Марина знала, что усталость приходит по-разному.
Иногда она накрывает резко — как обвал в горах, под которым исчезает всё живое. А иногда подкрадывается медленно, по капле, по крупице, оседая в костях, в мышцах, в самой душе. Сегодня была именно такая усталость — вязкая, тягучая, пропитавшая каждую клеточку тела.
В сорок восемь лет Марина научилась различать оттенки этого состояния. Усталость от бессонной ночи — одна. От тяжёлой операции — другая. От человеческой глупости — третья. А усталость от жизни, которая идёт не туда, куда хотелось бы, — особенная.
Она приходит не сразу, накапливается годами, и однажды обнаруживаешь её в себе, как находишь седой волос в зеркале.
Двенадцатичасовая смена в хирургическом отделении городской больницы была одним из тех дней, которые выжимают из человека всё. Три операции подряд, каждая — со своими сложностями. Молодой врач-интерн Кирилл дрожащими руками накладывал швы пациенту с перитонитом, а Марина стояла рядом и чувствовала, как внутри неё растёт знакомое раздражение.
Не злость — она давно научилась не злиться на молодых докторов. Скорее грусть от понимания, что опыт нельзя передать, как эстафетную палочку. Его можно только накопить — ошибка за ошибкой, пациент за пациентом.
Один больной чуть не умер от внутреннего кровотечения. Сердце остановилось на те самые сорок секунд, которые кажутся вечностью. Марина помнила это чувство — когда время замирает, а ты механически выполняешь привычные действия, зная, что сейчас решается, будет ли завтра у этого человека. Потом сердце снова заработало, но этот момент остался внутри, как заноза.
Домой она добралась в половине девятого вечера. Автобус был переполнен, люди ехали с работы, усталые, молчаливые. Марина сидела у окна и смотрела на мелькающие за стеклом дома, магазины, остановки.
Обычная жизнь обычного города. Ничего особенного, ничего выдающегося. И в этой обычности было что-то успокаивающее.
Её квартира встретила тишиной. Однокомнатная, тридцать восемь квадратных метров, купленная на собственные деньги ещё в до брака, когда она работала в частной клинике и могла себе это позволить.
Тогда она думала, что так и останется одна — с работой, с книгами, с редкими встречами с подругами. Жизнь казалась предсказуемой и от этого спокойной.
Потом в её жизни появился Павел.
Она познакомилась с ним на дне рождения коллеги — он пришёл с общим знакомым, стоял в углу с бокалом сока и выглядел так же неуместно, как она сама. Разговорились случайно — о книгах, о работе, о том, как трудно найти нормальный хлеб в городе. Оказалось, что оба любят старые фильмы и не любят шумные компании.
Он не обещал ей луну с неба. Не говорил красивых слов о любви до гроба. Просто предложил встречаться — ходить в театр, готовить ужины, читать друг другу вслух по вечерам. В сорок пять лет Марина уже знала цену таким простым радостям.
Когда через год он переехал к ней, вопрос о переоформлении квартиры даже не поднимался. Не потому, что она ему не доверяла — просто в их возрасте каждый должен иметь запасной аэродром. Мало ли что в жизни случается. Павел это понимал без объяснений.
Сейчас он сидел на кухне, уткнувшись в телефон. Рабочая куртка висела на спинке стула, от неё пахло бетонной пылью и машинным маслом. Лицо серое от усталости, на щеках двухдневная щетина — некогда было бриться.
Пятнадцать лет работы прорабом наложили отпечаток. Вечно недовольные заказчики, нерадивые рабочие, сорванные сроки. Зато зарплата была приличная — могли себе позволить отпуск на море раз в год и не считать копейки в магазине.
— Как прошёл день? — спросила Марина, сбрасывая кроссовки.
— Отвратительно. Машина с утра сломалась, весь день на общественном транспорте мучился. И начальство требует отчёт к понедельнику.
— А я думала, только у меня день никудышный.
Они поужинали молча. Разогрели вчерашний суп, который она сварила в воскресенье с запасом на неделю. Суп был неплохой — с курицей и овощами, но за два дня в холодильнике стал каким-то пресным. Ели с чёрным хлебом, запивали чаем. Обычный ужин обычных усталых людей.
После еды помыли посуду — каждый свою тарелку, чашку, ложку. У них была такая привычка: не накапливать грязную посуду, мыть сразу. Мелочь, а приятно — кухня всегда чистая.
В половине одиннадцатого Марина уже лежала в постели с книгой — новым романом писательницы, которую раньше не читала. Книга была интересная, но читать не получалось. Буквы расплывались перед глазами, мысли разбегались.
Завтра снова ранний подъём, снова операции, снова чужая боль, которую нужно будет облегчить.
Она думала о том, что жизнь состоит из таких вот дней — одинаковых, предсказуемых, наполненных работой и усталостью. И в этом была своя правда. Не каждому дано жить ярко, не у всех судьба полна приключений. Большинство людей живёт именно так — день за днём, выполняя свой долг, справляясь со своими обязанностями.
Павел долго возился в ванной. У него была привычка подолгу стоять под душем — говорил, что так смывает с себя рабочие проблемы. Потом тщательно чистил зубы, брился через день, следил за собой.
В пятьдесят шесть лет он ещё был привлекательным мужчиной — высокий, широкоплечий, с умными глазами.
В половине одиннадцатого зазвонил его телефон.
Марина подняла голову от книги. Звонки в такое время её всегда настораживали. Что-то случилось? Проблемы на работе? А может, кто-то из родственников?
— Алло? — Павел быстро вышел в коридор, прикрыв за собой дверь.
Она прислушивалась, но разобрать слова не могла. Павел говорил тихо, осторожно. Слышались только интонации — то успокаивающие, то заговорщицкие. Что-то в этих интонациях показалось ей странным.
Павел разговаривал не как с начальством, не как с коллегами. Скорее как с близким человеком, которого нужно утешить.
Разговор длился долго — минут пятнадцать, а может, и больше. Марина несколько раз ловила себя на том, что напрягает слух, пытаясь понять, о чём речь. Но дверь была плотно закрыта, а Павел говорил слишком тихо.
Когда он вернулся, лицо у него было обычное — усталое, ничего не выражающее.
—С работы звонили, — сказал он, садясь на кровать. — Проблемы на объекте.
— Серьёзные?
— Не очень. Завтра утром разберёмся.
Марина кивнула. У Павла действительно часто бывали рабочие звонки в неподходящее время. Стройка — дело непредсказуемое. То материалы не привезли, то техника сломалась, то заказчик в последний момент что-то менял в проекте.
Она отложила книгу, выключила прикроватную лампу. Павел ещё немного повозился в ванной, потом лёг рядом.
— Спокойной ночи, — пробормотал он.
— И тебе.
Марина закрыла глаза и попыталась заснуть. Но сон не шёл. В голове крутились мысли о завтрашнем дне — две сложные операции, новый интерн, которого нужно будет контролировать, отчёт для главврача о расходе медикаментов.
Ещё она думала о том телефонном разговоре. Что-то в нём было не то. Павел говорил как-то… осторожно? Заговорщицки? Она не могла точно определить, что именно её насторожило, но ощущение неправильности осталось.
Постепенно мысли стали расплываться, веки потяжелели. Усталость брала своё. Организм требовал отдыха, и мозг начинал отключаться от дневных забот.
В половине первого она уже почти спала.
И тут резко зазвонил домофон.
Марина подскочила на кровати. Кто это может быть в такое время? Соседи? Скорая помощь? Полиция? В её голове мгновенно пролетели все возможные варианты — от аварии до пожара.
— Кто там может быть? — пробормотала она, нащупывая тапочки.
Павел поднялся с кровати как-то слишком быстро. Не сонно, не удивлённо. Словно этого звонка он ждал. Словно знал, кто звонит.
— Сейчас посмотрю, — сказал он, направляясь к домофону.
Марина накинула халат, вышла в коридор. Сердце ещё билось учащённо от неожиданного пробуждения. Она слышала, как муж говорит в трубку домофона:
— Да, поднимайтесь. Третий этаж, квартира сто двенадцать.
— Кто это?! — спросила она, чувствуя нарастающую тревогу.
— Лена, — ответил Павел, открывая замки входной двери. — С детьми.
— Лена?! — Марина не поверила своим ушам. — В час ночи?! Что случилось?!
— Поругалась с мамой. Выгнала она её.
В этот момент до Марины дошло. Телефонный звонок в половине одиннадцатого. «С работы звонили» — вранье! Это наверняка была Лена!
Но размышлять было некогда — по лестнице уже поднимались. Детские голоса, женский плач, стук колёсиков по ступеням.
Через минуту в дверном проёме появилась Лена.
Марина её не очень любила, хотя старалась этого не показывать. Красивая, избалованная, привыкшая к тому, что за неё всё решают и всё делают. В тридцать два года она так и не научилась жить самостоятельно.
Сейчас Лена выглядела как жертва обстоятельств — лицо заплаканное, глаза красные от слёз, волосы растрёпаны. Рядом с ней стояли дети: восьмилетний Максим дремал на ходу, держась за мамину руку, а четырёхлетняя Полина капризничала на руках, тёрла глазки кулачками.
Но больше всего Марину поразил чемодан. Большой, дорожный, на колёсиках. Не сумка на одну ночь, а именно чемодан — набитый, тяжёлый, явно рассчитанный на долгое проживание.
— Что случилось? — спросила Марина, пропуская их в прихожую.
— Мама меня выгнала, — всхлипнула Лена, стягивая с детей куртки. — С детьми. Поругались мы очень серьёзно.
— Из-за чего?
— Из-за танцевальной школы для детей, — Лена говорила с обидой в голосе, как будто её незаслуженно обвинили в тяжком преступлении. — Хотела записать Максима и Полину на танцы. А мама денег пожалела. Сказала — хватит тебе на шее сидеть, пора самой зарабатывать.
Марина быстро восстановила картину конфликта. Лена — младшая сестра Павла, которая четыре года как находилась в декретном отпуске, хотя младшей дочке уже четыре исполнилось. Жила с матерью в просторной трёхкомнатной квартире почти в центре города, мать содержала всю семью — покупала продукты, оплачивала коммунальные услуги, водила внуков к врачам, в школу, на развивающие занятия.
Муж у Лены исчез во время второй беременности. Узнал, что будет девочка, и растворился в воздухе без объяснений. Алименты не платил, найти его никто особенно не пытался. Свекровь тогда сказала: «Ну и ладно, без него лучше будет. Сами справимся». И справлялись. То есть справлялась она, а Лена принимала заботу как должное.
За эти четыре года Лена превратилась в типичную нахлебницу. Она не работала, не училась, не развивалась. Целыми днями сидела дома, водила детей по кружкам и секциям иногда, встречалась с такими же неработающими подругами, обсуждала чужие жизни и строила планы, как бы устроиться получше.
— Заходите, раздевайтесь, — сказала Марина, глядя на заплаканных детей.
Павел с трудом втащил тяжёлый чемодан в прихожую. Лена сняла свою куртку — дорогую, модную, явно купленную не на собственные деньги. Детские вещи аккуратно повесила на крючки.
— Спасибо, что не выгнали сразу, — всхлипнула она, изображая глубокую благодарность. — Я уже не знала, куда деваться. К подругам стыдно идти. А тут дети, холодно на улице…
— Ничего, — Марина погладила племянника по голове. — Максим, как дела? Устал небось?
— Хочу спать, — пробормотал мальчик.
— Конечно устал. Поздно уже. Сейчас что-нибудь придумаем. Только… — Марина виновато развела руками. — У нас поесть особо нечего. Не готовила ничего на ужин, завтра рано на работу. Максимум чай с печеньем могу предложить.
И тут Лена преобразилась. Исчезла благодарность, растерянность, смирение. Вместо них появилось что-то совсем другое — требовательность, наглость, уверенность в своих правах.
— Ничего страшного, — отмахнулась она с видом человека, который делает великодушную уступку. — Нам трёх блюд на обед хватит!
Марина застыла:
— Каких… трёх блюд?
— Ну как обычно — первое, второе и что-нибудь для детей отдельно, — Лена говорила с той лёгкостью, с какой заказывают обед в ресторане. — Мама каждому по желанию готовила с утра пораньше! Максиму — гречку с котлетой, Полине — макароны с сосисками, мне — что-нибудь диетическое. И обязательно суп — дети без супа не могут.
Марина почувствовала странное головокружение. Она что, ослышалась?
— Лен, — сказала она осторожно, — я завтра в шесть утра встаю. На работу иду. Когда мне готовить?
— А еще успеешь же! — Лена говорила так, словно это было само собой разумеющимся. — Мама всегда с вечера заготовки делала — мясо отваривала, овощи чистила. А утром быстренько всё доводила до готовности.
— Вечером? Уже почти час ночи…
— Ну тогда утром встанешь чуть пораньше, — Лена пожала плечами, как будто речь шла о какой-то ерунде. — Мы привыкли к домашней еде. Детям режим питания нужен! И ещё — у мамы мы всегда ели из отдельной посуды. Детская посуда должна быть стерильной и желательно из пластика6 чтоб не разбили и не поранились.
Марина смотрела на золовку и не верила услышанному. Но Лена была ещё не закончила.
— А ещё мама нам бельё отдельно стирала, — продолжала она, словно перечисляла обычные домашние обязанности. — Детское — руками, с детским порошком. И гладила всё, включая носки. Полина очень чувствительная к грубым тканям.
— Лена…
— И ещё — мама всегда нам с утра ванную первыми уступала, — Лена входила в раж. — Детей нужно купать каждый день, а Полине ещё нужно волосы специальным шампунем мыть. И температура воды должна быть точно тридцать семь градусов — у меня термометр с собой.
Марина посмотрела на Павла. Тот стоял у двери и молчал, но она поймала его взгляд — короткий, понимающий кивок в сторону сестры. Мол, всё нормально, всё идёт по плану.
В этот момент окончательно стало ясно.
Они договорились заранее! Павел обманул её! Весь этот спектакль с поздним звонком, со слезами, с «некуда деваться» — всё было спланировано! Они специально выбрали позднее время, чтобы поставить её перед фактом! Ночь, дети, холод — и она не сможет отказать!
Сговор против неё.
— А ещё мама нас на машине всегда возила, — тем временем продолжала Лена. — В школу, в поликлинику, в магазин. Общественным транспортом с детьми неудобно. И продукты мама покупала отдельно — детям нужны специальные йогурты, творожки, фрукты только самые свежие и желательно с фермерского рынка.
— Лен, — сказала Марина медленно, — а на сколько вы приехали?
— Ну не знаю… — Лена вдруг стала уклончивой, отводила глаза. — Пока с мамой не помирюсь. Может, недели две-три. А может, и больше — мама у нас характерная, первая мириться не будет.
— Две-три недели?!
— А что такого? — Лена искренне удивилась. — Времени мало разве? Мы же не требуем ничего особенного! Мама четыре года нас так обслуживала, и ничего — справлялась! А ты помоложе будешь, тебе легче.
— А ты собираешься первая мириться с мамой?
— Я?! — Лена возмутилась так, словно её попросили совершить что-то неслыханное. — Это же она меня выгнала! За что мне извиняться? За то, что хочу детям лучшего? Мама сама виновата — жадничает, а потом удивляется, что я обиделась!
Марина смотрела на эту женщину и понимала, что перед ней законченная потребительница. Человек, который считает, что все вокруг обязаны её обеспечивать, обслуживать, содержать. И при этом ещё и благодарной быть не собирается.
— Знаешь что, Лен, — сказала она тихо, но отчётливо, — собирайся обратно.
— Что? — Лена не поняла.
— Одевай детей. Поехали к маме мириться.
— Марин, ты что говоришь?! — Лена всплеснула руками. — Сейчас же ночь! Дети спать хотят!
— Тем лучше для них. У бабушки в тёплой постели выспятся.
— Да я не пойду к ней! Это она меня обидела!
— А я тебя не звала, — Марина повернулась к мужу. — Паш, одевайся. Поедешь с ними.
— Марин, ты чего? — растерялся Павел. — Куда им ночью ехать? Они же уже выгнаны!
— К матери. Мириться. Извиняться. Как положено нормальным взрослым людям.
— Но мама их может не пустить! Она же в гневе!
— Пустит. Если ты, любимый сын, попросишь. И объяснишь ей, что дочка поняла свои ошибки.
— Марина! — взвилась Лена. — Ты совсем ума лишилась?! У меня дети маленькие!
— Вот и езжай к бабушке. Там им будет хорошо — и три блюда в день, и каждому по желанию, и бельё отдельно постирают.
— Я никуда не поеду!
— Тогда давай в подъезд, — Марина открыла входную дверь настежь. — Чемодан в коридоре не оставляй.
— Марин! — Павел схватил её за рукав. — Что ты творишь?! Они же уже выгнаны матерью!
— А мной ещё не пущены. Лен, одевай детей. Быстро.
— Я сказала — никуда не поеду! — закричала Лена. — Мы уже разделись! Дети устали!
— Дети ещё больше устанут, если будут в холодном подъезде досиживать до утра.
— Ты не имеешь права нас выгонять! Мы же родственники!
— Именно поэтому и выгоняю. Чужим людям я бы с такими требованиями даже дверь не открыла.
— Паша! — Лена кинулась к брату. — Ты что, позволишь?!
— Позволю что?
— Этой… — Лена запнулась, подбирая слова. — Этой кобре меня выгонять! Я же к родственникам обратилась за помощью!
— Ты не обратилась за помощью. Ты потребовала полного сервиса. Трёх блюд в день, отдельной стирки, персонального обслуживания и бесплатного проживания на месяц.
— На две-три недели!
— Это много или мало по-твоему?
— Ну я же не буду сидеть сложа руки! Помогать буду!
— Чем? — Марина прищурилась. — Ты же в декрете. Тебе тяжело. Детей воспитываешь.
— Посуду помою, уберусь где-то…
— А готовить кто будет? Стирать? Возить детей? Покупать им специальные продукты? Я что ли в пять утра вставать, чтобы каждому по желанию готовить?
— Марин, — попытался вмешаться Павел, — ты преувеличиваешь проблему…
— Ничего я не преувеличиваю. Всё уже преувеличено до абсурда. Лен, одевай детей. Времени даю пять минут.
— Я же сказала — не поеду!
— Тогда убирайся отсюда, — Марина указала на дверь. — Не знаю, где вы ночевать будете, но точно не у меня
— Ты… ты… — Лена металась в поисках слов. — Ты бессердечная! Жестокая!
— Может быть. Зато работающая и самостоятельная. А ты кто? Тунеядка тридцати двух лет на шее у матери.
— Марин! — одёрнул Павел.
— Что «Марин»?! Ты тоже хорош! Соврал мне про рабочий звонок! Это Лена звонила в половине одиннадцатого! Вы заранее всё спланировали — и время, и слёзы, и детей как прикрытие!
Павел стал совсем красным:
— Я просто… я не хотел тебя расстраивать заранее…
— Не хотел?! Ты хотел поставить меня перед фактом! Ночь, дети, некуда деваться — и я не смогу отказать!
— А что мне было делать?! Сестру на улице оставить?!
— А что мне делать?! Превратиться в бесплатную прислугу для твоей сестры на месяц?!
Конфликт набирал обороты. Лена рыдала, Павел метался между женой и сестрой, дети испуганно жались к стенке. Максим уже плакал — от усталости, от крика, от того, что взрослые ругаются.
Марина посмотрела на этот хаос и почувствовала, как внутри неё что-то окончательно определилось. Она устала. Устала от чужих проблем, от попыток всех пожалеть, от того, что на её доброту постоянно кто-то пытается сесть верхом.
— Лен, — сказала она решительно, — тебе сколько лет?
— Тридцать два.
— Детям сколько?
— Максиму восемь, Полине четыре.
— При таких исходных данных чего ты от окружающих требуешь?
— Я ничего не требую! Прошу помощи!
— Требуешь. Полного содержания и обслуживания. Своего и детского.
— Я в декрете!
— Четыре года в декрете? При ребёнке школьного возраста? Лена, ты просто боишься работать. Боишься ответственности. Привыкла, что за тебя всё решают и всё делают.
— А куда Полину девать?!
— В садик. Как делают миллионы работающих матерей по всей стране.
— А если заболеет?
— Больничный возьмёшь. Бабушка посидит. Няню наймёшь. Варианты всегда найдутся, если есть желание их искать.
— Легко говорить! — всхлипнула Лена. — А если мама откажется помогать?
— Договоришься с ней. Ты взрослая женщина, должна сама решать свои проблемы. А не перекладывать их на плечи родственников.
— Я же объяснила — мы так привыкли!
— Отвыкайте. Быстро и безболезненно.
Лена поняла, что проиграла. Начала натягивать куртку, злобно сопя:
— Паш, ты на чьей стороне?
— На стороне здравого смысла, — устало сказал Павел. — Марина права. Мы не можем вас содержать и обслуживать.
— Но хотя бы на одну ночь…
— Одна ночь превратится в неделю. Неделя — в месяц. Месяц — в полгода. Я тебя знаю с детства, Лен.
Через десять минут они оделись. Павел с трудом вынес тяжёлый чемодан, завёл старую машину. Лена сажала детей на заднее сиденье, причитая и всхлипывая.
— Посмотрим, как мама нас встретит! — бросила она напоследок через плечо.
— Встретит нормально, если ты по-человечески попросишь прощения. А если нет — снимешь квартиру и пойдёшь работать.
— На какую работу?! Кому нужна мать с двумя детьми?!
— Найдёшь. В стране миллионы матерей работают. Значит, можешь и ты.
— У них, наверное, бабушки помогают!
— А у тебя бабушка не поможет?
— Не знаю! Она на меня злая!
— Тогда помирись с ней. Извинись. Пообещай исправиться.
— А если она не поверит?
— Тогда докажи делом. Иди работать, сними жильё, живи самостоятельно.
Дверь захлопнулась с глухим стуком.
Марина осталась одна в своей квартире.
Она заварила себе ромашковый чай, села на кухне. Часы показывали половину третьего ночи. Через три с половиной часа вставать на работу. Но она не жалела о потерянном сне.
Павел вернулся через час с виноватым и одновременно обиженным лицом:
— Ну что, довольна?
— Очень. Мама их приняла?
— Приняла. Долго ругалась, но пустила. Лена рыдала, извинялась, обещала исправиться.
— Значит, помирились. И хорошо.
— Марин, ты понимаешь — Лена нас теперь ненавидит?
— Переживёт. Может быть, наконец повзрослеет.
— А если не повзрослеет?
— Тогда будет жить на шее у матери до её смерти. А потом искать новую шею для себя и детей.
— А если придёт ко мне?
— Я её больше в дом не пущу. Учти это.
— Но она же сестра…
— Сестра — не значит содержанка.
— А если бы это была твоя сестра?
— У меня нет сестры. Но если бы была — поступила бы точно так же.
— Не верю.
— Не веришь — не верь. Но больше таких сюрпризов мне не устраивай.
— Каких сюрпризов?
— Тайных договорённостей с родственниками за моей спиной.
Павел помолчал, потом тихо сказал:
— Я правда думал, что ты согласишься. Что пожалеешь детей.
— Детей я пожалела. Поэтому отправила их к бабушке, которая их любит и умеет о них заботиться.
— А Лену?
— Лену отправила учиться жизни. В тридцать два года — самое время начать.
Марина проспала будильник, проснулась за полчаса до выхода на работу. Пришлось собираться второпях, завтракать на ходу.
Но она ни о чём не жалела.
В больнице день прошёл как обычно — операции, пациенты, молодые врачи, которых нужно было учить и контролировать. К вечеру усталость снова накопилась в плечах, в спине, в голове.
Но это была другая усталость. Не от чужих проблем, не от попыток всех угодить и всем помочь. Просто рабочая усталость. Честная, заслуженная.
Вечером Павел был молчалив и задумчив. Они поужинали, помыли посуду, сели смотреть телевизор. Но оба думали о своём.
— Лена звонила, — сказал он перед сном. — Благодарила за то, что отвёз.
— И что?
— Говорит, с мамой помирилась. Обещала идти работать.
— Хорошо.
— И ещё сказала… что поняла, почему ты их не оставила.
— Неожиданно.
— Может, она правда изменится.
— Может быть. А может, и нет. Это её выбор.
Марина выключила свет, закрыла глаза. Завтра снова будет обычный день — работа, усталость, домашние дела. Но это будет её день, её жизнь, её выбор.
И больше никто не будет диктовать ей, как эту жизнь прожить.
