Глеб сидел на кухне, теребя в руках конверт с документами. Вытертый пластиковый стол, доставшийся им от прежних хозяев квартиры, казался сейчас огромной пропастью между ним и Мариной. Она стояла у окна, скрестив руки на груди, и смотрела куда-то сквозь него. Обычно мягкое лицо затвердело, приняв выражение, которое Глеб про себя называл «непробиваемым». Когда Марина становилась такой, спорить с ней было бесполезно.
— Ты не понимаешь, — Глеб попытался снова, уже в десятый раз за вечер. — Ей просто некуда идти.
— А мы тут при чём? — Марина даже не повернулась к нему. — Это твоя мать. Твоя ответственность. Решай вопрос, но не за мой счёт.
— За твой счёт? — он почувствовал, как внутри закипает раздражение. — Эта квартира моя не меньше, чем твоя.
— Именно, — она наконец посмотрела на него. — Не больше и не меньше. А решение о том, кто здесь будет жить, мы должны принимать вместе. И я говорю — нет.
Вот так просто. Нет — и точка. Пять букв, перечёркивающие все его планы.
Когда полгода назад Валентину Петровну уволили из НИИ, где она проработала последние двадцать лет, Глеб не придал этому большого значения. Мать всегда отличалась удивительной жизнестойкостью и практичностью. «Не переживай, сынок, — сказала она тогда по телефону, — в моём возрасте даже полезно сменить обстановку».
Следующие несколько месяцев она занималась репетиторством по физике, подрабатывала корректором в мелком издательстве и, казалось, вполне справлялась. Но две недели назад позвонила с новостью: домовладелец, у которого она снимала комнату последние пять лет, продал дом, и новый хозяин затеял капитальный ремонт. Всем жильцам дали месяц на выселение.
— Думала, успею что-нибудь присмотреть, — голос у матери был спокойный, но Глеб слишком хорошо её знал, чтобы не уловить тревожные нотки. — Но цены сейчас сам знаешь какие. На то, что я могу себе позволить, очередь из желающих.
Глеб предложил переехать к ним временно, не посоветовавшись с Мариной. Всего на месяц-другой, пока мать не найдёт подходящее жильё. Марина, узнав об этом постфактум, молча выслушала и сказала только: «Посмотрим».
А сегодня утром мать позвонила снова.
— Слушай, Глебушка, — её голос звучал виновато, — тут такое дело… Я узнавала насчёт съёмных квартир в вашем районе. Там ничего подходящего. А на другом конце города… это ведь ездить далеко к вам придётся. И дорого выходит. Я подумала… может, имеет смысл оформить у вас постоянную прописку? Тогда я смогу встать в очередь на социальное жильё.
Глеб понимал, что это уже не временная мера. И всё же не смог отказать. «Я поговорю с Мариной», — пообещал он.
И вот результат этого разговора.
— Я твоей маме прописку в своей квартире делать не собираюсь, даже не проси, — отрезала Марина, когда он только заикнулся об этом за ужином. — Временное проживание — это одно. Я согласна потерпеть месяц. Но постоянная прописка? Глеб, ты в своём уме?
— А что такого? — не понимал он. — Это же просто формальность.
— Формальность? — Марина отложила вилку. — Ты хоть представляешь, какие это юридические последствия? Твоя мать получит право на эту жилплощадь. А если с нами что-то случится?
— О чём ты говоришь? Что с нами может случиться?
— Всякое бывает, — она пожала плечами. — Мало ли… А если мы разведёмся?
Глеб вздрогнул. За пять лет их брака Марина никогда не говорила о разводе, даже гипотетически.
— Ты это серьёзно сейчас?
— Вполне, — она смотрела на него прямо и твёрдо. — Я просто рассматриваю все варианты. И потом, дело не только в прописке. Сам подумай, куда мы её поселим? У нас однушка.
— Раскладушку поставим.
— На пять лет? На десять? Глеб, очнись! Она пенсионерка, ей шестьдесят два, и шансы найти работу с достойной зарплатой при нынешней ситуации стремятся к нулю. А социальное жильё в очереди можно ждать годами. Ты правда думаешь, что мы сможем жить втроём в тридцати квадратных метрах? Что это будет за жизнь?
Глеб молчал. Он не знал, что ответить, потому что в глубине души понимал: Марина права. Но как объяснить это матери?
Валентина Петровна приехала через три дня. Марина встретила её вежливо, но холодно. Помогла разместить немногочисленные вещи, постелила на диване в комнате («Нет-нет, я на раскладушке буду, а вы в комнате», — запротестовала Валентина Петровна, но Марина настояла на своём).
За ужином говорили о погоде, о последних новостях, о общих знакомых — обо всём, кроме главного: сколько продлится этот визит и чем он закончится.
— Очень вкусная запеканка, — похвалила Валентина Петровна. — Ты, Мариночка, настоящая хозяйка.
— Спасибо, — сухо ответила Марина. — Рецепт из интернета.
— А я, знаете, пирог умею печь по-особенному. С грушами или сливами. Глебушка в детстве обожал. Завтра испеку, если не возражаете.
— Валентина Петровна, — Марина аккуратно промокнула губы салфеткой, — я работаю удалённо, прямо здесь, за этим столом. Мне нужна тишина и, простите, отсутствие посторонних запахов. У меня аллергия на корицу.
Это была ложь — никакой аллергии у Марины не было. Глеб посмотрел на неё с упрёком, но промолчал.
— Ох, прости, деточка, — Валентина Петровна виновато улыбнулась. — Я и не подумала. Конечно-конечно, не буду мешать.
Марина кивнула и встала из-за стола.
— Если вы не против, я пойду поработаю. У меня дедлайн завтра.
Когда она ушла, Валентина Петровна тихо сказала:
— Строгая у тебя жена, Глебушка.
— Она не строгая, — автоматически возразил Глеб. — Просто принципиальная.
— Ну да, ну да, — мать понимающе кивнула. — Я не осуждаю. Наоборот, хорошо, что у неё есть характер. В наше время без характера никуда.
Глеб смотрел на мать и видел, как она постарела за последний год. Седина, которую она раньше тщательно закрашивала, теперь свободно серебрилась в волосах. Морщины стали глубже, под глазами залегли тени. И всё же она держалась прямо, говорила бодро и улыбалась — так, как улыбалась всегда, когда не хотела показать, что ей тяжело.
— Мам, — он осторожно коснулся её руки, — насчёт прописки…
— А, — она махнула рукой, — забудь. Я уже поняла, что это невозможно. И правильно! Чего это я удумала? Вы молодые, вам своя жизнь нужна. Я что-нибудь придумаю, не переживай.
Но Глеб видел, что она переживает. И очень.
Валентина Петровна оказалась идеальной гостьей — тихой, аккуратной, предупредительной. Она старательно избегала кухни в часы работы Марины, свои вещи держала в идеальном порядке, убрав в самый дальний угол, и даже в ванную заходила будто извиняясь.
— Чай, кофе? — спрашивала она шёпотом, заглядывая в комнату.
— Нет, спасибо, — так же тихо отвечала Марина, не отрываясь от ноутбука.
Глеб наблюдал за этим молчаливым противостоянием и не знал, что делать. С одной стороны, мать действительно вела себя безупречно. С другой — он чувствовал, как растёт напряжение Марины, словно туго закрученная пружина.
Через неделю они наконец поговорили. Марина дождалась, пока Валентина Петровна уйдёт на собеседование (очередное, после серии отказов), и прямо спросила:
— Ну и как долго это будет продолжаться?
— Что именно? — Глеб сделал вид, что не понимает.
— Не притворяйся, — она поморщилась. — Сам знаешь. Эта ситуация. Твоя мать живёт у нас уже неделю, и, судя по всему, не собирается никуда уезжать.
— Она ищет работу, — возразил Глеб. — И жильё тоже ищет.
— И как успехи?
Он промолчал. Успехов не было. Валентина Петровна обзванивала объявления, ходила на собеседования, но везде получала отказы. «Мы ищем сотрудников помоложе», «К сожалению, у вас недостаточно опыта работы с современными программами», «Нам нужен человек с другим профилем образования» — стандартные формулировки, за которыми стояло простое нежелание брать на работу женщину предпенсионного возраста.
— Вот именно, — кивнула Марина, правильно истолковав его молчание. — Глеб, пойми меня правильно. Я сочувствую твоей матери. Правда сочувствую. Но мы не можем жить так вечно.
— А что ты предлагаешь? Выгнать её на улицу?
— Не драматизируй. Есть другие варианты. Социальные службы, дома престарелых…
— Дома престарелых?! — Глеб вскочил. — Ты в своём уме? Моя мать не какая-нибудь беспомощная старуха! Она доктор физико-математических наук, между прочим!
— Которую никуда не берут на работу, — безжалостно уточнила Марина. — Глеб, я не говорю, что это идеальное решение. Но мы должны рассматривать все варианты.
— Нет, — он покачал головой. — Этот вариант даже не обсуждается.
— Хорошо, — она пожала плечами. — Тогда предложи что-нибудь своё.
Глеб молчал. У него не было решения.
Ситуация разрешилась неожиданно. Через две недели Валентина Петровна вернулась домой необычно оживлённая.
— У меня новость, — объявила она за ужином. — Я встретила сегодня свою старую знакомую, Надежду Игоревну. Мы вместе в институте работали когда-то. Она сейчас преподаёт в частной школе, и представляете, им как раз нужен учитель физики! Я сходила на собеседование, и меня берут!
— Это же замечательно! — искренне обрадовался Глеб.
— Да, — кивнула Валентина Петровна, — зарплата, конечно, не космос, но на жизнь хватит. И главное — они предоставляют служебное жильё! Правда, это не в Москве, а в Подмосковье, в Звенигороде. Но туда ходят электрички, так что мы сможем видеться.
— В Звенигороде? — переспросила Марина, и Глеб заметил, как она моментально расслабилась. — Это же прекрасно. Там очень красиво, особенно летом.
— Да-да, я была там пару раз, — закивала Валентина Петровна. — Чудесное место. И воздух какой! Не то что в Москве.
Глеб смотрел на двух самых важных женщин в его жизни и не мог отделаться от ощущения, что только что стал свидетелем какой-то молчаливой сделки. Мать явно преувеличивала свой энтузиазм по поводу переезда, а Марина едва сдерживала облегчение.
— Когда ты переезжаешь? — спросил он.
— В понедельник, — ответила мать. — Уже всё решено.
Выходные прошли в странной атмосфере вынужденной любезности. Марина вдруг стала необычайно приветливой, предложила устроить прощальный ужин и даже вызвалась помочь Валентине Петровне с упаковкой вещей.
— Не нужно, деточка, — отказалась та. — У меня всё собрано.
В воскресенье вечером, когда Марина ушла встретиться с подругой, Глеб наконец решился на разговор.
— Мам, — он присел рядом с ней на диван, — ты уверена, что хочешь уехать? Может, мы всё-таки найдём какое-то другое решение?
Валентина Петровна посмотрела на него долгим взглядом, потом погладила по руке.
— Глебушка, — сказала она тихо, — я всё понимаю. Но этот вариант действительно неплохой. Работа по специальности, своя крыша над головой. Чего ещё желать в моём возрасте?
— Но Звенигород…
— Это недалеко, — она улыбнулась. — Час на электричке. Будешь приезжать на выходные. И я к вам буду выбираться.
— Мам, — он замялся, — ты ведь понимаешь, что я хотел, чтобы ты осталась? Это Марина…
— Тсс, — она приложила палец к его губам. — Не нужно. Марина хорошая девочка. И она права. Вам нужно строить свою жизнь, а не заботиться о старой женщине.
— Ты не старая, — автоматически возразил Глеб.
— Для работодателей — старая, — она усмехнулась. — Но, знаешь, в этом есть и свои плюсы. Я давно хотела вернуться к преподаванию. В НИИ последние годы было… скучновато. А тут дети, молодые умы. Это вдохновляет.
Глеб смотрел на мать и понимал, что она лжёт. Не о работе — о своих чувствах. Она не хотела уезжать из Москвы, не хотела начинать всё с нуля в маленьком городке. Но ещё больше она не хотела быть обузой для сына.
— Я буду приезжать каждые выходные, — пообещал он.
— Конечно, — она улыбнулась. — Только предупреждай заранее. Вдруг у меня свидание будет.
— Свидание?
— А что такого? — она шутливо подняла брови. — Думаешь, в шестьдесят два личная жизнь заканчивается? Говорят, в Звенигороде много интересных людей. Отставных военных, например.
Глеб рассмеялся, хотя в глубине души ему было совсем не до смеха.
В понедельник Глеб взял отгул, чтобы проводить мать. Марина, сославшись на неотложную работу, осталась дома, но очень мило попрощалась с Валентиной Петровной, даже обняла её и пожелала удачи на новом месте.
— Спасибо за гостеприимство, — сказала Валентина Петровна на пороге. — Вы уж не забывайте старуху.
— Что вы такое говорите, Валентина Петровна, — Марина всплеснула руками. — Какая же вы старуха? Вы прекрасно выглядите.
Они обменялись ещё парой любезностей, и Глеб повёз мать на вокзал.
В электричке было пусто — утро понедельника, все ехали в Москву, а не из неё. Они сидели у окна и смотрели, как проплывают мимо пригородные пейзажи.
— Знаешь, — вдруг сказала Валентина Петровна, — я ведь не сержусь на Марину.
— Правда? — Глеб посмотрел на мать с удивлением.
— Конечно, — она кивнула. — Она молодая женщина, хочет жить своей жизнью. Это естественно.
— Но ты же моя мать.
— И что? — она пожала плечами. — Это не значит, что я имею право вторгаться в вашу жизнь. Ты уже взрослый, у тебя своя семья.
— Но ты тоже моя семья.
— Да, — она вздохнула, — но, понимаешь, есть семья, в которой ты родился, и семья, которую ты создал сам. И вторая всегда должна быть на первом месте. Иначе… иначе ничего хорошего не выйдет.
Глеб молчал. Он вспомнил, как в детстве мать всегда говорила ему: «Главное — это быть честным с самим собой». Интересно, была ли она сейчас честна с собой?
— Мам, — он взял её за руку, — но если там будет плохо, ты ведь скажешь мне? Обещаешь?
— Обещаю, — она улыбнулась. — Но там не будет плохо. Там будет… по-другому. А разве не в этом смысл жизни? Меняться, пробовать новое?
Глеб не был уверен, что в шестьдесят два года человек мечтает о таких радикальных переменах, но промолчал.
Звенигород встретил их солнцем и прохладным ветром. Школа, где предстояло работать Валентине Петровне, располагалась в старом, но недавно отреставрированном здании на окраине города. Рядом — небольшой двухэтажный дом для преподавателей.
— А вот и наша новая сотрудница! — их встретила энергичная женщина лет пятидесяти. — Валентина Петровна, рада вас видеть! А это ваш сын? Очень приятно. Пойдёмте, я покажу вам вашу комнату.
«Комнату» — это слово неприятно резануло слух Глеба. Мать всю жизнь прожила в собственной квартире, пусть небольшой, но всё же отдельной. А теперь ей предстояло ютиться в комнате какого-то общежития.
Но реальность оказалась не такой мрачной. Комната была просторной, светлой, с отдельной ванной и небольшой кухонной зоной. Из окна открывался вид на сосновый лес.
— Тут очень тихо, — сказала директриса (как выяснилось, это была именно она, Надежда Игоревна). — В основном живут пожилые преподаватели. Молодёжь предпочитает снимать квартиры в городе, поближе к цивилизации. Зато здесь природа, воздух…
— Замечательно, — кивнула Валентина Петровна. — Мне нравится.
Она действительно выглядела довольной, и Глеб немного успокоился. Может быть, всё будет не так уж плохо.
Когда директриса ушла, Валентина Петровна начала распаковывать вещи. Их было немного — два чемодана и сумка с книгами.
— Может, задержишься до вечера? — предложила она. — Посмотришь город, пообедаем вместе.
— Конечно, — согласился Глеб. — У меня весь день свободен.
Они гуляли по старому центру Звенигорода, обедали в уютном кафе с видом на реку, и Глеб с удивлением заметил, что мать постепенно оживляется. Она увлечённо рассказывала о планах на учебный год, о том, какие эксперименты хочет показать детям, какие книги порекомендовать.
— Знаешь, — сказала она, когда они сидели на набережной, — иногда то, что кажется концом, на самом деле оказывается началом чего-то нового.
Глеб посмотрел на неё с удивлением.
— Это ты о чём?
— Обо всём, — она улыбнулась. — О жизни. Я ведь думала, что после увольнения из НИИ моя профессиональная жизнь закончена. А теперь вот… новая работа, новое место. Может быть, это и к лучшему.
Глеб не был в этом уверен, но возражать не стал. Если матери так легче принять ситуацию, пусть будет так.
Вечером, уже на перроне, перед отправлением электрички, он вдруг спросил:
— Мам, а ты не боишься?
— Чего? — удивилась она.
— Ну… начинать всё заново. В новом месте, среди незнакомых людей.
Валентина Петровна задумалась.
— Знаешь, — сказала она наконец, — в моём возрасте уже не так страшно пробовать что-то новое. Самое страшное уже позади. Я пережила кончину твоего отца, дефолт девяносто восьмого, развал страны, безработицу… После этого мало что может напугать.
Она помолчала, а потом добавила тише:
— И потом, что я теряю? Самое ценное у меня есть — ты. А всё остальное… всё остальное приложится.
Глеб крепко обнял мать, чувствуя комок в горле.
— Я буду приезжать, — пообещал он снова. — Каждые выходные.
— Не каждые, — она мягко высвободилась из его объятий. — Тебе нужно время для Марины. Для вашей семьи.
— Но ты…
— А я никуда не денусь, — она улыбнулась. — Вот она я, рядом. Всего час на электричке.
Вернувшись домой, Глеб застал Марину за работой. Она сидела за кухонным столом, уткнувшись в ноутбук, и даже не подняла голову, когда он вошёл.
— Привет, — сказал он, остановившись в дверях.
— Привет, — отозвалась она, не отрываясь от экрана. — Как всё прошло?
— Нормально, — он пожал плечами, хотя она не могла этого видеть. — Мама устроилась. Комната хорошая. Школа тоже ничего.
— Отлично, — Марина кивнула, всё ещё не глядя на него.
Глеб постоял ещё немного, потом развернулся и пошёл в ванную. Ему хотелось смыть с себя этот день, это чувство вины и странное ощущение предательства, которое не отпускало его с самого утра.
Когда он вышел из ванной, Марина уже закрыла ноутбук и ждала его на кухне с чашкой чая.
— Садись, — она кивнула на стул напротив. — Поговорим?
Глеб сел, чувствуя внезапную усталость.
— О чём?
— О нас, — она посмотрела на него внимательно. — Глеб, я знаю, что ты сердишься на меня. И имеешь право. Но пойми, я сделала это для нас.
— Для нас? — он горько усмехнулся. — По-моему, ты сделала это для себя.
— Нет, — она покачала головой. — Для нас обоих. Ты просто не видишь всей картины.
— Какой ещё картины? — он начал злиться. — Моя мать осталась без работы, без жилья, а мы вместо того, чтобы помочь, выставили её вон!
— Мы не выставляли её, — Марина говорила спокойно, хотя Глеб видел, что ей стоит усилий сдерживаться. — Она нашла работу и жильё. Хорошую работу, между прочим, по специальности. И теперь она сможет жить самостоятельно, а не зависеть от нас.
— Ты не понимаешь, — Глеб стукнул кулаком по столу. — Ей шестьдесят два! В этом возрасте не начинают жизнь с нуля!
— А что ты предлагаешь? — в голосе Марины наконец прорезалось раздражение. — Жить втроём в однушке? До бесконечности? Глеб, очнись! Это нереально.
— Можно было найти другое решение. Снять ей квартиру, например.
— На какие деньги? — Марина всплеснула руками. — Мы сами едва сводим концы с концами. Или ты хочешь, чтобы я одна оплачивала нашу ипотеку, пока ты будешь содержать мать?
Глеб молчал. Марина была права, и это злило его ещё больше.
— Послушай, — она вздохнула, немного успокоившись. — Я понимаю, что ты чувствуешь. Правда понимаю. Но нельзя решить все проблемы разом. Твоя мать сейчас устроена. У неё есть крыша над головой и работа. А мы… мы сможем её навещать. Поддерживать финансово, если понадобится. Но жить вместе — это слишком.
Глеб встал из-за стола.
— Знаешь что, — сказал он тихо, — давай не будем сейчас это обсуждать. Я устал.
Он ушёл в комнату, оставив Марину на кухне. Лёг на кровать, не раздеваясь, и уставился в потолок. В голове крутились обрывки сегодняшних разговоров, лицо матери, когда она прощалась с ним на перроне, её попытка казаться бодрой и уверенной. И где-то глубоко внутри шевелилось неприятное ощущение: а ведь Марина права. Но признать это означало бы признать собственное бессилие, собственную неспособность позаботиться о матери так, как она заботилась о нём всю жизнь.
Следующие два месяца прошли в странном оцепенении. Глеб ездил к матери каждое воскресенье, привозил продукты, лекарства, иногда — деньги, хотя она категорически отказывалась их брать. «У меня всё есть, — говорила она. — Зарплаты вполне хватает».
Валентина Петровна действительно выглядела неплохо. Она похудела, подтянулась, даже волосы начала красить снова — тёмно-каштановый цвет молодил её. Работа в школе, судя по рассказам, шла успешно. Дети её любили, коллеги уважали.
Но когда Глеб смотрел на мать внимательнее, то замечал тени под глазами, напряжённую линию губ, когда она не улыбалась, и этот новый жест — она часто терла висок, словно у неё болела голова.
— Ты в порядке? — спрашивал он.
— Конечно, — отвечала она бодро. — Просто устаю немного. Отвыкла от такой нагрузки.
Но Глеб чувствовал: что-то не так.
С Мариной они почти не говорили о матери. Точнее, Марина спрашивала дежурное: «Как там Валентина Петровна?» — и Глеб отвечал дежурное: «Нормально». На этом разговор заканчивался.
Их отношения постепенно возвращались в прежнее русло, но что-то неуловимо изменилось. Появилась какая-то трещина, тонкая, почти незаметная, но Глеб знал: она есть. И с каждым днём становится чуть шире.
В начале декабря, когда выпал первый снег, Валентина Петровна позвонила в середине недели. Это было необычно — обычно они созванивались по субботам, чтобы договориться о встрече.
— Глебушка, — голос у неё был странный, глухой, — ты не мог бы приехать в ближайшие дни?
— Что случилось? — сразу встревожился он.
— Ничего страшного, — она попыталась говорить беззаботно, но получилось плохо. — Просто… надо кое-что обсудить. Лично.
— Я приеду завтра, — пообещал Глеб. — Сразу после работы.
Всю ночь ему снились кошмары. Он видел мать в больничной палате, бледную, исхудавшую. «Я не хотела тебя беспокоить, — говорила она в его сне, — но врачи сказали, что осталось недолго».
Проснувшись в холодном поту, Глеб долго не мог прийти в себя. Рациональная часть сознания говорила: это просто сон, глупый страх. Но иррациональная часть шептала: а вдруг? Вдруг она действительно больна? Вдруг все эти месяцы она скрывала что-то серьёзное?
На работе он не мог сосредоточиться, дважды испортил отчёт и в итоге отпросился пораньше. Начальник, глядя на его измученное лицо, не стал возражать.
В Звенигород Глеб приехал к трём часам. Школа ещё не закончилась, и он решил дождаться мать у неё в комнате — у него был запасной ключ.
Открыв дверь, он замер на пороге. В комнате царил идеальный порядок — ни одной лишней вещи, ни одной пылинки. На столе — стопка аккуратно сложенных тетрадей, на кровати — новое покрывало в цветочек, на окне — белые занавески.
Глеб прошёл внутрь, огляделся. Казалось, мать жила здесь всегда — так органично вписались в интерьер её немногочисленные вещи. На стене — фотографии: Глеб в детстве, Глеб с отцом, Глеб выпускник университета. И ни одной с Мариной, хотя у матери были их свадебные фотографии. Это открытие почему-то больно кольнуло.
Ожидание затягивалось. Глеб начал нервничать. Он позвонил матери, но телефон был вне зоны доступа. Странно — обычно она всегда была на связи.
В четыре часа раздался стук в дверь.
— Валентина Петровна? — незнакомый женский голос. — Вы дома?
Глеб открыл дверь. На пороге стояла пожилая женщина в строгом тёмном пальто.
— Здравствуйте, — она удивлённо подняла брови. — А вы кто?
— Я сын Валентины Петровны, — объяснил Глеб. — А вы?
— Ольга Семёновна, — представилась женщина. — Я живу по соседству. Хотела узнать, как Валентина Петровна себя чувствует. Вчера она выглядела неважно.
— Неважно? — Глеб напрягся. — В каком смысле?
— Ну, знаете, — Ольга Семёновна понизила голос, — бледная такая, еле на ногах стояла. Я предлагала вызвать врача, но она отказалась. Сказала, просто усталость.
Сердце Глеба сжалось. Значит, его опасения не беспочвенны.
— А вы не знаете, где она сейчас? Я пытаюсь дозвониться, но телефон не отвечает.
— Наверное, в школе ещё, — пожала плечами соседка. — У них сегодня педсовет. Должны были к четырём закончить, но вы же знаете, как это бывает. Затянется часа на два.
Глеб поблагодарил женщину и решил дождаться мать дома. Но в пять часов телефон всё ещё был недоступен, и он не выдержал — отправился в школу.
Здание было почти пустым — занятия давно закончились, большинство учителей разошлись. В учительской сидела только одна молодая женщина, проверяла тетради.
— Я ищу Валентину Петровну Лебедеву, — сказал Глеб. — Вы не знаете, где она?
Женщина подняла голову, и Глеб увидел странное выражение на её лице — смесь удивления и замешательства.
— Валентину Петровну? — переспросила она. — А вы разве не знаете?
— Что? — сердце Глеба пропустило удар. — Что с ней?
— Она в больнице, — сказала женщина тихо. — С сегодняшнего утра. Прямо с урока увезли. Сердечный приступ.
В больнице Глебу сначала отказывались сообщать какую-либо информацию — не родственник. Пришлось доказывать, что он сын, показывать паспорт, объяснять ситуацию.
— Состояние стабильное, — сказал наконец врач, усталый мужчина средних лет. — Но серьёзное. Инфаркт миокарда, обширный. Требуется операция.
— Какая операция? — не понял Глеб.
— Стентирование, — пояснил врач. — Нужно восстановить кровоток в сосудах сердца. Но у нас нет необходимого оборудования. Мы можем только стабилизировать состояние, а потом направить в областную больницу. Или, если у вас есть возможность, в Москву, в кардиологический центр.
— Конечно в Москву, — сразу сказал Глеб. — Я всё организую.
— Хорошо, — кивнул врач. — Но не раньше чем через неделю. Сейчас перевозить опасно.
— Я могу её увидеть?
— Пять минут, не больше. Она очень слаба.
Мать лежала в отдельной палате, подключённая к каким-то приборам. Лицо восковое, под глазами — тёмные круги. Она казалась такой маленькой, такой хрупкой на больничной койке, что у Глеба перехватило дыхание.
— Мам, — он осторожно взял её за руку. — Как ты?
Валентина Петровна медленно открыла глаза. Несколько секунд смотрела на него невидящим взглядом, потом узнала, слабо улыбнулась.
— Глебушка, — голос еле слышный. — Ты приехал.
— Конечно приехал. Что же ты молчала? Почему не сказала, что тебе плохо?
— Не хотела… беспокоить, — она с трудом выговаривала слова. — Думала, пройдёт.
— Мам, — он почувствовал, как к горлу подкатывает ком, — ты же обещала быть честной. Помнишь?
— Помню, — она попыталась улыбнуться снова, но получилась только слабая гримаса. — Прости.
— Ничего, — он сжал её руку. — Главное — ты поправишься. Мы переведём тебя в Москву, в хорошую клинику. Всё будет хорошо.
Она смотрела на него долгим взглядом, словно хотела сказать что-то ещё, но не успела — в палату вошла медсестра.
— Время вышло, — сказала она строго. — Больной нужен покой.
Глеб кивнул, ещё раз сжал руку матери и вышел.
В Москву он вернулся поздно вечером. Марина ждала его на кухне, непривычно встревоженная.
— Что случилось? — спросила она, едва он переступил порог. — Ты не отвечал на звонки весь день.
— У мамы инфаркт, — сказал Глеб, глядя ей прямо в глаза. — Её увезли в больницу сегодня утром. Прямо с урока.
Марина побледнела.
— Господи, — прошептала она. — Это серьёзно?
— Очень, — кивнул Глеб. — Нужна операция. В Москве. Я договорился с кардиологическим центром, её примут, как только можно будет транспортировать.
— Когда?
— Через неделю, может быть, дней десять.
Марина молчала, кусая губы. Потом спросила тихо:
— А потом? Когда выпишут?
Глеб посмотрел на неё долгим взглядом.
— А потом она будет жить здесь, — сказал он твёрдо. — С нами. И если тебя это не устраивает, мы можем обсудить другие варианты.
— Какие другие варианты? — не поняла Марина.
— Я могу съехать к матери. Снять квартиру на двоих.
— Что? — она округлила глаза. — Ты серьёзно?
— Абсолютно, — Глеб говорил спокойно, но внутри клокотала злость. — Я больше не допущу, чтобы она осталась одна. Особенно сейчас.
— Глеб, — Марина глубоко вздохнула, явно пытаясь успокоиться, — давай не будем принимать поспешных решений. Ситуация серьёзная, я понимаю. И конечно, твоя мать может жить у нас, пока не поправится. Мы что-нибудь придумаем.
— Нет, — он покачал головой. — Не пока не поправится. Насовсем. Я не позволю ей вернуться в эту дыру, где даже неотложной помощи нормальной нет. Где она могла уйти в одиночестве, и никто бы даже не заметил!
— Ты несправедлив, — Марина поджала губы. — Я никогда не говорила, что твоя мать должна жить в плохих условиях. Мы могли бы найти ей квартиру здесь, в Москве, недалеко от нас. Помогать финансово, навещать каждый день, если нужно. Но жить вместе…
— Хватит, — оборвал её Глеб. — Я всё решил. Либо она живёт с нами, либо я ухожу к ней. Выбирай.
Он развернулся и вышел из кухни, оставив Марину в оцепенении.
Следующие две недели прошли как в тумане. Глеб ездил в Звенигород каждый день, сидел с матерью в больнице, следил за её состоянием, общался с врачами. Потом организовал перевозку в Москву, оформил все документы, нашёл лучших специалистов.
С Мариной они почти не разговаривали. Она была тихой, задумчивой, иногда предлагала помощь — съездить в больницу, купить лекарства, — но Глеб отказывался. Он всё делал сам.
Операция прошла успешно. Валентину Петровну перевели в обычную палату, и врачи сказали, что через неделю можно будет забирать домой.
— Куда домой? — спросила она, когда Глеб сообщил ей эту новость.
— К нам, — сказал он твёрдо. — Ты будешь жить с нами.
— А Марина? — мать смотрела на него пристально. — Она согласна?
— Это не обсуждается, — отрезал Глеб. — Это моё решение.
— Нет, сынок, — Валентина Петровна покачала головой. — Так нельзя. Я не хочу быть причиной раздора в твоей семье.
— А я не хочу, чтобы ты …. Чтобы тебя не стало в одиночестве в какой-нибудь дыре! — не выдержал Глеб. — Ты понимаешь, что могло случиться? Если бы тебя не увезли прямо с урока, если бы ты была дома одна…
— Но этого не случилось, — мягко возразила мать. — И потом, я не собираюсь возвращаться в Звенигород. Я уже написала заявление об уходе. Но это не значит, что я должна жить с вами.
— А где? — он развёл руками. — Снимать квартиру на твою пенсию? Или на мою зарплату? Мам, будь реалисткой.
Валентина Петровна задумалась.
— Знаешь, — сказала она наконец, — у меня есть один вариант. Помнишь Тамару Сергеевну, мою старую подругу?
— Ту, что в Питере живёт?
— Да, — кивнула мать. — Она давно зовёт меня к себе. У неё трёхкомнатная квартира, живёт одна. Говорит, скучно, хочется общения. Мы могли бы жить вместе. Делить расходы, помогать друг другу.
— В Питере? — Глеб нахмурился. — Это же далеко.
— Не так уж и далеко, — она улыбнулась. — Сапсан четыре часа идёт. Сможешь приезжать на выходные.
— Но твои врачи здесь, в Москве.
— В Питере тоже есть хорошие врачи. Тамара обещала помочь с устройством в поликлинику, у неё там связи. И потом, — она помолчала, — мне кажется, это будет лучшим решением для всех.
Глеб смотрел на мать и понимал: она уже всё решила. И спорить бесполезно.
В день выписки Глеб приехал в больницу с Мариной. Он не просил её, она сама предложила.
— Здравствуйте, Валентина Петровна, — сказала она, входя в палату. — Как вы себя чувствуете?
— Лучше, спасибо, — мать улыбнулась. — Присаживайтесь, что же вы стоите.
Они сели на стулья у кровати, и Глеб вдруг почувствовал странную неловкость. Три самых близких друг другу человека, а говорить не о чем.
— Глеб сказал, вы переезжаете в Санкт-Петербург, — начала Марина после паузы.
— Да, — кивнула Валентина Петровна. — К старой подруге. Мы с ней ещё в университете вместе учились.
— Это хорошее решение, — Марина говорила осторожно, подбирая слова. — Но вы же понимаете, что могли бы жить и с нами. Если бы захотели.
Глеб посмотрел на жену с удивлением. Это было совсем не то, что она говорила ему последние две недели.
— Спасибо, деточка, — мать мягко улыбнулась. — Но, знаешь, иногда лучше держать дистанцию. Для всех лучше.
Марина кивнула, и Глеб вдруг понял: они с матерью понимают друг друга лучше, чем он понимает их обеих.
Через неделю Глеб проводил мать на вокзал. Валентина Петровна выглядела почти здоровой — только немного бледной и чуть более хрупкой, чем раньше.
— Ты точно всё продумала? — спрашивал он в сотый раз. — Тамара Сергеевна встретит? Лекарства на первое время есть? Деньги?
— Глебушка, — мать засмеялась, — мне шестьдесят два, а не пять. Я сама могу о себе позаботиться.
— Но твоё сердце…
— С моим сердцем всё будет в порядке, — она похлопала его по руке. — Главное — не нервничать. А рядом с Тамарой я точно нервничать не буду. Она такая же спокойная, как и тридцать лет назад.
Объявили посадку, и они пошли к поезду. У вагона Валентина Петровна вдруг остановилась и посмотрела Глебу прямо в глаза.
— Сынок, — сказала она серьёзно, — не держи зла на Марину. Она хорошая девочка. И она любит тебя. А ты любишь её. Это главное.
— Мам…
— Нет, послушай, — она прижала палец к его губам. — Я знаю, что ты злишься на неё из-за меня. Не нужно. Она была права тогда, хотя ты не хочешь этого признавать. Каждая семья должна жить своей жизнью. И я буду спокойнее, зная, что у вас всё хорошо.
Глеб хотел возразить, но не нашёл слов. Он просто обнял мать, стараясь не стиснуть слишком сильно, боясь причинить боль.
— Я буду приезжать, — пообещал он. — Как минимум раз в месяц.
— Буду ждать, — она улыбнулась. — И звони почаще. И Марине привет передавай.
Поезд тронулся, и Глеб стоял на перроне, пока последний вагон не скрылся из виду. Потом медленно пошёл к выходу.
Марина ждала его в машине. Они договорились, что она подъедет к вокзалу, чтобы вместе поехать домой.
— Всё нормально? — спросила она, когда он сел рядом.
— Да, — кивнул Глеб. — Поезд ушёл по расписанию. Тамара Сергеевна встретит на Московском вокзале.
— Хорошо, — Марина завела машину, но не тронулась с места. — Глеб, я хочу кое-что сказать.
Он повернулся к ней, ожидая продолжения.
— Знаешь, — она смотрела прямо перед собой, на дорогу, — я думала об этой ситуации. Много думала. И поняла, что была… не совсем права.
— В чём именно? — спросил он осторожно.
— В том, как я отнеслась к твоей матери тогда, осенью. Я действительно думала только о себе, о своём комфорте. И не задумывалась о том, каково ей. Каково тебе.
Она помолчала, потом добавила тише:
— Но я не жалею, что настояла на своём. Потому что это был действительно не лучший вариант — жить втроём в однушке. Для всех не лучший. Но я могла быть… мягче. Добрее. Не знаю.
Глеб смотрел на профиль жены — решительный подбородок, прямой нос, упрямо сжатые губы. Всё то, что он любил в ней, и всё то, что порой выводило его из себя.
— Всё нормально, — сказал он наконец. — Мама сказала мне то же самое. Что ты была права.
— Правда? — Марина повернулась к нему, удивлённо подняв брови.
— Да, — кивнул Глеб. — И знаешь, я думаю, она действительно будет счастливее в Питере, с подругой. Там она будет… сама по себе. Не моей матерью, не твоей свекровью. Просто Валентиной Петровной Лебедевой. Со своей жизнью.
Марина смотрела на него внимательно, словно видела впервые.
— Ты повзрослел, — сказала она наконец. — Когда это произошло?
— Когда я чуть не потерял маму, — ответил он просто. — Знаешь, что самое страшное? Она ведь звонила мне за день до приступа. Хотела что-то сказать. Наверное, чувствовала себя плохо. А я… я не придал этому значения. Отмахнулся.
— Ты не мог знать, — мягко возразила Марина.
— Но должен был, — он покачал головой. — Понимаешь, мы всегда думаем, что у нас полно времени. Что мы успеем всё сказать, всё сделать. А потом оказывается, что времени нет совсем. И ты стоишь перед выбором: либо успеть, либо потом жалеть всю жизнь.
Марина молчала, обдумывая его слова. Потом завела машину.
— Поехали домой, — сказала она. — У нас ещё будет время всё обсудить. Всё решить.
Глеб кивнул. Да, у них будет время. И они найдут решение, которое устроит всех. Обязательно найдут.
А пока поезд Сапсан мчал его мать в новую жизнь. И где-то глубоко внутри Глеб понимал: это правильно. Каждый человек имеет право на свою дорогу. Даже если эта дорога уводит его от тебя.
Свою мать он не потерял. Просто отпустил. И в этом была своя правда, своя мудрость.
