Квартиру Виктория купила сама. Без помощи родителей, без «скидки от застройщика», без сопливых историй про ипотеку на двоих и совместный путь в никуда. Просто накопила, продала бабушкину двушку, добавила деньги, взяла на себя ответственность — и вуаля, её однушка на юге Москвы, с балконом, где помещаются два стула, пепельница и одна мечта — тишины.
С Андреем они познакомились позже. Встречались почти два года, прежде чем он ввалился в её пространство с тапочками и бритвой. Было не сразу, не вдруг, но — произошло.
— Ты уверена, что хочешь жить вместе? — тогда ещё спросил он, неуверенно ставя зубную щётку в её стаканчик.
— Если ты не будешь разбрасывать носки и приводить родственников — да, — спокойно ответила она.
Он рассмеялся, она не шутила.
Сначала было даже уютно: Андрей варил кофе, покупал цветы, протирал зеркало после душа. Но, как водится, всё хорошее приходит в негостеприимность. Сперва — сестра.
— Света к нам на недельку, — сказал он как-то утром, пока она красила глаза.
— А ты к ней тоже потом на недельку? Чтобы было честно?
— Вик, ну ты чего. Родная сестра, ей негде жить, муж выгнал, а у неё дочка. На улице, что ли?
Значит, у меня — улица? — подумала Виктория, но промолчала. Глупо ведь спорить, когда ты сама в доме, как гость.
Светлана приехала на третий день. С дочкой, с пакетом из «Пятёрочки», с сумкой, которая пахла чужими людьми и вокзалом. Виктория вежливо улыбнулась, пожала руку и тут же почувствовала — пахнет бедой. И борщом.
— Ты, наверное, дизайнер, да? — спросила Света, критически оглядывая интерьер. — Это что, занавесок у тебя нет? Или это такой стиль — чтобы все в окна пялились?
— Это такой стиль — не пялиться в чужие окна, — спокойно сказала Виктория, снимая куртку.
Дальше начались «мелочи». Света любила готовить: занимала всю кухню, расставляла баночки, сыпала приправы в суп, потом делала вид, что ничего не проливала. Ребёнок орал. Андрей прятался в туалете с телефоном. Виктория стискивала зубы.
Через неделю она не выдержала:
— Андрей, это ненормально. Я не могу приходить домой и чувствовать, что я — в гостях у твоей сестры. Я плачу за эту квартиру, я её владелец. Где, чёрт возьми, уважение?
Он долго молчал. Потом сказал:
— Она скоро уедет. Ей тяжело. Ты могла бы быть мягче.
— Я могла бы быть мягче. А ты мог бы — твёрже, — ответила Виктория и ушла в ванну. Закрыла за собой дверь, включила воду. Плакать было нельзя — макияж был дорогой.
Света уехала через десять дней. Оставила после себя «случайно» забытые тапки, банку с фасолью и жирное пятно на диване.
Ну хоть не ребёнка оставила, уже спасибо, — горько подумала Виктория.
Казалось бы — всё, буря миновала. Она даже купила новое постельное, чтобы забыть запах чужого мыла на своих простынях. Но на третий вечер, когда они с Андреем смотрели сериал, зазвонил его телефон. Он встал, вышел в коридор. Вернулся бледный.
— Вик… Мой дядя с семьёй едут к нам. На пару дней.
— Каких ещё пару дней? У нас квартира, а не вокзал! Что за бред? Ты зачем им адрес дал?
— Это временно. У них сгорела дача, у них маленький ребёнок и пожилая тёща. Не переживай, они тихие.
— Тихие? Как мыши? Или как тараканы?
Он вздохнул. В тот момент она поняла — он не собирается ничего менять. Он один из тех мужчин, которые «не умеют говорить нет», но отлично умеют притворяться, что всё под контролем, пока дом не начинает гореть.
Когда приехали «тихие», оказалось, что у тёти аллергия на кондиционер, дядя курит у окна, а ребёнок не признаёт тишину как явление природы. Тёща вообще спала в её кресле, укрывшись пледом, который подарил ей отец.
Виктория больше не кричала. Она просто встала утром, оделась, подошла к мужу и сказала:
— Андрей, это моя квартира. Я не снимала её у твоих родственников. Я не их нянька и не твой администратор хостела. Сегодня — последний день их пребывания тут. Если ты не скажешь это им — скажу я. Но если скажу я, это будет громко.
Он смотрел на неё долго. Молчал. В его глазах промелькнуло что-то — то ли страх, то ли сожаление, то ли удивление.
— Вик, ты… раньше была мягче.
— Раньше у меня не было причин быть твёрже, — сказала она и ушла на кухню.
Через двадцать минут он сообщил, что дядя с семьёй уедут вечером. Все обиделись. Ребёнок плакал. Тёща что-то бурчала про «бабы теперь не те».
Вечером Виктория села на балконе. Закурила. Андрей присел рядом.
— Я не хочу, чтобы ты чувствовала себя чужой в собственном доме, — сказал он.
— Поздно. Я уже чувствовала.
Они молчали. Было тихо. Слишком тихо.
На следующий день она нашла в прихожей ключи. Второй комплект — от её квартиры. На них болталась розовая бирка. Подписано: Света. На всякий случай.
Она смотрела на них долго. Потом подошла к Андрею.
— Почему у твоей сестры есть ключи от нашей квартиры?
Он замер. Потом ответил:
— Я отдал. Когда ты была в командировке. Мало ли, вдруг что случится.
— Случится? Случится — она придёт и залезет в мою жизнь? Она сдохла без моего разрешения туда заходить?
— Не начинай.
— Я уже начала, Андрей. И, кажется, мне это начинает нравиться.
Он хотел что-то сказать. Но дверь в их квартиру уже хлопнула.
На третий день молчания Виктория почувствовала, как внутри неё что-то отпустило. Нет, не простило. Просто сдулось. Как старый спасательный круг — был надут эмоциями, претензиями, болью, а потом — сдулся. И стало тихо. Тревожно, но тихо.
Она не ночевала дома. Сняла номер в апарт-отеле в трёх остановках от своей квартиры. Просто чтобы дышать. Просто чтобы подумать. Без кастрюль, визжащих детей и взглядов, полных непрошеной жалости.
Андрей не звонил. Не писал. Видимо, «пусть остынет» — это был его внутренний план. Вот только она не остывала. Она горела.
— Добрый вечер, Виктория Анатольевна, — поздоровалась администраторша отеля с деланой улыбкой. — Вы будете продлевать номер?
— Да. Ещё на три дня. Или пока у моего мужа не исчезнет сестра и ключи из моей квартиры. А ещё лучше — и он сам, — усмехнулась Виктория, доставая карту.
— Как скажете, — ответила девушка. — Хорошего отдыха.
Отдых? — чуть не фыркнула Виктория. — Это не отдых. Это эвакуация из зоны семейного бедствия.
На четвёртый день Андрей всё-таки написал.
«Ты перегибаешь. Света — не преступница. Просто родственница. Я уберу ключи, если тебе так важно»
Она прочитала и даже не ответила. Через час пришло второе сообщение:
«Может, поговорим спокойно?»
Спокойно… Вот чего у них давно не было — так это спокойствия. Но говорить — надо было. Иначе они оба окончательно переедут: она — в новый номер, он — в статус «бывший».
Они встретились в кафе недалеко от дома. Место было условно нейтральное: без общих воспоминаний, без «здесь мы целовались», «здесь ты смеялась», «здесь ты обещала, что я — надолго».
— Ты похудела, — начал он, садясь напротив.
— Ты всё так же боишься сказать кому-то «нет». Это компенсирует.
Он вздохнул.
— Вик, это просто ключи. Что ты так завелась?
— Это не ключи, Андрей. Это символ. Ты дал ей доступ в мою жизнь, в мою безопасность. Без спроса. Как будто моё согласие неважно.
— Это твоя квартира, я понимаю… Но я ведь тоже в ней живу.
— Живёшь. Но не управляешь. И уж точно не сдаёшь её в аренду всем родственникам по списку.
Он помолчал, потом пробормотал:
— Ну, извини. Больше не повторится. Я скажу Свете, чтобы вернула.
— Не надо. Я уже сменила замки.
Он удивился.
— Когда?
— Пока ты ждал, что всё само рассосётся. А я решила, что больше не хочу быть хозяйкой, у которой воруют тишину.
Молчание. Не глупое, не обиженное. Просто — немое.
— Так что теперь? — спросил он тихо.
Она подняла взгляд. И впервые за долгое время смотрела прямо. Не в пол, не в чашку, не сквозь человека. Прямо.
— А теперь у меня одна спальня, один комплект ключей и один человек, которому я доверяю. Пока — это я сама.
Он отвёл взгляд. Как будто солнечный зайчик в глаз попал. Хотя на улице был пасмурный вечер.
— А как же мы?
— Мы… — Виктория замялась. — Мы — это когда люди живут вместе, а не терпят друг друга в одной клетке. Когда ты можешь сказать «нет» своим, чтобы не потерять свою. А ты не сказал.
— Я хотел как лучше.
— Все так говорят перед тем, как разрушить чью-то жизнь.
Он взял её руку. Осторожно, как будто боялся, что обожжётся.
— Я могу всё исправить.
— Я знаю, — кивнула она. — Вопрос в том, хочешь ли. И — когда. Потому что у меня не вечность. У меня — вторник, новая жизнь, и ещё три дня в апарт-отеле.
Он отпустил руку. Смотрел на неё. Потом встал.
— Ладно. Я пойду. Если вдруг — я дома.
— Ага. Пока ещё.
На следующее утро она вернулась в квартиру. Пусто. Чисто. Светло. Андрей ушёл. В ящике лежали оба комплекта ключей. Его тапки — аккуратно на коврике. Как на прощание. Или на «ещё увидимся».
Виктория сделала кофе. Села на балконе. Смотрела в окно. Молча.
А потом услышала скрип. Дверной.
Открыла — на пороге стояла Светлана. С сумкой. И — своим ключом. СВОИМ.
— Привет. Я забыла кое-что у вас…
— Не у вас. У меня, — спокойно сказала Виктория.
— Ну что ты начинаешь, Викусь? Мы ж почти родня.
Виктория достала из сумки железную коробку. Достала ключ, медленно вставила в замочную скважину снаружи и повернула два раза. Щелк. Потом вытащила.
— А теперь — нет.
— Ты что, дверь сменила?!
— Я сменила жизнь.
Света молча уставилась на неё. Потом, как ни в чём не бывало, фыркнула.
— Вот и живи, злючка. Потом ещё сама звать будешь.
— Только если с повесткой. А лучше — с извинениями.
— Перед кем?
— Перед собой.
Она закрыла дверь. Медленно. Без хлопка. Просто — закрыла.
А потом села за стол. И написала сообщение:
«Андрей. Спасибо, что ушёл тихо. Я оценила. Но возвращаться пока некуда. А если будешь возвращаться — только сам. Без Свет. Без гостей. Без прошлого. Место в квартире пока есть. Но только для одного взрослого человека. Способного на выбор».
Она нажала «отправить» и вдруг поняла: её жизнь — больше не гостиница. И ключ — теперь только у неё.
Прошло две недели. Тихих. Прозрачных. Почти скучных.
Виктория впервые за много лет поняла, что одиночество — это не наказание. Это просто возможность не ждать. Не готовить на двоих. Не думать, кто где задержался, почему не ответил, и почему в холодильнике опять только кетчуп и грусть.
Она вернулась в свою квартиру. Уже — без «нашу». Сняла с двери табличку «Андрей и Вика», которую он повесил в порыве сентиментальности в первый год их совместной жизни. Металлическая, с вензелями. Дорогая. Безвкусная.
— Как наши отношения, — хмыкнула она, глядя на табличку в руках.
Положила в коробку, куда складывала всё «бывшее». Два старых билета в театр, забытый шарф с запахом чужого одеколона, и даже тот чертов брелок в виде сердечка, который вечно мешался в кармане.
Виктория жила. Работала. Спала. Иногда даже смеялась.
Но главное — больше никто не вламывался в её утро с криком:
— А где нормальный чай, а не вот эта твоя «с мятой»?
Или:
— Ты серьёзно гладишь полотенца? Что с тобой не так?
Однажды она села на кухне, заварила именно тот самый — мятный. Открыла ноутбук и задумалась: А может, ну его к чёрту, этот дизайн? Поехать к Лизке в Питер, начать с нуля? Или хотя бы… хотя бы перестать жить, как будто всё ещё кому-то должна: уют, ужин, уступки?
Но не успела допить чай — в дверь позвонили.
Она сразу почувствовала — не курьер. Не сосед. Не «ошиблись дверью». Там стоял кто-то, кто знал, куда звонит.
Открыла.
— Здрасьте, — сказала женщина лет пятидесяти, полноватая, с нервными движениями рук. — Вы… Виктория?
— Я.
— Простите, я… Я мать Андрея. — Женщина сжала ремешок сумки. — Валентина Николаевна. Мы с вами не знакомы. Но… кажется, пора.
Пора, значит.
Виктория молча посторонилась. Женщина вошла, осмотрелась, как будто примеряла пространство.
— Уютненько у вас. Не как у Светки. Та любит всё в цветочек, как будто у неё не квартира, а психотерапия для глаз.
— Светлана тоже унаследовала вкус, — тихо бросила Виктория. — Как и привычку лезть не в свои дела.
— Да уж, — вздохнула Валентина. — Я ведь из-за неё и пришла.
— Из-за неё?
— И из-за него. Вашего Андрея. Вернее, моего. Хотя… уже не знаю, чей он. Ни вашему — не опора, ни мне — не поддержка.
Виктория скрестила руки.
— У вас будет минут пятнадцать. Потом у меня звонок с заказчиком. Хоть кто-то в этом доме уважает границы.
— Пятнадцати хватит, — кивнула Валентина. — Сын ваш… то есть мой… опять к Светке переехал. После того, как вы его выставили. Вроде бы — к сестре. Но я-то знаю Светку. Та, как кобра: не упустит. Особенно теперь, когда он без квартиры, без семьи, без воли. Ходит как привидение. Живёт — не дышит.
— Валентина Николаевна, — устало сказала Виктория. — Вы хотите, чтобы я что?
— Чтобы вы хотя бы подумали. Может, всё ещё не поздно? Он дурак, но не предатель. Просто… слабый.
— А мне зачем слабый? — отрезала она. — Мне зачем человек, который боится своей сестры больше, чем потери семьи?
— Потому что он вас любит.
— А он вам это сказал?
— Нет, — покачала головой женщина. — Но я мать. Я вижу. Он вас боится не потому, что вы страшная, а потому, что рядом с вами нельзя быть трусом.
Молчание было долгим. Даже чай остыл.
— И что теперь? — тихо спросила Виктория.
— Не знаю. Просто… я поняла, что если вы его сейчас не простите — его не станет. Не умрёт, нет. Просто исчезнет. Как личность. Останется «брат Светланы». Или «сын Валентины». А он же был когда-то мужем Виктории. И это было — лучшее, что с ним случалось.
Она встала. Подошла к двери.
— Я всё сказала. А вы… подумайте. Только не слишком долго. Мужики, знаете ли, иногда портятся быстрее, чем молоко.
Ушла.
На следующее утро Виктория встала в шесть. Как всегда. Умылась. Посмотрела на себя в зеркало. Женщина. Уставшая. Злая. Свободная.
А потом достала старую связку ключей. Там был и его. Старый. Бесполезный. От замка, который она уже сменила. И всё же — она его не выбросила.
Может, инстинкт. Может, слабость. А может, просто память.
Позже, около девяти, она услышала шаги на лестнице. Медленные. Знакомые. И потом — письмо в щель двери. Не СМС, не вотсап. Настоящее. Бумажное.
«Вика.
Я не знаю, что делать. Я не знаю, кто я без тебя. Светка говорит, что я ничтожество. Мама — что я мальчик, который забыл, как быть мужчиной.
А я просто хочу домой.
Ты скажешь — ты не домой хочешь, ты хочешь, чтобы тебя снова простили.
Нет.
Я хочу туда, где я мог быть сильным. Где ты верила в меня.
Если для этого надо пройти огонь — скажи, где горит.
Я приду.
А если поздно — скажи. Я не буду мешать.
Но хотя бы ключ оставь. На память.
— Андрей»
Она стояла с письмом в руке. Долго. Потом села. И долго смотрела на связку ключей. Потом поднялась, подошла к двери… и медленно вытащила один. Старый. Ржавый. Ненужный.
Но она положила его в коробочку. Отдельно. Аккуратно. Не чтобы отдать. Не чтобы вернуть.
Просто — на случай, если однажды кто-то всё-таки решит войти не с дубликатом. А со своей волей. С любовью. С извинениями. И — без Свет.
И тогда дверь — откроется. Не потому что можно. А потому что — заслужил.
