него, сколько на Алису, на её цинизм и расчётливость. Марина прошла в гостиную, взяла свой мобильный телефон. Пальцы её слегка подрагивали, когда она набрала до боли знакомый номер. Она уже знала, что скажет. И знала, что этот разговор будет последним. Терпение, которое она так долго копила, иссякло до последней капли. Начинался второй, и, видимо, заключительный акт этой семейной драмы. И на этот раз никаких полумер и недомолвок не будет.
Гудки в трубке показались Марине оглушительно громкими, каждый из них – как удар маленького молоточка по натянутым до предела нервам. Наконец, на том конце провода раздался голос Алисы, до обидного спокойный, даже с какой-то ленивой ноткой, словно её оторвали от чего-то приятного и совершенно неважного.
— Да? Слушаю.
— Алиса, — её собственный голос прозвучал ровно, почти безжизненно, но за этим искусственным спокойствием скрывалась такая ледяная ярость, что, будь она видимой, Алиса бы отшатнулась от трубки. — Ты, я смотрю, времени зря не теряешь. Решила, что если одна дверь закрыта, то нужно немедленно ломиться в другую, да? Особенно если та дверь не заперта на совесть и человеческую порядочность?
На том конце провода на мгновение воцарилась тишина. Алиса, очевидно, не ожидала такого напора и такого тона. Она, вероятно, рассчитывала на слёзы, упрёки, возможно, даже на запоздалое раскаяние Марины и предложение помощи. Но никак не на эту холодную, концентрированную злобу.
— Мариш, ты о чём? — в голосе Алисы появилась знакомая нотка «невинной овечки», которую Марина теперь воспринимала как личное оскорбление. — Я что-то не понимаю. Что-то случилось? Ты какая-то… странная.
— Я странная? — Марина усмехнулась, но смешок этот был лишён всякого веселья. — Это я-то странная, Алиса? А разыгрывать из себя сироту казанскую перед моим мужем, зная, что я тебе отказала, – это, по-твоему, нормально? Это не странно? Это, видимо, в порядке вещей для тебя – идти по головам, лишь бы урвать своё?
— Погоди, Мариш, я не понимаю, при чём тут Сергей? — Алиса всё ещё пыталась изображать недоумение, но в её голосе уже проскальзывали нотки паники. Она явно не рассчитала, что Сергей так быстро всё расскажет, или что реакция Марины будет настолько жёсткой. — Я его случайно встретила, честное слово! Он сам спросил, как у меня дела, ну я и… я же не знала, что ты ему запретила со мной разговаривать!
— Я ему ничего не запрещала! — отрезала Марина, её голос начал набирать силу. — Я просто отказала тебе в очередной подачке, потому что мой дом – не благотворительная организация для вечно нуждающихся и не желающих палец о палец ударить родственников! А ты, вместо того чтобы принять это как взрослая женщина и попытаться решить свои проблемы самостоятельно, побежала клянчить у моего мужа, вешая ему лапшу на уши про свои неземные страдания! Ты же прекрасно знала, что он человек мягкий, что он не сможет отказать «бедной» сестрёнке жены! Ты на это и рассчитывала, не так ли?
— Да что ты такое говоришь! — Алиса перешла в наступление, её голос зазвенел от обиды, но теперь это была уже не наигранная обида, а вполне искреннее возмущение тем, что её так быстро раскусили. — Мне действительно было плохо! У меня действительно сапоги развалились! Ты думаешь, мне приятно унижаться и просить?! Да, я рассказала Сергею, потому что он единственный, кто проявил ко мне хоть каплю сочувствия, в отличие от некоторых!
— Сочувствия? — Марина рассмеялась, на этот раз громко и зло. — Да не сочувствие это, Алиса, а обыкновенная манипуляция! Ты мастерски играешь на чувствах людей, особенно на чувстве вины и жалости! Ты всю жизнь этим занимаешься! Но со мной этот номер больше не пройдёт! Я тебя насквозь вижу!
— Но ты же мне не помогла, что мне ещё оставалось делать?
— Раз ты такая умная, то пойди и заработай, сестрёнка! Нечего постоянно с протянутой рукой в мою семью лезть!
— А что мне делать? К кому ещё мне обратиться?
— Надоело! Понимаешь? Просто до чёртиков надоело быть для тебя дойной коровой и спасательным кругом!
На том конце провода повисло тяжёлое молчание. Каждое слово Марины, резкое, как удар хлыста, достигало цели. Сергей, стоявший всё это время в дверях кухни, бледный и растерянный, не решался ни войти, ни уйти, слушая этот яростный монолог жены. Он впервые видел её такой – беспощадной, жёсткой, извергающей потоки гнева, который, очевидно, копился годами.
— То есть, по-твоему, я просто притворяюсь? — наконец выдавила Алиса, и в её голосе теперь смешались ярость и какая-то отчаянная злоба. — По-твоему, я специально всё это выдумываю, чтобы тебе насолить?
— А разве нет? — не унималась Марина. Она уже вошла во вкус, и слова, которые она так долго держала в себе, рвались наружу, как лава из проснувшегося вулкана. — Тебе не просто деньги нужны, Алис. Тебе нужно внимание, тебе нужно, чтобы вокруг тебя все плясали, жалели тебя, решали твои проблемы! А ещё… ещё ты просто завидуешь! Да, именно так! Ты завидуешь, что у меня есть семья, что у меня есть муж, который меня любит, что у нас всё хорошо! И ты подсознательно, а может, и вполне сознательно, пытаешься это разрушить! Пытаешься внести раздор, посеять сомнения, выставить меня в дурном свете!
— Да кому ты нужна со своим «хорошо»! — взвилась Алиса, её голос сорвался на крик. Маска бедной родственницы окончательно слетела, обнажив лицо завистливой и озлобленной женщины. — Думаешь, я тебе завидую? Твоему этому мещанскому счастью? Твоему Сергею, который, как телок, ведётся на любую жалостливую историю? Да ты просто жадная и бесчувственная эгоистка, Марина! У тебя никогда не было сердца! Ты всегда думала только о себе!
— Это я жадная?! — Марина задохнулась от возмущения. Теперь уже кричала она, не заботясь о том, что её могут услышать соседи или что Сергей стоит ни жив ни мёртв в нескольких шагах от неё. — Да ты всю жизнь живёшь за чужой счёт! Всю жизнь! Сначала на шее у родителей, потом пыталась присосаться ко мне! Когда ты в последний раз работала по-настоящему, а не создавала видимость бурной деятельности на три дня? Когда ты хоть раз попыталась взять на себя ответственность за свою жизнь, а не обвинять всех вокруг в своих неудачах?!
Обмен обвинениями напоминал артиллерийскую дуэль, где каждая сторона пыталась нанести противнику как можно более болезненный удар. Старые обиды, недомолвки, годами копившееся раздражение – всё это выплеснулось наружу в этом яростном, беспощадном телефонном поединке. Марина чувствовала, как внутри неё что-то обрывается, какая-то последняя тонкая нить, связывавшая её с сестрой. И на смену этой обрывающейся связи приходила холодная, опустошающая решимость. Решимость поставить точку. Раз и навсегда.
Воздух в комнате, казалось, загустел от взаимной ненависти, пропитался ядом выкрикнутых обвинений. Телефонная трубка в руке Марины стала тяжёлой, словно налилась свинцом всех тех горьких слов, что были произнесены. Пауза, наступившая после яростного выпада Алисы, была недолгой, но такой напряжённой, что, казалось, можно было услышать, как трещит невидимая ткань, некогда связывавшая двух сестёр.
— Да что ты вообще понимаешь в моей жизни?! — голос Алисы дрожал от бессильной злобы, от осознания, что её обычные уловки больше не работают, что её загнали в угол. — Ты всегда смотрела на меня свысока! Всегда считала себя лучше, умнее, удачливее! А мне, может, просто не повезло! Может, у меня не было такой поддержки, как у тебя! Может, мне просто не встретился такой вот… — она запнулась, подбирая слово, и с презрением выплюнула: — …такой вот Сергей, который готов по первому зову бежать и подтирать тебе сопли!
Это было уже слишком. Упоминание Сергея в таком уничижительном тоне, попытка втянуть его, пусть и косвенно, в их уродливую ссору, переполнило чашу терпения Марины. Холодная ярость, до этого момента бурлившая где-то глубоко внутри, прорвалась наружу обжигающим потоком.
— Ты ещё смеешь говорить о моём муже?! — Марина повысила голос до предела, её слова теперь звучали как удары молота по наковальне. — Человеке, который из доброты душевной, из наивной веры в родственные чувства, дал тебе денег, потому что ты, как последняя актриса погорелого театра, разыграла перед ним спектакль! Человеке, которого ты сейчас пытаешься унизить, просто потому что у тебя не хватает ни ума, ни совести признать собственную никчёмность!
— Это ты никчёмная! — не осталась в долгу Алиса. — Завистливая, мелочная и жадная! Ты просто боишься, что кто-то откусит от твоего пирога! Боишься, что кто-то увидит, какая ты на самом деле пустая и холодная! Тебе плевать на всех, кроме себя и своего драгоценного благополучия!
— Да, мне не плевать на своё благополучие! — отчеканила Марина. — Потому что я его заработала! Я и мой муж! Мы работали, мы старались, мы строили свою жизнь, пока ты прозябала в своих иллюзиях и ждала, что кто-то придёт и решит все твои проблемы! Это я жадная?! Да ты всю жизнь за чужой счёт живёшь! Всё, с меня хватит! — каждое слово было наполнено такой окончательной, бесповоротной решимостью, что даже Алиса на том конце провода, кажется, на мгновение замерла.
Марина сделала глубокий, прерывистый вдох, пытаясь усмирить бурю, бушевавшую внутри. Но вместо успокоения пришло лишь осознание того, что мосты сожжены. Окончательно и бесповоротно. И это осознание принесло странное, горькое, но в то же время какое-то освобождающее чувство. Больше не нужно притворяться. Больше не нужно терпеть. Больше не нужно оправдываться.
— Знаешь, Алиса, — её голос стал неожиданно тихим, но от этого ещё более весомым, — я очень долго пыталась найти тебе оправдание. Пыталась верить, что ты изменишься. Что ты повзрослеешь. Что ты поймёшь, наконец, что нельзя всю жизнь паразитировать на других. Но, видимо, это невозможно. Ты не хочешь меняться. Тебя всё устраивает. Тебе нравится быть жертвой, нравится вызывать жалость, нравится тянуть из людей жилы. Что ж, это твой выбор. Но я в этом больше участвовать не буду.
Она помолчала, давая своим словам впитаться, осесть тяжёлым грузом на том конце провода. Сергей, всё это время стоявший в дверях, медленно вошёл в комнату, его лицо было бледным и испуганным. Он подошёл к Марине, осторожно коснулся её плеча, но она даже не повернула головы. Её взгляд был прикован к невидимой точке перед собой, словно она смотрела сквозь стены, сквозь время, прощаясь с чем-то важным, но давно уже отравленным.
— Так вот, Алиса, — продолжила Марина тем же ровным, почти бесцветным голосом, в котором, однако, чувствовалась сталь. — Моё терпение лопнуло. Окончательно. Чтобы ноги твоей не было ни в моём доме, ни рядом с моим мужем! Ты меня поняла? Никогда. Ни под каким предлогом. Забудь мой номер телефона, забудь мой адрес, забудь о моём существовании. Для меня ты больше не сестра. Ты – чужой человек, который принёс в мою жизнь слишком много грязи и разочарований.
На том конце провода повисла оглушительная тишина. Было слышно только прерывистое дыхание Алисы, возможно, она пыталась что-то сказать, что-то возразить, но слова, видимо, застревали у неё в горле. Или, может быть, она наконец поняла, что это не очередная вспышка гнева, не минутная ссора, а окончательный, бесповоротный приговор. Марина не стала ждать ответа. Она просто нажала кнопку отбоя, обрывая последнюю нить, связывавшую её с прошлым.
Она медленно опустила телефон на столик. Руки её мелко дрожали, но внутри, на удивление, была пустота. Не та звенящая, болезненная пустота отчаяния, а скорее пустота выжженного поля, на котором больше ничего не может вырасти. Ни обида, ни жалость, ни даже ненависть. Просто ничего. Сергей молча обнял её сзади, прижал к себе. Он ничего не говорил, понимая, что любые слова сейчас будут лишними. Он чувствовал, как напряжено её тело, как учащённо бьётся её сердце, но он также чувствовал и ту ледяную решимость, которая исходила от неё. Он понял, что сегодня стал свидетелем не просто семейного скандала. Он стал свидетелем окончательного разрыва, жестокого и беспощадного, как хирургическая операция без анестезии, отсекающая больную, гангренозную часть, чтобы спасти остальное.
Марина закрыла глаза. В ушах всё ещё звучали отголоски их с Алисой криков, обвинений, оскорблений. Но сквозь этот шум она уже слышала тишину. Тишину нового этапа своей жизни. Этапа, в котором больше не будет места для Алисы и её вечных проблем. Это была тяжёлая, выстраданная тишина, но в ней уже угадывались ростки будущего спокойствия. Цена этого спокойствия была высока – разорванные родственные узы. Но Марина знала, что заплатила её не зря. Потому что иногда, чтобы спасти себя, нужно уметь отпускать. Даже если это отпускание похоже на ампутацию…
