— Ты с ума сошёл, Павел?! — голос Марины гулко отразился от кафельной стены, где из старого крана неумолчно капала вода. — Ты ей что сказал? Что мы отдадим Лене наши деньги? На ремонт?!
— Я просто… сказал, что подумаем, — Павел виновато почесал затылок, избегая взгляда жены. В уголках его глаз уже притаилось знакомое выражение «я и сам не рад».
— Подумаем?! — Марина подбоченилась, сжав губы. — Павел, я третий год живу с этим гробом вместо ванной. У меня плитка отваливается. Кран живёт своей жизнью — посмотри, посмотри, как он капает! Ночью просыпаюсь — кажется, будто кто-то плачет в ванной. Я думала, это я схожу с ума, а это, оказывается, просто ты.
— Марин, ну ты же знаешь, как ей сейчас тяжело, — Павел попытался взять её за руку, но та отдёрнулась. — Она одна, без мужа. После Серёги-то… Ей надо как-то выкарабкиваться.
— А я, значит, не одна? — Марина повернулась к нему резко, будто собиралась ударить. — Я тут с привидением живу, что ли? Или ты — приложение к Лене, а не ко мне?
Он вздохнул. Сел на табуретку, покачался вперёд-назад. Плитка под ногами подозрительно хрустнула.
— Мы же семья, Марин. Ну родная сестра, ну попросила… Всего-то сто тысяч. Ей не хватает на первый взнос. А потом она ипотеку сама потянет. Ну ты же знаешь Лену…
— Я её знаю, как облупленную! — Марина указала пальцем в сторону комнаты, словно Лена стояла там, прячась за гардиной. — Знаю, как она умеет «временно одолжить» и забыть. Знаю, как она вспоминает о семье, только когда у неё проблемы.
Павел молчал. Он с детства привык уступать Лене. Она была младше на четыре года, хитрее, и слезы у неё были крепче любого довода.
— Я не против семьи, Павел, — Марина снизила голос, но в нём чувствовался лёд. — Но мы копили эти деньги. Вместе. Три года. Ты отказался от отпуска, я брала подработки. Всё ради этой чёртовой ванной. И ты без спроса — пообещал.
— Я не обещал, я… — Павел осёкся. — Ладно, обещал.
Повисло молчание. Только кран капал, как пульс умирающего.
— Ну и прекрасно, — Марина вдруг улыбнулась. — Тогда ты сам ей и скажешь. Что ничего не будет.
— Я не могу…
— Тогда и жить ты будешь с ней. Уж точно не здесь, — Марина повернулась и вышла из ванной, хлопнув дверью.
Павел остался сидеть. Сердце колотилось, как в юности, когда его застукали с сигаретой за гаражами. Тогда он тоже думал, что делает доброе дело — «не быть белой вороной».
Он не знал, где правда. Между женой и сестрой. Между долгом и разумом. Но точно знал одно — сегодня он ночует на диване.
Вечер был тяжёлым. Ужин прошёл в молчании. Даже кошка Роза ушла в спальню, будто почувствовала, что её компания сегодня лишняя.
Марина резала курицу с таким остервенением, будто это была не грудка, а чьё-то мнение. Павел ел медленно, ковыряя гарнир, как будто искал там смысл жизни.
— Ты ей позвонил? — Марина нарушила тишину. Сухо. Без эмоций. Как будто спрашивала: «Выключил ли ты свет в туалете?»
— Нет ещё…
— Позвони. Скажи, что не получится. Скажи, что тебе больше дороги собственные стены, чем её мечты о хрущёвке. Скажи, что у тебя есть семья. Настоящая. Здесь.
Он посмотрел на неё. Она была в халате, с заколкой на голове, уставшая, но крепкая. Такая, какая тащит на себе всё: работу, дом, его.
— Она приедет завтра, — выдохнул он.
— Что?!
— Она сказала, что хочет поговорить. С тобой. Лично.
— Отлично, — Марина хмыкнула. — Только пусть не надеется. В этой ванной один кран — и тот в минусе.
На следующее утро Марина встала рано. У неё был план. Она помыла полы, вымыла зеркало, натёрла чайник до блеска. Всё, чтобы не думать. Чтобы не слышать.
Павел куда-то исчез. Сказал — пойдёт купить хлеба. Два часа назад.
В 11:15 в дверь позвонили. Звонок звучал, как выстрел. Чёткий. Холодный. Неотвратимый.
Марина открыла.
— Привет, Марина, — Лена стояла в сером пальто, с красной помадой, как будто собиралась на свидание, а не на разборки.
— Заходи, — Марина отступила в сторону, как санитарка перед операцией.
Лена прошла в кухню, осмотрелась. Улыбнулась.
— У вас уютно. Как всегда.
— Не тяни, Лена, — Марина присела напротив, положив руки на стол. — Говори, зачем приехала.
— Я думаю, ты и так знаешь.
— Да. Но мне интересно, что ты скажешь лично.
— Я прошу всего лишь взаймы. Мы — родня. Павел — мой брат. Неужели ты считаешь, что это предательство?
Марина усмехнулась. Саркастично.
— Нет. Предательство — это когда обещаешь жене ремонт, а даришь деньги своей сестре. Без совета, без разговора. Вот это — да.
— Марин, я не враг вам. Я просто… мне не к кому пойти. Банки не дают. А квартира — шанс. Мой шанс. Я всю жизнь жила как в гостинице. Сначала с Серёгой, потом с мамой. А теперь хочу угол. Свой.
— А я хочу душ, который не бьёт током, — отрезала Марина. — Я хочу перестать ходить в ванную, как в зону боевых действий. Я хочу, чтобы мой муж сначала спрашивал, а потом обещал. И, прости, Лена, но ты — не моя семья. Ты — его семья.
— Это же ненадолго. Я верну.
— Как в прошлый раз? Или в тот, когда ты «вдруг осталась без работы»?
Лена побледнела. Но молчала.
— Нет, Лена. Мы не банк. Мы не твоя подушка безопасности. У нас — жизнь. Со своими трещинами и счетами.
— Ты всегда была холодной, — прошипела Лена, вставая. — Всегда.
— А ты — всегда была актрисой, — Марина тоже поднялась. — Только слёзы твои давно не трогают. Ни меня, ни Павла.
Лена хлопнула дверью. Гул разнёсся по квартире, как выстрел. Кошка испугалась и спряталась под диван.
Марина села. Медленно. Осторожно. И вдруг заметила: кран… больше не капает.
Она засмеялась. Громко. Нервно. Как будто из неё вынули кляп, и всё внутри рвануло наружу.
За дверью стоял Павел. Он всё слышал.
И у него больше не было алиби.
— Ты довольна? — Павел стоял на пороге кухни, будто пришёл домой не с рынка, а с фронта. — Ты всё ей высказала? Говоришь, что я предал? Я просто хотел помочь.
— А я просто хочу не жить в разваливающемся доме, — Марина не обернулась. Она мыла чашки, с таким рвением, как будто оттирала не грязь, а саму Лену.
— У неё никого нет, — Павел шагнул ближе, голос сорвался. — Ни мужа, ни родителей. Одна. Совсем одна.
— А я, значит, в толпе живу? Или ты считаешь, что мы с тобой — это тоже «по случаю»? — Марина повернулась к нему, в руках у неё была кружка. Она крепко держала её, как последний аргумент. — Ты не понял, Павел. Речь не про сто тысяч. Речь про то, что ты снова выбрал не меня.
Он подошёл вплотную. Запах магазина, свежего хлеба и, как всегда, его вины. Он попытался взять её за плечо — Марина резко отстранилась.
— Не трогай меня.
— Да что с тобой стало, а? Ты стала жестокой, Марин. Прямо железная. Всё по расписанию, по правилам. Холодная и правильная.
— А ты? Ты стал сопливым! — она вскипела. — Ходишь, извиняешься, глаза в пол. Я что — должна всё тянуть, а ты — просто сочувствовать своей сестрёнке?
Он вскинул руку. Не для удара — для жеста. Но в узкой кухне его локоть задел полку. Грохнули стаканы, один разбился. Марина вздрогнула. Чашка в её руке выскользнула, ударилась о пол — звон, осколки, острая пауза.
— Я не хотела… — прошептала она, глядя на осколки. — Я…
— Ты всё время не хочешь, — Павел прошёл мимо, открыл окно, вдохнул. — Но потом всё происходит. А я потом всё клею, убираю, прошу прощения. Как мальчик.
— Потому что ты и ведёшь себя как мальчик, — выдохнула Марина. — Взрослый мужчина сначала говорит со своей женой, а не с родственниками. Он не делает «сюрпризов», не таскает деньги из общего ящика.
Павел молча подошёл, взял веник. Начал подметать осколки.
— Что ты делаешь? — Марина встала на колени рядом. — Я сама. Дай мне.
— Отойди, — голос у него был тихим, но ледяным.
Марина не ушла. Он толкнул её — не сильно, но резко. Она отлетела назад, ударившись плечом о холодильник. Замерла.
— Вот и всё, — прошептала она. — Дожили. До толчков. До вот этого…
Павел осел на пол рядом, уткнулся лицом в ладони. Долго сидел, молча, а потом заговорил глухо, будто сам с собой.
— Понимаешь… когда мама умирала, я обещал ей. Что Лена никогда не останется одна. Что я всегда буду рядом. Всегда помогу. Я это вслух сказал. На кухне. Там, в её старой квартире. Она тогда уже не говорила, только смотрела. А я сказал это. Громко.
Марина смотрела на него. Без жалости. Без злости. Просто устало. Как на человека, которого больше не понимаешь.
— А я тебе ничего не обещал, Марин, — он поднял голову. — Я просто… жил с тобой. Потому что был рядом. Потому что хорошо. И спокойно. И тепло. Но не потому что обещал.
— Очень вовремя ты это понял, — горько усмехнулась Марина. — Прямо когда Лене деньги понадобились.
— Ты не понимаешь, — Павел поднялся, как старик. Медленно. — Ты никогда её не понимала.
— Потому что я её вижу насквозь. Вижу, как она тебя ест. Слёзками, бедами, голоском. Ты ей не брат, ты для неё банкомат с функцией жилетки.
Он ничего не ответил. Просто вышел в прихожую. Одевался молча. Только ключи громко звякнули в кармане.
— Ты куда?
— К Лене.
— Прекрасно, — Марина откинулась на стул. — Можешь сразу и вещи свои забрать. В ванне места больше станет.
У Лены было неуютно. Маленькая съёмная однушка с облезлой мебелью, ковром на стене и запахом старых книг. Но встретила она Павла с театральной мягкостью.
— Я не хотела ссор, — прошептала Лена. — Правда. Но она на меня как набросилась… как волчица. Я чуть не расплакалась.
— Ты и расплакалась, — Павел поставил пакет с продуктами. — Я всё видел. Слёзы, обида. Ты умеешь. Ты же актриса. В этом ты точно лучше Марины.
Лена побледнела. Отступила.
— То есть ты теперь против меня?
— Нет. Я просто устал. Между вами двумя — как между двумя пожарами. Сгорит всё, что было.
— А ты сам, Павлик? Ты чего хочешь? — Лена подошла ближе, её глаза светились не только тревогой, но и чем-то другим. Старым, знакомым.
— Хочу покоя, — устало сказал он. — Чтоб утром — не ссора. Чтоб вечером — не упрёки. Чтобы хоть один день был про меня, а не про ваш бой на выживание.
— Так приходи ко мне, — Лена коснулась его руки. — Здесь будет покой. Я научилась. Я не та, что раньше.
Он посмотрел на неё. Медленно отодвинулся.
— Ты не изменилась, Лена. Просто теперь ты лучше прикидываешься. И я уже не тот, кто верит каждому «помоги».
Он развернулся к двери. Остановился.
— Завтра я дам тебе тридцать тысяч. Больше — нет. И это всё. Это не обсуждается.
— Это из-за неё?
— Нет. Это из-за меня.
Он ушёл.
Вечером Марина мыла пол в коридоре. Не потому что было грязно, а потому что нужно было хоть что-то делать руками.
Он пришёл поздно. Тихо. Ключ повернулся в замке, как будто извинялся.
— Деньги ей дашь? — спросила она, не оборачиваясь.
— Дам. Тридцать. Из своих.
— У тебя нет своих. Всё — наше.
— Завтра устроюсь на подработку.
Она обернулась. Уставилась на него. Пару секунд.
— Ну что ж. Ванная подождёт. До осени точно. А может — и до зимы. Если доживёт.
— Ты…
— Я устала, Павел, — перебила она. — Больше, чем ты думаешь. Только я не бегу к брату. Я просто остаюсь.
Он кивнул. Впервые — по-настоящему. И ушёл в спальню. Словно проигравший.
А Марина осталась. В коридоре. С тряпкой в руке. Как солдат на посту. Один.
— Не ври себе, Павел, — голос Марины был низкий, как уставший мотор. — Ты всё решил. Просто не сказал.
Утро началось с молчания. Такого плотного, что ложка, уроненная на стол, прозвучала как выстрел.
— Я ничего не решал, — Павел отставил чашку с недопитым кофе. — Я просто хочу, чтобы это всё закончилось. Этот цирк. С обвинениями. С драмами. С вечным: «ты снова её выбрал».
— А ты что, не выбирал? — Марина усмехнулась, не глядя. — Проблема не в Лене. Проблема в тебе. Ты как подушка: на кого легли — того и греешь. Только у подушки нет своего мнения. А у мужа должно быть.
Павел встал. Подошёл к окну. Двор был как всегда — соседская «Лада» стоит на перекос, голуби дерутся за булку, бабка с пакетами ругается на маршрутку.
— Я не подушка. Я просто человек, — сказал он тихо. — И мне тяжело. Постоянно быть между. Между твоей правдой и её бедами. Между ванной и чужой квартирой.
— Ты выбрал не ванную. Ты выбрал сбежать, — её голос стал жёстче. — А я осталась. В этом доме. С отваливающейся плиткой, ржавым краном и пустым ведром.
— Я просто помог сестре.
— Ты предал меня.
Он обернулся.
— Сильно сказано.
— А как ты хотел? Слабенько, по-домашнему? «Ну прости, дорогая, я снова потратил всё, что мы копили, на чьи-то сопли»?
— Ты не даёшь шанса.
— А ты его просил?
Он замолчал.
Через день, после работы, Павел зашёл к Лене. У неё была коробка с вещами, два пакета из «Пятёрочки» и потерянное выражение лица.
— Ты чего? — он поставил пакет с хлебом. — Ты куда собралась?
— Меня выселяют, — Лена села на диван. — Хозяйка сказала, что внучка замуж выходит, им нужна квартира. Сказала через две недели — всё. А у меня ни копейки. Ты ведь…
— Я тебе дал тридцать. Ты хотела копить. Или ты снова…
— Заплатила за долги, — перебила Лена. — За прошлое. А теперь снова всё с нуля.
— Лена, — Павел сел рядом. — Я больше не могу. Я не тот мальчик, который тебе всё отдаст. У меня нет столько, чтобы хватило и тебе, и нам, и мне самому.
— Значит, я тебе больше не нужна, — она подняла глаза. — Так? Сестра лишняя?
— Нет, — он погладил её по плечу. — Просто ты всё время хочешь чуть больше, чем я могу дать.
Лена встала. Слёзы на щеках. Не театральные. Настоящие.
— Спасибо. Я поняла. Брат.
— Прости.
— Лучше поздно, чем никогда, да?
Он не ответил. Просто вышел. Впервые не оборачиваясь.
Вечером он пришёл домой раньше. Марина сидела на кухне. Ремонтная брошюра лежала на столе, рядом — открытая смета из «Леруа».
— Слушай, — он начал осторожно. — Я тут подумал. Можно взять кредит. На ванную. Не сразу, но…
— Я вызвала мастера, — перебила она. — Завтра приедет. Посмотрит. Я дам ему аванс. Сама.
— Сама?
— Сама.
Он сел. Долго молчал. Потом выдохнул:
— Марин… Ты ведь больше меня не любишь, да?
— А ты меня?
— Я — помню, как любил. А ты?
— Я — помню, как верила.
Они молчали. Пять минут. Десять. У каждого внутри что-то трещало, скрипело, ломалось.
Потом Павел встал. Открыл шкаф в прихожей. Достал сумку.
— Ты куда? — Марина не шевельнулась.
— Пока — на дачу. Пересплю. Подумать.
— Про что?
— Про то, есть ли у нас ещё «мы».
Он застегнул молнию. Подошёл к ней. Присел на корточки. Посмотрел в глаза.
— Если скажешь — останусь.
Марина долго смотрела на него. Потом встала. Пошла в ванную. Закрыла дверь.
Слышно было, как включает воду. Как щёлкает кран. Как льётся вода — слабо, через трещину, с шипением.
Павел вышел.
Через неделю пришёл конверт. В нём — чек на тридцать тысяч. На обороте — записка.
Я всё же вспомнила, что сестра — это не счет в банке. Прости.
Лена. Марина прочла, молча положила конверт в ящик.
Ремонт в ванной шёл вторую неделю. Мастер ворчал на плитку, которая вся «вздулась, как совесть у предателя».
Марина улыбнулась.
Плитка была как жизнь — подправишь, подклеишь, подровняешь. Но трещины всё равно останутся. Просто потом перестаёшь их замечать.
Павел вернулся через месяц.
Вошёл молча. Сел за стол. Уткнулся в ладони.
— Я понял, — сказал он.
— Что?
— Что между добром и слабостью — тонкая грань. И я всё время был не там.
Марина смотрела на него. Слишком устало, чтобы снова злиться.
— Я плитку купила. Хорошую. Серую. Гладкую. Без швов почти.
— Спасибо, — сказал он. — Что не выгнала.
Она вздохнула.
— А кто ж тогда будет кран менять?
Их отношения больше не были прежними.
Но были.
Иногда этого достаточно.
