Елена Михайловна сидела в кресле, обтянутом потёртым бархатом её самодовольства. Её взгляд медленно скользил по гостиной Алексея и Анны, придирчиво останавливаясь на каждой детали, которая, по её непререкаемому мнению, требовала немедленного исправления. Анна молча убирала со стола после ужина, стараясь не греметь посудой — любой лишний звук мог спровоцировать очередную тираду. Свекровь приехала «на две недели погостить» ровно три месяца назад. За это время гостья незаметно, но настойчиво превратилась в хозяйку, а хозяйка дома — в прислугу.
— Анечка, милочка, скатерть не той стороной постелена, — голос Елены Михайловны звучал приторно-сладко, но яд капал с каждого тщательно выверенного слова. — И эту вазу с твоими… полевыми сорняками немедленно убери. Такая безвкусица, дорогая! Алексей всегда любил розы. Искусственные, конечно, но зато чистые, благородные. Не то что эти придорожные цветочки.
«Истории в четырёх стенах» © (1102)
Анна молча, стиснув зубы, перевернула скатерть правильной стороной и убрала скромный букет ромашек, который с такой любовью собрала утром на даче у подруги. Каждый день превратился в череду мелких, но болезненных уколов: перестановка её личных вещей без спроса, бесконечная критика ужинов, которые она готовила после работы, требования денег у Алексея на «необходимые нужды» для дома. Деньги исчезали с пугающей быстротой — то на «особенные» продукты, то на «срочные» хозяйственные мелочи, то на «лекарства», которые почему-то всегда оказывались дорогими витаминами. Дом, который когда-то был их уютным гнёздышком, вдруг перестал принадлежать ей.
Алексей несколько раз пытался деликатно поговорить с матерью, мягко просил её быть снисходительнее к жене, не вмешиваться в их семейный уклад. Елена Михайловна каждый раз отмахивалась от сына, и продолжала своё планомерное завоевание территории.
— Мама, ты же обещала не вмешиваться в наш быт… — устало начал Алексей, входя в гостиную после тяжёлого рабочего дня. Плечи его поникли, в глазах читалась хроническая усталость от постоянного напряжения в собственном доме.
— Что я обещала? Заботиться о вас? — Елена Михайловна горделиво вскинула подбородок, и её глаза сверкнули. — Вот я и забочусь изо всех сил! Кто же ещё научит твою Анечку элементарному хозяйству? Она совершенно ничего не умеет делать как положено! Деньги на ветер пускает, продукты неправильные покупает, готовит невкусно! Ты совсем ослеп от любви и не видишь очевидного!
— Мама, хватит! — Алексей резко поднял руку, останавливая поток обвинений. Голос его прозвучал неожиданно твёрдо. — Это наш дом. Здесь действуют наши правила. И Анна — моя жена, которую я люблю и уважаю. Прошу тебя: либо уважай её и наш выбор, либо собирайся и уезжай к себе.
Тишина повисла в воздухе не лёгкой «особенной атмосферой», а тяжёлым, гнетущим камнем, готовым в любой момент рухнуть и раздавить всех присутствующих. Елена Михайловна медленно, с театральным достоинством поднялась с кресла. Глаза её опасно сузились, а губы искривила презрительная, почти торжествующая усмешка.
— Уехать? И куда же, интересно? — Она фальшиво, надрывно рассмеялась, и в этом смехе слышались нотки истерики. — Милый мой сынок, моей квартиры больше нет на свете. Я её продала.
Алексей икнул, а его жена замерла у дверей.
— Продала? Зачем?! — Голос Алексея сорвался на крик.
— Забота, сынок! Материнская забота! — Елена Михайловна театрально развела руками, изображая трогательную беспомощность. — Я думала, вам с Анечкой помощь нужна — молодые, неопытные… А потом Юлечка, моя девочка. У неё же роман с тем самым… Николаем. Я, как любящая мать, всё до копейки отдала любимой дочери. Всё своё богатство! — Она смаковала каждое слово, внимательно наблюдая, как стремительно бледнеет лицо сына. — Теперь мне абсолютно жить негде. Только здесь. С вами.
Обман. Тройной, хорошо спланированный, подлый обман.
— Ты… — Алексей с трудом выдавил из себя слова сквозь спазм в горле. — Ты приехала к нам не в гости на две недели. Ты приехала навсегда, заранее всё рассчитав. Нагло солгала мне в глаза. Отдала все свои деньги Юльке, прекрасно зная, что они тебе самой понадобятся для жизни? И при этом ты… — Он медленно шагнул к матери, и голос его опасно завибрировал. — Ты позволяла себе третировать мою жену в её собственном доме? Ты бессовестно тратила наши кровные деньги? Ты считала себя здесь полноправной хозяйкой?!
Елена Михайловна невольно отступила на шаг назад. Впервые за долгие годы она увидела в своём покорном сыне не послушного мальчика, а разъярённого взрослого мужчину, готового защищать свою территорию.
— Как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне?! — завизжала она, теряя всякое самообладание. — Я твоя родная мать! Всю свою жизнь без остатка положила на твоё воспитание! А ты предпочёл мне эту… эту безродную тварь! Она тебя опутала, околдовала своими женскими хитростями! — Слюна брызнула изо рта, голос превратился в шипение. — Я имею полное право жить в этом доме! И буду жить здесь до самой смерти! Юля девочка, пусть живёт свободно! А ты, как единственный сын, обязан содержать меня до конца моих дней!
— Обязан? — Алексей холодно, зло усмехнулся. Сарказм в его голосе был чёрным. — Прелестная логика. Значит, сестра получила все деньги, и свободу от ответственности. А мне в наследство достались ты и вечные скандалы. Нет, дорогая мама. Так дальше продолжаться не будет.
Он развернулся и направился в комнату, которую они отдали матери. Анна молча, но твёрдо последовала за мужем. Елена Михайловна забегала по гостиной,её голос взвизгивал и срывался.
— Что ты делаешь?! Не смей трогать мои личные вещи! Алексей! Сынок дорогой! Я же всё делала для тебя! Исключительно для твоего блага! Анечка, скажи ему что-нибудь! Образумь его! Он же совершенно с ума сошёл!
Алексей молча, с каменным, непроницаемым лицом, методично складывал вещи матери в большой дорожный чемодан. Движения его были небрежными — он явно не заботился о сохранности содержимого. Анна помогала мужу. Никаких слёз, никаких сожалений — только плотно сжатые губы и яркий огонь справедливого гнева в глазах. Истерические просьбы и отчаянные крики Елены Михайловны разбивались.
— Выгоняешь родную мать?! На улицу, как последнюю бродяжку?! — Она завизжала ещё громче, когда Алексей взял тяжёлый чемодан и направился к выходу. — Несчастная я, горемычная! В старости собственные дети предали! Убийцы! Изверги! Бессердечные твари!
— Тебя с нетерпением ждёт любимая Юля, — отрезал Алексей, распахивая входную дверь. — Получила от тебя все деньги — пусть теперь получает и саму маму в нагрузку. Очень справедливо и взаимовыгодно.
Через несколько минут он практически силой усадил сопротивляющуюся мать в свою машину. Всю дорогу до квартиры Юли Елена Михайловна не переставая голосила, проклинала неблагодарных детей, угрожала страшными карами за неуважение к родителям. Алексей упорно молчал, лишь всё крепче и крепче сжимая руль.
Квартира Юли была яркой, ультрасовременной, обставленной дорогой мебелью. Высокие окна выходили на широкую шумную магистраль. Дверь открыла сама хозяйка в роскошном шёлковом халате, с питательной маской на лице и бигуди в волосах. Увидев мать с чемоданом и мрачного брата, она буквально остолбенела от неожиданности.
— Алёшка? Мама? Почему вы…
— Мать вечно тебя опекала, ты получила деньги от её квартиры, по этому закрой пасть и принимай гостей, — Алексей поставил тяжёлый чемодан прямо в прихожей и отряхнул руки. Голос его был абсолютно ровным, лишённым каких-либо эмоций. — А поскольку у матери нет квартиры, а деньги у тебя, то принимай своё наследство со всеми вытекающими последствиями.
— Что?! — Юля мгновенно побледнела под слоем косметической маски. — Но… но я же думала… она говорила, что у неё есть планы! Что с Николаем мы… он же обещал… он не…
Из глубины квартиры неспешно вышел сам Николай. Он мгновенно оценил ситуацию.
— Что за цирк? — спросил он негромко.
— Мама… мама теперь будет жить с нами, — залепетала Юля, голос её предательски дрожал от страха. — Она… квартира… а теперь ей жить негде…
Лицо Николая мгновенно помрачнело. Он молча, но очень красноречиво посмотрел на Елену Михайловну, на её чемодан, на перепуганную до полусмерти Юлю. Потом развернулся и скрылся в спальне. Через пять минут он вышел оттуда с собранной дорожной сумкой.
— Где ключи от моей машины? — спросил он у Юли деловито, даже не удостоив её взглядом.
— Коля! Дорогой! Подожди! Мы же можем всё… найти компромисс… — жалобно залепетала Юля, протягивая к нему руки.
— Можешь объяснять соседям, почему твоя мамаша будет спать на диване в гостиной, — Николай безжалостно выхватил ключи из её рук, не обращая внимания на её слёзы. — Я не подписывался на коммуналку с твоей матерью. И уж тем более не собираюсь терпеть весь этот цирк с семейными разборками и истериками.
Он сделал паузу, окидывая презрительным взглядом всю сцену: рыдающую жену, торжествующую тёщу с чемоданом, разбросанные вещи.
— Разберёшься с этим бардаком — позвони. Если захочешь, конечно. Хотя сомневаюсь, что ты способна на что-то большее, чем слёзы и истерики.
Дверь за ним закрылась. Юля стояла, словно парализованная ударом тока, несколько секунд не в состоянии поверить в происходящее. Звук уезжающей машины окончательно вывел её оцепенение. Потом её лицо исказила гримаса неконтролируемой злобы. Она медленно повернулась к брату
— Ты… ты доволен?! — прошипела она. — Разрушил всё! Всю мою жизнь! Он ушёл! Из-за тебя! Из-за твоей подлости!
— Из-за меня? — Алексей поднял бровь, в его голосе звучала издёвка. — Как забавно слышать это от человека, который вечто ходила в любимчиках и опаньки мать продаёт квартиру, ты их себе, а мать подальше, она вель тебе теперь не нужна, у тебя красивая жизнь. А подумала где она будет жить, что будет есть.
Он сделал шаг к двери, но обернулся для финального удара:
— Ты разрушила свою жизнь сама, дорогая сестрица. Собственными жадными руками. Так что наслаждайся компанией и не забывай благодарить маму за такую щедрость. — Он повернулся к Елене Михайловне, — Мама, устраивайся поудобнее. У Юли, как видишь, очень просторно. Уверен, вы отлично поладите.
Он вышел, не оглядываясь, оставив за собой тишину. Юля зарыдала навзрыд, уткнувшись лицом в дверной косяк, её плечи содрогались от рыданий. Слёзы текли по щекам, размазывая макияж. Вся её красота, на которую она тратила столько времени и денег, растворялась в солёных дорожках отчаяния.
Елена Михайловна стояла посреди чужой прихожей с потёртым чемоданом в руке. Её недавние возмущения сменились растерянностью, а затем озлобленной пустотой. Она медленно осматривалась: дорогие обои, хрустальная люстра, зеркало в золочёной раме — всё это великолепие вдруг показалось ей декорациями к чужой жизни.
Она посмотрела на рыдающую дочь, на роскошную квартиру, которая внезапно превратилась из символа победы в золотую клетку. Без денег. Без Николая, который обеспечивал всё это благополучие. Без прежнего влияния на сына, который теперь смотрел на неё как на чужого человека.
Елена Михайловна молча взяла свой чемодан и медленно побрела в гостиную, где, по словам зятя, должен был стоять диван — её новое спальное место. Ноги подкашивались, а в голове крутилась одна мысль: «Как же так получилось?»
Дверь в спальню Юли захлопнулась с оглушительным грохотом, заставив Елену Михайловну вздрогнуть. Она осталась одна в чужой гостиной, где каждая вещь кричала о том, что она здесь лишняя.
Она опустилась на картонные коробки, ещё не распакованные Юлей после переезда. В роскошной, но теперь враждебной тишине, где не было даже привычного тиканья настенных часов, она сжалась комочком. Руки дрожали, сердце бешено колотилось.
Злость клокотала внутри, горячая и бессильная, но выпустить её было уже не на кого. Только безмолвные стены да медленно приходящее осознание того, что игра, в которой она считала себя главной фигурой, закончилась полным и сокрушительным крахом.
«Как они посмели! — думала она, раскачиваясь на коробках. — Как посмел этот выскочка Николай так со мной разговаривать! А Алексей… неблагодарный, бессердечный…»
Но где-то в глубине души, в том месте, куда она старалась не заглядывать, шевелилось предательское понимание: виноваты были все, кроме неё. Конечно же, кроме неё. Ведь она же хотела как лучше… Для себя.
