Ты же не против, если мама немного у нас поживёт?
— И ты даже не спросил? — Полина замерла с пакетом овощей на пороге кухни. — Просто поставил перед фактом?
Сергей молчал. Его лицо выражало не столько вину, сколько усталость. Он сидел за столом, ковыряя ложкой в тарелке супа, который варила Полина ещё утром — с бульоном на куриных шеях и пережаркой, как он любил. Но даже любимый суп, похоже, был безвкусен на фоне того, что он собирался сказать.
— Ну… Я думал, ты не будешь против. Это же не навсегда. На месяц-два максимум. Пока ремонт у неё не доделают.
— А ключи ты ей уже дал? Или я ещё успею хоть как-то повлиять на решение, принятое за моей спиной?
Полина бросила пакет на стол, морковка выкатилась и громко шлёпнулась на пол. Та самая, которую она с гордостью выбирала на рынке у бабки Валентины — «эта не гнилая, эта крепкая, домашняя». Сейчас всё это было неважно.
— Полин, ну не начинай, — вздохнул он. — Я сам не в восторге, но у неё реально нет другого варианта. Её выгнали со съёмной, у застройщика задержка, а сестра её с ума сходит со своим… йогом. Ну ты же знаешь.
— Йогом? — переспросила она с иронией. — Так пусть к йогу и идёт. Или пусть поживёт в своём прекрасном «Шевроле». Там багажник просторный. Подушки подложит — и уют.
Сергей посмотрел на неё с укором. Вот это выражение лица — «ты перегибаешь» — Полина ненавидела особенно сильно. Потому что оно означало одно: он снова выбрал не её.
— Это моя мать, Поля, — сказал он тихо, с нажимом. — Она нас растила одна. Она не заслуживает, чтобы ты так…
— А я что заслужила, Серёж? — перебила она, присев на край стола. — Чтобы в мою квартиру, купленную до брака, въезжала женщина, которая считает, что у меня руки из жопы и вкуса нет? Которая в прошлый раз пересадила мои цветы, потому что «так лучше»?! Или которая постирала мой кашемировый свитер на девяносто градусов — случайно?!
Он промолчал. Потому что всё это было правдой.
— Я тебе говорила: мы с тобой — семья. Не я, ты и твоя мама. А сейчас получается, что у нас тут, извини, тройничок без моего согласия. Только вместо секса — постоянный запах борща и тонкие замечания про мои «немытые окна».
— Хватит, — резко сказал он. — Ты преувеличиваешь. Она просто… старомодная.
— Она токсичная, Серёжа. Не старомодная. Ток-сич-ная. Ты когда-нибудь слышал, как она говорит со мной, когда ты не рядом?
— Ну… — начал он неуверенно.
— Конечно, нет. Потому что ты всегда как по заказу оказываешься на пробежке, в душе или в наушниках, когда она объясняет мне, что я не умею жарить котлеты и губы крашу, как «девачка из ларька».
— Ты хочешь сказать, что она тебя… прессует? — он усмехнулся, но как-то неуверенно.
— Прессует? Нет. Она меня пассивно-агрессивно выжигает, как уксусом раковую опухоль! — сорвалась Полина.
Наступила тишина. Сергей опустил голову. Полина стояла, сжимая руки в кулаки.
— Слушай, — начал он через минуту, — ну ты же сильная. Потерпи чуть-чуть. Ты же всегда говоришь, что умеешь держать границы. Вот и покажи, как это делается.
Она рассмеялась. Не весело. И даже не злобно. Просто… от усталости.
— Границы, Серёжа, держатся, когда обе стороны уважают их существование. А твоя мама их не просто не уважает — она их сносит, как бульдозер дачные заборы.
Он отвёл глаза.
— Поля, я тебя прошу. Месяц. Всего месяц. Дальше она сама съедет. Честно. Я поговорю с ней, если что. Ну… если будет перебарщивать.
— Ты? Поговоришь? — она снова усмехнулась. — Ты с ней даже голос не повышаешь. Как она чихнёт — ты уже в аптеке за её каплями.
Он не ответил.
Полина медленно подошла к окну. Глянула вниз, на двор — всё тот же с детской площадкой, выгоревшими качелями и малиной, которую когда-то сажала она. Тогда, когда верила, что в этом доме будет уют. Их уют.
— Она заедет завтра, — произнёс он почти шёпотом. — Я помогу ей привезти вещи.
Полина обернулась.
— Прекрасно. Надеюсь, ты поставишь ей и кресло у окна, и чайник, и табличку на дверь: «Главная хозяйка». Потому что если ты думаешь, что она придёт на месяц — то это твой самый глупый прогноз после «я с мужиками только на полчасика».
Он хотел что-то сказать, но передумал. Встал, помялся, вымолвил: «Я ещё в магазин схожу» — и вышел. Просто ушёл. Как всегда — когда надо было остаться и разгрести.
Полина стояла в кухне, окружённая разбросанными овощами, гулким эхом тишины и наваливающимся чувством предательства. И уже знала: это только начало.
Вы тут слишком свободно себя чувствуете. Это всё от безнаказанности.
— Я не поняла, это что ещё за кружка на мой стол?! — голос Ларисы Аркадьевны был звоном по нервам, как ложка по зубам.
Полина замерла с ноутбуком на коленях. Чай, недопитый с утра, стоял на журнальном столике — её столике, в её гостиной, в её квартире. Но теперь это всё как будто перестало принадлежать ей. Даже воздух в комнате казался чужим — перенасыщен лавандовой отдушкой, которой Лариса Аркадьевна «пшикала» по утрам, с громким: «освежим, а то здесь будто собаку держали».
— Это мой стол, Лариса Аркадьевна. — Полина не подняла глаз от экрана. — Я сижу, где хочу.
— Ваш, говорите… — та театрально вздохнула. — А кто, простите, на нём вчера ужинал и крошки оставил? Вот вам и «ваш». Сожрали, раскидали и довольны. Я ж не против, но…
— Вот и не против — и спасибо, — перебила Полина и сделала глоток уже холодного чая. — Я работаю, если вы не заметили.
— Ой, работа… — фыркнула свекровь и поправила свою кофту с откровенным намёком на бриллианты, которых не было. — Интернетик, мышка, кнопочки. А потом — «устала», лежит, сериал смотрит и ногти красит.
Полина медленно закрыла ноутбук. Сердце стучало в горле. Считай до десяти, Поля. До десяти. Один, два…
— Лариса Аркадьевна, а вы не подумали устроить себе сиесту? — голос был тихий, но глаза горели. — Или лучше — полугодичный ретрит? Где-нибудь подальше от людей, например, на заброшенной даче?
— Что-что?! — вскинулась та, даже румянец выступил. — Это вы мне сейчас намекаете, что я лишняя в этом доме?
— Я вам не намекаю. Я вам это открытым текстом говорю последние две недели.
— Ах ты! — вспыхнула она, — неблагодарная ты! Я тебя, как дочку, а ты меня — вон на дачу!
— Как дочку?! — Полина поднялась с дивана. — Вы меня как дочку? Ну да, если ваша дочь — это та, кому вы устраиваете обыски в ящиках и шепчете на ухо моему мужу, что я, может, и ничего, но явно «не хозяйка»!
— Ой-ой-ой, опять я виновата. Конечно. А кто это у нас не умеет отбеливатель наливать, а? А кто положил нож к вилкам?! Кто переставил мои капли в ванной?!
— Ваши капли?! — Полина подалась вперёд. — Это моя ванная! Там даже коврик мой! Или вам его тоже на дачу отправить?
В дверь вошёл Сергей. Прямо в эпицентр. Как в плохом ситкоме, только без смеха за кадром. И без развязки.
— Что происходит? — он снял куртку. — Опять вы…
— Да спроси у своей жены, почему она меня на дачу отправляет! — вскинулась Лариса Аркадьевна. — Ты посмотри, какая наглая! Вон, вещи мои хочет выкинуть!
— Я вообще-то сказала «капли», — сквозь зубы процедила Полина. — Но мысль, да, примерно та.
— Мам… — Сергей замялся. — Ну ты… действительно иногда перегибаешь. Может, правда не стоит так наезжать?
— А-а-а! — она схватилась за грудь. — Вот оно! Сын против матери! Из-за этой! Из-за этой… силиконовой!
— Это ресницы, — бросила Полина. — Но спасибо, я запишу этот комплимент.
— Да я тебя насквозь вижу! Ты же ему внушила! Ты меня выжить хочешь! Чтобы я, старая, несчастная женщина, по подъездам шлялась!
— Ну по подъездам — нет. Но по бабушке своей я соскучилась. У неё, кстати, кот очень добрый. Не то что…
— Поля, хватит! — рявкнул Сергей. — Ну правда! Зачем ты доводишь?
— Я?! — глаза у неё вспыхнули. — Я кого-то довожу? Может, ты откроешь глаза и поймёшь, что нас трое в квартире, и я — тут статист! Вы вдвоём — как комедия про неудачную свадьбу: она пилит, ты блеешь!
— Я не «блею»… — буркнул он, но неуверенно.
— Да что вы оба с ума сошли?! — Лариса Аркадьевна схватилась за живот. — У меня давление! Я сейчас… я сейчас…
Она села прямо на пуфик, драматично хватая воздух. Полина не шелохнулась.
— Опять. Спектакль «Коварная невестка и святая матерь». Уже видела. Где-то на прошлой неделе.
— Скорая мне не нужна, — прошипела та, — но если я умру — пусть совесть вас замучает.
— Хорошо. Тогда я напишу список, что мне ещё должно меня мучать, — с жёсткой улыбкой ответила Полина. — Например, что я терплю это в своей квартире. В квартире, купленной на мои деньги. Которая вдруг превратилась в филиал СИЗО с режимом «при матери».
Сергей молчал. Смотрел в пол. А потом вымолвил:
— Я, может, тогда… пару дней у Артёма переночую. Чтобы вы… ну, поостыли.
Тишина. Звенящая. Как затишье перед землетрясением.
Полина медленно подошла к нему. Смотрела в глаза.
— Серьёзно? То есть ты… уходишь? Оставляешь меня здесь с ней?
Он отвёл взгляд. Она вдруг поняла — у него в глазах был не страх, не вина, не злость. Ничего. Пустота. Человек, который сдался.
— Ну да, — пробормотал он. — На пару дней. А там… посмотрим.
Он ушёл в спальню собирать вещи.
Полина стояла, будто прибитая к полу. А за спиной, довольная, как кошка после удачного броска, Лариса Аркадьевна смачно прихлёбывала из кружки. Её кружки.
— Вы тут слишком свободно себя чувствуете, Полина, — сказала она ласково. — Это всё от безнаказанности. Но всё изменится.
— Вы правы, — прошептала Полина. — Всё обязательно изменится.
И она в первый раз подумала: а что, если устроить настоящую войну? Без компромиссов. Без молчания. До конца.
Значит, ты выбрал не меня. Ну хоть определился, Серёжа.
Когда в дверь позвонили, Полина даже не дёрнулась. Она стояла у плиты, перемешивая овсянку в кастрюле, — не потому что хотела завтрак, а потому что надо было делать хоть что-то, чтобы не рвануть в аптеку за пустырником или, хуже, в ближайший бар.
Звонок повторился, настойчивее. Лариса Аркадьевна зашуршала в коридоре.
— Я открою, — провозгласила она с важностью сотрудника ФСБ. — А то мало ли кто. Сейчас никому верить нельзя. Даже тем, кто с тобой в одной квартире.
Подкол засчитан, подумала Полина и даже не вздохнула — просто продолжила мешать кашу, которая уже начала превращаться в клейстер.
В прихожей хлопнула дверь. Тишина. Потом голос Ларисы Аркадьевны — тихий, напряжённый:
— Ты что здесь забыл?
И мужской, чужой, с ноткой усталости:
— Здравствуйте, Лариса Аркадьевна. А Полина дома?
Она вышла из кухни с ложкой в руке. И застыла.
На пороге стоял Андрей. Андрей Павлович. Тот самый. Тот, с кем она работала вместе над дурацким, бесперспективным проектом «Городские истории» в прошлом году. Кто приносил кофе и книги, кто помогал делать таблицы, а потом однажды задержался и подал ей пальто, будто это было самое важное, что он когда-либо делал в жизни.
— Привет, — сказал он. — Ты не возражаешь, если я поговорю с тобой?
— Это кто такой? — завопила Лариса Аркадьевна. — Сергея ещё не вычеркнули из семейной книги, а она уже… Мужик с утра пораньше!
— Уйдите с дороги, — сказала Полина. — Это мой гость.
— Гость?! Да у нас, между прочим, режим самоизоляции от таких гостей! — не унималась та. — Сергей не успел тапки унести, а она уже с новым! Женская логика — это диагноз!
— Лариса Аркадьевна, — Андрей повернулся к ней с вежливой, но твёрдой интонацией. — Мне жаль, если я нарушил ваш ритуал утреннего токсикоза. Но я действительно хочу поговорить с Полиной. Без вас.
Полина почувствовала, как уголки губ предательски дрогнули. Всё-таки, как же он умел ставить людей на место. Тихо. Уверенно. Без воплей.
— Пойдём, — кивнула она. — На кухню. Или… хочешь на балкон?
Они прошли мимо Ларисы Аркадьевны, как мимо шкафа, в котором завелась моль: с равнодушием и лёгкой брезгливостью.
На балконе пахло дождём. В воздухе повисло ожидание.
— Ты как? — спросил он, глядя на неё.
— Как клейстер, — ответила она. — Вроде есть форма, а внутри — сплошной ком.
Он кивнул.
— Я видел твой пост. Про границы. И про одиночество. Ты тогда не шутила, да?
— Ни разу, — хрипло ответила она.
— А я ведь тогда хотел написать. Даже начал. Потом стёр. Побоялся. Подумал: мало ли. У тебя, может, всё хорошо.
— У меня всё было почти хорошо. Пока в квартиру не заехала женщина с диктаторским синдромом и привычкой пить чай из моей чашки.
Он усмехнулся. Потом посерьёзнел.
— Я не хочу лезть. Но если тебе правда нужно — я могу помочь. Не знаю как, но… могу. Просто быть. Рядом.
Она посмотрела на него. Долго. И вдруг, в какой-то момент, впервые за все недели, почувствовала, что дышит.
В этот момент раздался звонок. Дверь снова распахнулась. Послышался голос Сергея:
— Мам, ты чего в телефоне не отвечаешь? Я за шмотками приехал, Полина! Я пять минут — и уйду!
А потом он увидел Андрея.
— Это что ещё?.. — в голосе были ревность, растерянность, злость. — Ты что, уже с другим?
Полина встала. Прошла в коридор. Спокойно. Твёрдо. Без суеты.
— А ты удивлён?
— Ты вообще… как ты могла? Ты даже не поговорила со мной! Я ж просто… я ж только переждать…
— Ага. Переждать, пока я не свихнусь. Пока твоя мама по карманам лазит и рассказывает моим друзьям, что я неблагодарная бездетная эгоистка. Пока ты — ходишь с поджатыми плечами и вечно уходишь, когда надо остаться.
Он открыл рот, но она не дала вставить.
— Ты выбрал. Не меня. Не наш дом. А комфорт. Чтобы тебя никто не дёргал. Чтобы было, как раньше: мама готовит, жена молчит.
— Это неправда…
— Правда. Я просто не хотела в это верить. Но теперь — вот ты. Вот она. Вот я. Всё расставлено.
Лариса Аркадьевна сидела на диване и притворно шмыгала носом.
— Так ты меня выгоняешь, значит? — спросил Сергей. — После всего?
— Нет, Серёжа. Я тебя отпускаю. Потому что держать мужчину, который не может сказать «мама, хватит», — это унижение. А я устала. Я выбираю себя.
Он смотрел на неё, будто не понимал, что происходит. Потом сгорбился, собрал пакет и ушёл.
Полина села на подоконник. Тихо.
— Ты молодец, — сказал Андрей, касаясь её плеча.
— Я не чувствую себя молодцом. Я чувствую себя как после бури. Вроде жив, но мокрый, продрогший, один… и с разнесённой крышей.
— Зато теперь можно строить заново. Без плесени.
Она рассмеялась сквозь слёзы.
— Ты оставайся, — вдруг сказала она. — Попьём чаю. Из моей кружки.
Лариса Аркадьевна в этот момент встала и, ничего не говоря, ушла в спальню. И впервые за всё время не хлопнула дверью.
