— Ну ты бы хоть картошки нам привезла, что ли, — с показным разочарованием вздохнула Галина Петровна, глядя на Яну с таким выражением, будто та забыла поздравить её с днём рождения, а не просто приехала в гости без мешка продовольствия.
Яна сделала вид, что не расслышала. Натёртая в детстве фразой «не спорь со старшими» срабатывала до сих пор, особенно в тесной кухне, где хрущёвская вентиляция успела давно сдаться, а запах жареной рыбы стал частью отделки.
— У вас же машина. Что вам — тяжело мешок привезти? А Димке всё самому приходится, — на слове «всё» Галина Петровна нажала так, что даже батарея в углу угрожающе загудела.
— А я, между прочим, с работы, — спокойно ответила Яна, снимая пальто. — Без остановки с восьми. Хотела просто поужинать по-человечески. Не думала, что у вас тут сельхозярмарка.
— У нас, милая, не ярмарка, а жизнь. Тут каждый помогает, чем может, — с мягкой, но холодной интонацией отчеканила свекровь и ловко подлила воды в чайник, словно подливая масла в их разговор.
В углу зашевелилась Марина — сестра Димы. На лице у неё была та самая хитрая, вечножующая полуулыбка, которой обычно пользуются школьницы в туалете, когда обсуждают, кто с кем мутит. Только сейчас речь шла не о флирте, а, как Яна сразу поняла, — о деньгах.
— А мы слышали, ты на квартирку копишь, — с сахарной интонацией начала Марина, скрестив руки на груди. — Прямо молодец! В наше время — это подвиг.
Яна замерла, не сразу поняв, откуда ветер. Дима. Конечно, Дима. Пару раз проговорился, и — пошло-поехало. Она ещё удивлялась, почему Галина Петровна в прошлый раз так долго расспрашивала, какие «проценты» в её банке.
— Ну… коплю, — неохотно призналась Яна. — Это плохо?
— Да нет, — снова вздохнула Галина Петровна. — Просто странно. Вы же семья. Что за тайны? Какие ещё отдельные накопления?
Марина встряла, не дав Яне даже вздохнуть:
— У Димы, между прочим, ни копейки за душой. Всё всегда тратит на общее. А ты — прячешь. Мы вот с мамой считали: если бы вы вместе копили, уже могли бы комнату в новостройке взять. А ты…
— Простите, — Яна чуть повысила голос. — Мы с Димой договаривались про раздельный бюджет. Его это устраивало. Я свои деньги не из воздуха взяла. Я впахиваю. По выходным тоже. Это мои усилия, мой выбор, моя цель.
— Но ты же вышла замуж! — Галина Петровна ударила по столу вилкой. — А в браке не бывает «моё» и «твоё». Всё — общее!
— Тогда почему я одна плачу за зубы, за врачей, за кредит по учёбе? Почему, когда надо было вам на ремонт, платил только Дима, а не «мы»?
— Да ты не лезла! — обиженно поджала губы свекровь. — Всё сидела со своими графиками.
— Это была работа, — Яна встала, подошла к окну. Улица блестела дождём, под окнами пищали тормоза автобуса. — У вас тут, похоже, всё просто: если деньги — то в общак. А как платить за интернет или вызывать сантехника — так это уже моё личное?
— Ох, да не драматизируй, — отмахнулась Марина. — Просто ты как-то слишком… по-своему всё делаешь. Эгоистично даже. Не по-семейному.
— Правда? — Яна развернулась. Голос был спокойный, но губы сжаты. — А вы считаете, что семья — это когда все впряглись, а ты отдавай? Только вот один вопрос: если я завтра лишусь работы, вы мне тоже «по-семейному» скинетесь? Или скажете: «ну, извини, у нас дети»?
— Ой, не начинай, — Галина Петровна устало поднялась и пошла на балкон. — Что с вами, молодыми, не так… Всё вы считаете, всё вы меряете. Сердца нет. Души. Всё — таблички и эксели.
Яна усмехнулась. Она как раз вчера вечером закрыла огромный отчёт по финансам. Там действительно всё было в таблицах. С холодной логикой, с цветовой маркировкой. Там был порядок. Не как тут — в этих кухонных речах, где за «душой» скрывается банальный шантаж.
Из коридора показался Дима. Побрился, но не сменил свитер. Любил его, как старое кресло, с которого давно облезла обивка, но оно всё ещё — «любимое». Он бросил взгляд на Яну, потом на мать и сестру.
— Что, опять сцена? — буркнул он и полез в холодильник.
— Не сцена, — ответила Яна тихо. — Просто разговор. На тему, сколько стоит быть частью вашей семьи. И кто кому чего должен.
Дима жевал батон с колбасой и молчал. Как всегда. Он никогда не лез в женские споры. Точнее, не хотел, чтобы его заставляли выбирать. Ему было удобно, когда мать сама решала бытовое, а Яна сама — финансовое. Ему лишь оставалось сидеть между ними, как студент на зачёте, надеясь, что прокатит.
— Дим, скажи ты ей! — вдруг вскинулась Галина Петровна. — Это нормально, что твоя жена копит на квартиру, а ты — даже не в курсе?
— Я в курсе, — наконец выдал он. — Но это её деньги. Она сама решает.
Марина хмыкнула:
— Слабак.
Дима ничего не ответил. Он действительно был слабак. Но не из злости — просто по конструкции. Как старый шкаф: всё ещё стоит, но дверцы давно не закрываются.
Яна посмотрела на него — и почувствовала, как внутри всё опадает. Он не скажет ничего. Не встанет на сторону. Не разрулит. Он просто дожует свою колбасу и уйдёт к ноутбуку.
Она подошла к вешалке. Пальто тяжёлое, как груз невысказанного.
— Я домой, — сказала спокойно. — Мне ещё завтра в восемь вставать. И, пожалуйста… Не лезьте ко мне в карманы. Это не про деньги. Это про уважение. К жизни другого человека.
— Какая уж тут жизнь, — пробормотала Марина. — Всё у неё по графику. Всё по плану.
Яна закрыла за собой дверь. В подъезде пахло пылью и кошачьим кормом. Она спустилась вниз и впервые за долгое время почувствовала, как сердце оттаивает. Пусть чуть-чуть. Но она точно знала — это только начало.
На следующее утро Яна проснулась в съёмной квартире с видом на шиномонтаж. Сквозь пластиковое окно доносились металлические лязги, как будто кто-то крушил жизнь кувалдой. Ну, или пытался исправить. Она лежала на боку, обняв подушку, и слушала, как в соседней комнате капает кран — снова. Пятый раз за месяц.
— Самое время для просветления, — пробормотала она, поднимаясь.
Кофе, потом душ, потом двадцать минут на дорогу до офиса, в котором все «на удалёнке», но всё равно требуют присутствия. И только после обеда — звонок. Звонила, конечно, она.
— Яночка, добрый день, — голос Галины Петровны звучал медово, но у Яны сразу дёрнулось веко.
— Добрый, — коротко.
— Я просто хотела поговорить. Без обид, хорошо?
— Угу.
— Мы с Мариной подумали… ну, ведь это же не по-человечески — копить одной. Вы с Димой вместе уже пять лет. А он всё вкладывает, а ты — копишь. Это как… в чём-то нечестно.
— В чём? — голос Яны потеплел ровно настолько, чтобы скрыть раздражение.
— В семье всё должно быть общее. Вот у нас с покойным Васей всегда было общее! Даже если я получала больше, всё равно мы всё складывали.
— Это прекрасно. Только, насколько я помню, вы вдвоём в итоге жили у свёкра, потому что всё отдали Марининому мужу на бизнес, а он вас кинул.
Молчание.
Глухое, как в подвале. Потом – резко:
— Ты, значит, считать умеешь, а уважать старших — нет?
— Я уважаю. Но уважение не равно подчинению.
— То есть ты отказываешься помогать? — голос стал жёстким, как ободок на голове.
— Я не банк, Галина Петровна.
И она повесила трубку. Села на край дивана. Посмотрела на обшарпанную стену и поняла: ей всё равно. Почти.
Вечером пришёл Дима. С букетом. От него пахло табаком и рестораном.
— Ты злишься?
— Я — устала.
— Мама переживает. Ты же знаешь, она — по-своему…
— По-своему? Она сейчас на полном серьёзе считает, что я обязана делиться накоплениями. С твоей сестрой. С твоей мамой.
— Ну… — он развёл руками. — У нас в семье так принято.
— А у меня — нет. У меня принято работать и копить на будущее. Я не собираюсь финансировать Мариныны онлайн-магазины и твоей мамы «ремонт балкона».
— Ты не обязана всё так остро воспринимать, — мягко сказал он. — Просто, ну, бывает — кто-то помогает, кто-то нет…
— Стоп, — Яна встала. — Помнишь, как я платила за твой курс переподготовки? Три месяца назад. А теперь ты мне рассказываешь, что «бывает — кто-то помогает»?
— Это же другое, — он смутился. — Это было внутри семьи.
— А я что, вне семьи? — Яна подошла ближе. В голосе — металл. — Или я только когда удобно — своя?
— Ты же не понимаешь… — Дима почесал затылок. — Ты сильная, у тебя всё получается. А у них — ничего. Им сложнее.
— То есть, потому что я не ныла — я должна?
— Да не должна ты… — он сделал шаг к ней. — Но…
— Но?
— Они узнали, что у тебя на счету почти два миллиона, Яна.
Тишина. Такая, от которой ломит виски.
— Узнали?
— Я случайно оставил открытым банк в ноутбуке…
— Случайно? Или «по-семейному»?
Он замолчал. Потом тихо:
— Они же не будут брать всё. Просто — помочь немного.
— Немного — это сколько? Сто? Двести? Половину?
— Я не знаю. Мы не обсуждали суммы.
— Конечно. Просто устроили обсуждение моей личной жизни — без меня.
— Я хотел поговорить с тобой. Но ты всё время уставшая, закрытая. Как будто ты от нас… не с нами.
— Я не с вами, Дима. Я с собой. Потому что, как только я перестану — меня раздербанят по частям.
Он сел на диван. Взгляд — вниз. Ни злости, ни ярости. Просто опустошение.
— А я думал, мы семья.
— Мы — арендаторы. Даже квартиру снимаем вместе, но не живём вместе. Ты — там, я — тут. Ты — в «семье», я — в Excel.
— Это ты так всё придумала.
— Нет. Я просто устала нести на себе. И при этом быть виноватой.
Он встал. Подошёл к ней. Протянул руку.
— Я не хочу, чтобы ты уходила.
— Я пока ещё не ушла. Но ты уже отдал мои деньги на обсуждение своим родным. Без меня. Так что ты ушёл первым.
Через неделю в дверь позвонили. Яна ждала доставку, но на пороге стояла Марина. В руках — коробка конфет и мятая улыбка.
— Можно?
— Нет, — Яна даже не моргнула.
— Я просто хотела извиниться.
— Марина, ты взрослый человек. Ты не за пятьсот рублей пришла. У тебя план.
— Да не план… просто, ну, ты же понимаешь… мы не знали, как у вас там…
— У нас? Это у меня. У вас — всё хорошо. Вы на чужом веке сидите.
— Ты… злая.
— Нет. Просто больше не наивная.
— Послушай, — Марина понизила голос. — Если ты так себя поведёшь, то у тебя не останется ни мужа, ни семьи. Ты не можешь идти против всех.
— Я иду за себя. Не против. Но если кто-то при этом падает — это уже не мои проблемы.
— Ты его бросишь?
— Я дам ему шанс. Один. Либо мы строим вместе, либо он строит с вами. Без моих денег.
Ночью Яна лежала на кровати и думала, как странно: когда говоришь «нет», становится тише. Но только снаружи. Внутри — как будто кто-то гонит лошадей по полю. Бешено, громко, без повода.
Она не хотела развода. Не мечтала о войне. Но хотела жить с ощущением, что её усилия уважают.
А не «перераспределяют».
Телефон вибрировал уже третий раз, как рассерженный кот у двери. Яна смотрела на него с равнодушием палача: включать или продолжить игнорировать. Номер был знакомый — Дима. Под именем стояло сердечко, но теперь оно больше напоминало запятую. Мелкую такую, после которой уже не будет продолжения.
Она села, заправляя волосы за ухо, и вздохнула.
– Ну и зачем, Димочка, ты опять лезешь? – пробормотала. – Я ведь сказала: не трогай. Не проси. Не тяни.
Кофе был холодным, но Яна выпила его залпом. Это вообще уже стала её традицией — пить холодный кофе и смотреть в стену, как будто там нарисован план побега из дурдома под названием «семейная жизнь».
Тут снова звонок. Но уже в дверь.
Она пошла открывать — не с тревогой, а с той странной апатией, которая приходит к тебе, когда ты знаешь: хуже не будет, но и лучше уже не надо.
На пороге стояла Галина Петровна. В куртке, в которой она когда-то ходила на «Пятёрочку», и с лицом, как будто ей продали просроченную колбасу, а она заподозрила, что виновата именно Яна.
— Можно? — без «здравствуй», без всего.
— Нет, — спокойно.
— Ты серьёзно?
— Угу. А ты?
Свекровь прошла внутрь сама.
Яна стояла в дверях кухни, будто охраняла вход в святилище.
— Я не за деньгами. Я за правдой, — Галина Петровна устало села на табурет. — Ты думаешь, я всё это затеяла ради чужих накоплений?
— Думаю, да. И не только я.
— Ты глупая, Яна.
— Спасибо.
— Я думала, ты взрослая. Но ты — одинокая девочка, которая боится, что у неё отберут копилку.
Яна вжала плечи. Удивительно, как легко было зацепить.
— Это не копилка. Это — свобода.
— А любовь?
— А любовь — не требует жертв. Не просит скинуться на Мариныны кредиты. Не лезет в кошелёк.
— Значит, ты поставила деньги выше семьи?
— Нет. Я поставила уважение выше манипуляций.
Они молчали. Долго.
Галина Петровна рассматривала пол, как будто на нём было расписание её провалов.
— Он ушёл.
— Что?
— Дима. Ушёл.
— Куда?
— На съёмную квартиру. Сказал, «мама, не трогай её больше. Я сам всё испортил».
— И?
— Я пришла извиниться. Не потому что надо, а потому что… — она сглотнула. — Ты оказалась сильнее нас всех. И это страшно. Потому что мы привыкли жить, как паразиты.
— Это вы сказали. Не я.
— И я рада, что ты меня не пожалела. Я бы не услышала иначе.
Через два дня Дима всё-таки появился.
Стоял с чемоданом у порога.
— Я не пришёл просить. Я пришёл признать.
— Что?
— Что мы были не семьёй. А кооперативом. Семейным. По перераспределению ресурсов. Ты — вкладчик, мы — пайщики.
Она рассмеялась, горько.
— И что теперь? Ликвидация?
— Или ребрендинг.
Он вошёл. Осторожно.
Яна смотрела на него, и в груди сжималось что-то нелогичное. Не любовь, но привычка. Не прощение, но память.
— Ты изменилась, — тихо сказал он.
— Я просто сняла с глаз бинт.
— А я снял корону.
Молчали.
— Ты ведь всё равно уйдёшь, да? — спросил он, не глядя.
— Да.
Через месяц она переехала.
На окраине — не Москва-Сити, конечно, но её. Своё окно, свой ключ, свой утюг, который никто не сломал, пытаясь «попробовать на что он способен».
Подруга Катя зашла в гости с бутылкой шампанского.
— Ну, ты даёшь, — сказала она, разглядывая стены. — Прям… одна. И не умерла.
— Не умерла. Даже посуду помыла.
— А он?
— Он звонил. Сказал, что купил новую кофеварку. Говорит, «жаль, ты не попробуешь».
— А ты?
— Я сказала: «Может, и попробую. Только уже без тебя».
— Жестоко.
— Честно. Я устала быть удобной.
— Ну и что теперь?
— Теперь — жить. Без тайных советов за спиной. Без «ты же жена, ты должна». Без слива карточек.
— Тебе не одиноко?
Яна вздохнула и посмотрела в окно.
— Одиноко. Но впервые — спокойно.
Когда она закрыла за Катей дверь, в комнате осталась только тишина и собственный ритм жизни. Ни чьих звонков, ни выстрелов из прошлого, ни истерик «ты должна понять». Только она. И её первый вечер в жизни, в котором всё было по её правилам.
