— Всё равно я у тебя наследство отберу! — процедила Лена сквозь зубы, выходя из дверей облсуда, глядя на брата с такой ненавистью, будто он только что украл у неё не полквартиры, а всю жизнь.
Артём остался стоять у лестницы. Осенний ветер рвал отложной воротник его недорогого пальто, а мелкий холодный дождь моросил по лицу. Победа в суде, казалось, ничего не изменила — внутри было пусто, будто он проиграл.
Лена, промокшая до нитки, но по-прежнему гордая, остановилась у выхода, её каблуки клацнули по мокрому бетону. Она прищурилась и сказала тише, но с ядром:
— Думаешь, бумажки с печатями — это всё? Папа хотел, оставить наследство мне. Просто ты его, как всегда, уговорил.
Артём шагнул вниз по ступеням. Старые резиновые подошвы чавкали от воды. Он выдохнул:
— Лена… мы же родные.
Она резко раскрыла зонт, даже не глядя на него:
— Родные? Мы были семьёй до тех пор, пока ты не решил урвать всё себе. Теперь — нет.
У обочины уже стоял чёрный «Мерседес» с московскими номерами. Сестра — та, с кем они когда-то играли в догонялки у бабушки в деревне, ели малину с ладони и писали тайные записки — села на заднее сиденье, не оборачиваясь.
Двигатель заревел, и машина скрылась в потоке. А Артём остался стоять под дождём, прижав папку с документами к груди. Победа была за ним. Только вот в сердце — будто похоронил ещё одного близкого.
Артём добрался до своей однокомнатной квартиры на окраине города только к вечеру. Сбросив мокрое пальто на табуретку в прихожей, он присел на продавленный диван и закрыл глаза. Он вспомнил детство.
Они с Леной росли обычными детьми. Разница в три года не мешала дружбе — наоборот, Лена всегда была скорее союзником, чем «старшей». Вместе сидели за столом, писали уроки, делили наушники от старого «Панасоника» и спорили из-за пульта от телевизора. После сме рти матери, когда Артёму было шестнадцать, они стали особенно близки. Лена готовила ему макароны с тушёнкой, штопала носки, а он чинил ей фен, провожал до остановки в темноте и отгонял парней, что липли как мухи.
Отец, Павел Иванович, работал мастером на заводе. Человек был рассудительный, слов на ветер не бросал. После работы сидел в кресле с газетой или смотрел «Вести», а по выходным возился в гараже со старыми «Жигулями». Говорил мало, но по делу.
– Детей нужно на ноги поставить, – повторял он соседям. – А там пусть сами разбираются. Когда пришёл диагноз — р а к печени, четвёртая стадия — Павел Иванович не паниковал. Съездил к нотариусу, составил завещание. Детям ничего не сказал. Только стал чаще обнимать их.
— Папа, может, к другому врачу? — Лена пыталась что-то исправить, засовывая в холодильник очередные био-йогурты и травяные сборы. — Не нужно, доча. Как будет, так будет, — ответил Павел и больше к теме не возвращался. Он у мер на своей кровати, тихо, почти незаметно. На столе в зале осталась недопитая кружка чая и раскрытая тетрадка, где он вёл записи трат на лекарства: «капельница — 4 800, мор фин — 1 ампула, 600 руб».
Через неделю после похорон нотариус зачитал завещание в своём кабинете у Центрального рынка. Артём сидел в кресле. Напротив — Лена в аккуратном чёрном пальто, с серьгами, сверкающими в полумраке. Её муж, Антон, стоял у окна, глядя в экран своего айфона.
Антон был типичным московским «при деньгах» — без лишней показухи, но вся одежда сидела как с иголочки: кашемировое пальто, дорогие часы, кожаные перчатки. Он занимался логистикой, возил грузы через Белоруссию, имел пару ИП и склад на Южном. Мужик хищного типа — вечно на телефоне, взгляд колкий, ироничный, будто все вокруг играют в лотерею, а он — знает выигрыш заранее.
Когда стало ясно, что всё – двухкомнатная квартира, дача в садоводстве, старенькая «девятка» и сбережения на сберкнижке – достаётся Артёму, Лена побледнела.
— Простите… как это — всё ему? — переспросила она, выпрямляясь в кресле.
Нотариус, поправив очки, протянул записку — в ней отцовским, аккуратным почерком было написано:
«Лене не надо. Антон её обеспечит — у них и так всё есть. А Артём один, зарплата копейки, долги по кредиту, денег впритык. Пусть хоть начнёт нормально жить».
Артём смотрел, как дрожит её подбородок, как она сжала губы, чтобы не расплакаться. Он сам еле держался. Всё было правдой — на стройке сварщиком много не заработаешь, половину съедала ипотека и проценты по старому кредиту. Иногда приходилось занимать у друзей, чтобы дотянуть до зарплаты.
И всё равно — в тот момент он не чувствовал себя победителем.
Через три дня Лена появилась на пороге. Одна, без Антона. Стояла в дверях, держа в руках термос и пакет с пирожками.
На третий день Артём услышал звонок в дверь. Открыв, он увидел Лену. Без макияжа, в простой куртке, волосы собраны в небрежный хвост. В руках — авоська с пакетом и старый металлический термос, как у мамы когда-то был.
— Привет. Можно? Я тут… борща привезла. Варила утром, как ты любишь, на говяжьей косточке. Голос у неё был мягкий, почти извиняющийся.
Артём молча отступил, пропуская её внутрь. Лена привычно разулась, аккуратно поставив туфли у стены, как в детстве, когда папа требовал «не разбрасывать обувь».
На кухне она ловко разложила привезённые пирожки на блюдце, разогрела борщ, накрыла стол клетчатой скатертью, которую Артём ни разу не менял с тех пор, как въехал.
Он стоял у окна, курил, стряхивая пепел в пустую банку из-под кукурузы.
— Артём… — начала Лена, наливая суп в тарелки. — Ну, давай, как взрослые, поговорим.
Он обернулся. Лена выглядела усталой, под глазами залегли тени.
— По-человечески, половина должна быть моя, — сказала она негромко, — папа тогда уже болел, ты же знаешь. Он мог не подумать, мог ошибиться. А я ведь тоже его дочь. — Лен, он всё взвесил, — ответил Артём, сев за стол. — Написал же в записке…Черным по белому: ты замужем, у тебя всё есть. — У Антона есть, — поправила она резко. — А я? Мне что, не положено? Это же папина квартира… память. Мы же там вместе выросли. Артём откинулся на стуле, затушил бычок в крышке банки. Хотелось возразить, крикнуть, но голос вдруг сорвался:
— Я ведь и правда едва выживаю. У меня — долги, проценты, работа по сменам. Если бы не это наследство… не знаю, как бы дальше.
Лена смотрела в тарелку, молча. Потом доела, не спеша. Оставила термос на столе. И ушла.
— Я не за деньгами пришла, — сказала тихо. — Я за справедливостью. Подумай.
Поздно вечером Артём лежал на диване, слушая, как течёт вода в батареях. Пятно на потолке над головой потемнело от сырости. Он смотрел в него, как в бездну.
А вдруг Лена права? Может, отец действительно поступил несправедливо, думая только о деньгах? Но он тут же одёргивал себя: он ничего у сестры не отбирал. Он просто взял то, что положено по закону. Всё по закону. Всё честно. Он не виноват.
Недели через две звонок в дверь раздался вечером. Артём открыл и увидел Лену с мужем. Антон стоял за её спиной – высокий, в дорогом пиджаке, с золотыми часами на запястье.
— Привет, Тём. Надеюсь, не занят? — Лена прошла не дожидаясь приглашения. – Мы поговорить хотим.
На кухне они устроились за столом. Лена, не глядя на брата, расправляла бумажные салфетки. Антон сел по-хозяйски, развалившись, закинув ногу на ногу. Словно пришёл к подчинённому — не в гости.
— Слушай, Артём, — заговорил он снисходительным тоном. — Давай без дураков. Без лишней нервотрёпки. Продаёшь имущество — квартиру, дачу, машину — и делишь всё поровну с сестрой. По-хорошему говорю.
Артём встал, включил плиту и поставил чайник. Его лицо оставалось спокойным, но внутри уже всё закипало.
— А если я не захочу «по-хорошему»?
Антон усмехнулся, склонив голову набок:
— Ну, тогда — по-другому. У нас есть юристы. Найдём заключения, справки. Перед смертью отец ваш на таблетках сидел, сам знаешь. Установим, что завещание он писал в неадеквате. Невменяемый был. Имущество заморозят, начнётся разбирательство.
— Антон, не надо, – попыталась вмешаться Лена.
— Да что ты!! Ты, может, и бизнес крутишь, но мозги свои проверь! — взорвался Артём. — Папа до последнего дня соображал лучше нас всех. Вы оба — вон отсюда! Пока по-хорошему!
Он шагнул к двери и распахнул её с такой силой, что от сквозняка хлопнула форточка.
— Теперь точно ничего не получите. Можешь хоть в Страсбург подавать!
Антон медленно поднялся, одёрнул пиджак и бросил:
— Сам выбрал. Я ж по-доброму предлагал. Теперь всё будет по букве закона.
Через месяц курьер принёс повестку. Лена подавала в суд, оспаривая завещание. В исковом заявлении черным по белому:
«…завещание составлено в период тяжёлой болезни под воздействием сильнодействующих препаратов, влияющих на способность к адекватному принятию решений…»
В зале суда нотариус поправлял очки, листая документы.
— Павел Иванович Громов явился ко мне 15 марта. Сам, без сопровождения, – показывал он. – Он чётко формулировал свои мысли, абсолютно в здравом уме. Почерк твёрдый. Никаких признаков помрачения рассудка. Судья долго листал документы: амбулаторные карты, выписки, заключения. Задал пару уточняющих вопросов, потом откинулся в кресле.
— Иск не имеет оснований. Отклонить.
Артём не радовался. Только устало выдохнул. Лена встала, молча, не глядя на него. Антон чуть склонился к уху жены и что-то шепнул. И, уходя, бросил через плечо:
— Мы ещё вернёмся.
Артём вышел из здания суда один. Он медленно брёл к автобусной остановке, понимая: не квартира и не дача их разделили. Не деньги отца стали причиной войны. Жадность, гордыня, упрямство – вот что превратило родных людей в чужих.
Он победил. Только вот чувствовал себя не победителем — а выжившим.
Три недели спустя почтальонша принесла заказное письмо. Артём распечатал конверт прямо в прихожей: апелляционная жалоба. Лена не сдавалась. Снова суд. Снова нервы, снова бессонные ночи.
Вечером он перебирал отцовские бумаги в старом чемодане, готовясь к новому суду. Среди справок и квитанций нашёл конверт с надписью «Детям». Внутри лежало письмо, написанное пять лет назад, ещё до болезни.
«Если вы читаете это — значит, меня уже нет. Вещи — это вещи. Они приходят и уходят. Главное — не предавайте друг друга из-за имущества. Дом, машина, деньги — пыль. А вы — семья. Не теряйте друг друга. Папа.»
Артём несколько раз перечитал неровные строчки, написанные шариковой ручкой. За окном гудели машины, соседи сверху включили телевизор.
Артём перечитал строчки два, три, пять раз. Казалось, отец говорил с ним прямо из кухни, где когда-то вечером пили с ним чай и обсуждали, как меняются цены на запчасти. Он откинулся в кресле, глядя на жёлтый абажур торшера. Он ведь действительно не предлагал даже малейшего компромисса. Уперся, как баран. Неужели отцовское наследство превратило его в человека, который готов воевать с сестрой до последнего?
Артём взял телефон, долго смотрел на номер Лены в контактах. Потом набрал сообщение: «Встретимся? Есть предложение».
Он не собирался отдавать квартиру. И дачу продавать — и не собирался. Это — воля отца. Но если от дачи будет доход — почему бы не делиться частью с сестрой? Оформить процент, пусть небольшой. Не как «долг» или «обязанность». А как попытку сохранить хоть крошки того, что ещё можно было спасти из разбитой семьи.
Письмо отца лежало рядом, напоминая о том, что важно на самом деле.
Ответ пришёл через три дня. Лена отправила короткое сообщение: «Либо всё по закону, либо ничего. Не нуждаюсь в подачках».
Прошёл год. Жизнь как-то наладилась — не сразу, но стабильно. Артём наконец-то закрыл свой старый кредит за холодильник и долги по карте. Отремонтировал «Солярис» — перекрасил, поменял подвеску, теперь даже зимой не жаловался.
Квартиру сдавал — студенту из меда, спокойный, не шумел. А летом дачу снимали москвичи: поставили батут, качели, платили без торга. Немного оставалось, но на жизнь хватало. Даже начал откладывать — впервые за много лет.
В то воскресенье он поехал на кладбище — автобусом с пересадкой, как всегда. На ухоженной мо гиле стоял серый памятник с чёрно-белой фотографией: отец — серьёзный, но с тёплой улыбкой. Артём положил две гвоздики. Красные. Отец такие любил.
— Я сделал, как ты хотел, — произнёс он тихо. — А остальное — уже не в моей власти. На выходе, у остановки, увидел знакомое лицо — Татьяна, одноклассница. Не виделись лет десять. Поболтали — как дела, где кто работает. Она предложила посидеть, попить кофе в «Шоколаднице» у вокзала. Он не отказался.
Вечером, уже дома, Артём долго сидел на кухне. Он нашёл в контактах номер Лены. Посмотрел. Подумал. Нажал «Вызов». Длинные гудки. Потом автоответчик. Он не стал ничего говорить. Просто отключил звонок.
Рядом мигал новый номер — Татьяна. Сохранил контакт, не думая.
Он не знал, получится ли у него построить что-то новое. Но точно знал одно: пора жить дальше.
