— У тебя опять курица подгорела, — голос из-за спины прозвучал с таким усталым превосходством, будто Кира в третий раз за утро обанкротила федеральный банк.
— Это индейка, — выдохнула она сквозь зубы и ткнула вилкой в сковородку. — И она не подгорела. Она… хрустящая.
— Ну-ну, — лениво откликнулся Даниил, проходя мимо в трусах и с телефоном в руке. — Я лучше овсянки заварю. Маме нельзя жареное, кстати. Ты бы подумала об этом, прежде чем с утра людей коптить.
Вот и началось, — мысленно отметила Кира. По часам было девять ноль восемь. По ощущениям — уже конец недели.
— Мама ещё не приехала, — напомнила она, хотя знала, что спор будет бесполезен. Тонкая грань между «ещё» и «уже» висела в воздухе, как предгрозовой гул.
— Сегодня днём, — с нажимом сказал он, не отрываясь от экрана. — И, кстати, ты обещала прибраться в её комнате. Она вчера звонила — волновалась, не пылится ли у неё балкон. Ну ты же знаешь маму…
Знала. О да. Знала её до количества седых волос в левом виске и до любимой фразы: «Кира, я женщина пожилая, мне много не надо, но если бы у тебя было сердце…»
— Комната готова, — отрезала она и закрыла сковородку крышкой. — Постель чистая. Балкон… пусть пылится, он и твой, между прочим.
Даниил вздохнул. Тяжело. Театрально. Как человек, которому предстоит донести мешок цемента на пятый этаж без лифта.
— Знаешь, ты вечно так разговариваешь, будто мы с мамой тут всё портим. А ведь ты сама согласилась, что ей нельзя одной. После давления…
— После давления она умудрилась за неделю съездить в ТЦ, сделать маникюр и устроить истерику в аптеке из-за скидочной карты, — припомнила Кира. — А ещё, напомню, после давления ты перестал искать работу.
Он вскинул голову. Стукнул по экрану.
— Это подло, — выдавил он. — Я ищу. Каждый день. Просто рынок сейчас… в упадке. Я даже курсы записал.
— Курсы чего? — она повернулась. — Сидения на кухне и жалоб маме?
Он отставил чашку.
— Слушай, давай без нападок. Я не просил, чтобы ты зарабатывала больше. Это само собой вышло.
— Да, как и то, что теперь я содержу тебя и твою мать, и ещё должна выслушивать, как плохо я готовлю, убираю и дышу, — в голосе Киры сорвалась нота, которую она держала внутри три месяца. — И всё это в квартире, которую купила я. До тебя. До этой комедии с браком.
Он нахмурился. Напряжение в комнате вспухло, как тесто на солнце.
— Комедия? Вот ты как это называешь, да? Брак — комедия?
— А как ещё назвать сценарий, в котором я – и актриса, и режиссёр, и, чёрт побери, костюмер с финансированием?
Тишина. Только шум чайника и противный звук вибрации его телефона. Он не ответил.
Не потому, что не знал, что сказать. А потому что знал — что бы он ни сказал, это вызовет взрыв.
Кира посмотрела на него. За этими потухшими глазами не было уже ни мужества, ни злости, ни даже желания бороться. Только ленивое раздражение и привычка — вечная привычка жить, удобно прислонившись к ней.
Она не кричала. Ей даже не хотелось.
— Слушай, Даня, — сказала она медленно, — давай сделаем так. После того, как Мария Савельевна устроится, вы оба… ну, как бы это сказать… посмотрите, где вы будете жить дальше. Не вечно же ей здесь быть, правда?
Он прищурился.
— Это ты к чему?
— К тому, что у меня, знаешь ли, не гостиница. Я работаю. Я тащу на себе вас двоих. А ты не ищешь работу, а мама твоя… она не больна. Она просто… любит быть в центре внимания.
— Ты что, хочешь нас выгнать? — голос его был уже другим — резким, жёстким.
— Пока — нет. Пока я предлагаю подумать, что с этим делать. Иначе — да. Придётся.
Он встал. Молча. Вздохнул, будто вот он сейчас скажет что-то важное, но вместо этого швырнул полотенце на стол.
— Знаешь что? Ты изменилась. Раньше ты была мягче. Заботливей. А теперь ты — одна сплошная претензия.
— Нет, Дань, — голос её был спокойный, будто внутри неё что-то перестало биться. — Я просто больше не хочу быть удобной. Вот и вся разница.
Телефон снова завибрировал. На экране — «Мамочка».
Как символ всего их брака.
— Она звонила уже четыре раза, — с сухой усмешкой добавила Кира. — Наверное, хочет уточнить, какая у неё сегодня наволочка.
Он вышел, не отвечая. С глухим стуком хлопнула дверь ванной. Кира осталась на кухне. С чаем. С подгорелой «хрустящей» индейкой. И с тишиной, которая была намного громче, чем любой скандал.
Она поставила тарелку в раковину и вытерла руки о старое полотенце.
Надо бы поменять…
Да и всю жизнь, в общем-то, тоже.
Кира проснулась от неприятного ощущения в горле. Она давно не видела себя в зеркале утром, но сегодняшнее отражение не обещало ничего хорошего. Мешки под глазами, нервная дрожь в руках и на грани слёзность в голосе, когда она говорила с зеркалом.
Как это вообще случилось?
Как она оказалась в такой ситуации? В какой момент её жизнь превратилась в череду уступок, компромиссов и унижений?
Она уже приготовила чашку чая, когда Мария Савельевна с важным видом прошла на кухню. Кира сдержала вздох. Утро не было идеальным, и если ещё пару часов назад она могла бы самоустраняться в своём кресле с чашкой кофе и ноутбуком, то теперь её реальность выглядела совсем иначе.
— Доброе утро, — Мария Савельевна расправила плечи, вдавив их в спинку стула. Она выглядела так, будто только что отстояла тяжёлую очередь в аптеке за скидочными препаратами. И как всегда была в центре внимания — пусть даже её интересы находились в области маникюра и новых туфель.
— Доброе утро, — Кира попыталась улыбнуться, но что-то в её улыбке было неестественным. Вспомнив, как вчера вечером свекровь наотрез отказалась подать документы на полное обследование, Кира ощутила, как злость поднимается в груди.
— Ты знаешь, что мой Даниил вообще-то с утра звонил в больницу? — Мария Савельевна продолжила, не замечая скрытого гнева в голосе невестки. — Он волнуется. Прошлый раз ты даже в аптеку не сходила, а лекарства мне… ты вообще помнишь, что мне нужно?
Кира почти не слушала. Только чувствовала, как её тело словно замерло. Она готова была вырваться из этого кошмара, но не могла. Он уже начал тянуть её в своё болото. Она ведь была женщиной, которая зарабатывает деньги, которая старается, но только потом вдруг оказывалась в роли «недоброго человека», которому всегда что-то не так.
— Хорошо, я схожу в аптеку, — ответила она, вытирая капли чая с губ. — Но, Мария Савельевна, — она попыталась говорить спокойно, — ты же понимаешь, что мне нужна хоть какая-то компенсация. Я не могу бесконечно вкладывать деньги. У меня есть расходы. У меня есть работа. Ты же понимаешь, что я не могу содержать всю эту хозяйку.
Мария Савельевна не была бы собой, если бы не бросила на неё взгляд, полный насмешки и обиды.
— Да ты что, Кира? Ты меня не любишь, да? Ты меня не поддерживаешь. Ну и как ты собираешься жить с таким отношением? Ты что, думаешь, что я не заметила, как ты ко мне относишься? Ну вот, наконец, ты решила сломать всё. Тебе не хочется быть частью нашей семьи, да? — свекровь шла по уже намеченному пути. Сначала она жалуется, потом начинает манипулировать, наконец — шантажирует.
Сдавленная боль внутри Киры мешала говорить, но она всё равно не могла позволить себе сдаться. Как бы тяжело ей не было, она должна была сказать это.
— Это не так, Мария Савельевна, — она взглянула прямо в глаза свекрови. — Мне не нужно больше вашего шантажа. Я не могу это терпеть. Я не обязана содержать вас двоих, и да, мне нужно время для себя. Я не буду продолжать этот бесконечный круг. Я устала.
Свекровь была как змея, которая почувствовала угрозу. Её взгляд сразу потемнел, как будто она пыталась найти нужные слова, чтобы нанести удар.
— Ты не понимаешь, Кира, — её голос стал низким, почти шипящим. — Ты ведь не просто с нами живешь. Ты… ты всё у нас забрала! Ты нашу семью уничтожаешь! Это не ты, это ты сама виновата, что так получилось! Мы тебя учили, а ты ушла от нас.
Кира, почувствовав себя будто перед судом, почти не заметила, как из кухни появилась Даниил. Его взгляд был пустым. Он не знал, что сказать. Его лицо было похоже на старый выцветший портрет, который давно потерял свою ценность. Он стоял, как статуя, на мгновение оторвавшись от экрана.
— Мама права. Ты правда совсем не понимаешь, Кира. Ты когда-то любила нас. Ты была иной. А теперь… — он протянул руку, как будто хотел её взять, но она не позволила. Она выдохнула, сердце начинало болеть.
— Ты меня совсем не знаешь, Даня, — сказала она ему, наконец отрываясь от мракобесия, которое держало её. — Ты перестал быть тем, кто мне нужен. Ты перестал быть мужем.
Мария Савельевна вскочила с места.
— Что? Ты что, с ума сошла? Ты что, готова нас выгнать? Ты не сможешь справиться с этим! Это всё для тебя разрушится! Ты что, хочешь быть одна?
— Я уже одна, — Кира почувствовала, как холодный прилив решимости охватывает её. — Всё, что мне нужно, это моя жизнь.
Даниил выдохнул, отвернулся и молча ушел в комнату. Кира стояла на кухне и почувствовала, как ноги подкашиваются. В голове вертелась одна мысль — не сдавайся. Не позволяй этому хаосу забрать у тебя всё.
— Пожалуйста, не уезжай, — вдруг прошептала свекровь, видя, как Кира собирает сумку. — Ты ведь не оставишь нас, правда? Мы семья. Мы все друг другу нужны.
Кира остановилась у двери, улыбнулась сквозь слёзы.
— Я всегда буду вам нужна, но… не так. Я больше не могу быть вам рабом.
Кира выдохнула в пустой кухне. Шум затих. Никаких шагов, никаких фраз на фоне, никаких вздохов. Только кап-кап из крана. Она сидела с кружкой, в которой давно остыл чай, смотрела в окно и пыталась понять, что только что произошло. Это был не конец. Это было начало конца.
Даниил почти не выходил из комнаты. Несколько часов он не делал ни шагу. И лишь поздно вечером, когда Кира уже собиралась лечь, он вышел. Сел напротив, в тех же трениках, в которых «искал работу» уже третий месяц, и долго молчал.
— Так вот значит, — начал он, не глядя на неё, ковыряя ногтем край стола, — ты решила, что можешь вот так, да? Выставить нас?
Кира не ответила. Она уже не знала, как отвечать. Внутри всё было тихо, как на дне колодца.
— Мама плачет, — добавил он. — Я не знаю, что ей сказать. Ей плохо, она не выдержит. Ты её убьёшь, если так и дальше пойдёт. Она человек с чувствами, между прочим. Не робот.
— А я? — Кира подняла голову. — Я кто?
— Ну ты сильная, — он пожал плечами. — Ты справишься. Ты же всегда справлялась.
Эта фраза ударила. Она так часто слышала её. «Ты сильная». Сильная — значит, обязанная терпеть? Сильная — значит, ресурс? Сильная — значит, ничего не проси, не жалуйся и не жди помощи?
— Я не справляюсь, Дань. Удивительно, правда? Я устала. От тебя. От твоей мамы. От себя с вами.
Он помолчал.
— Я найду работу, Кира. Всё наладится. Ты просто… пережди. Мы же семья.
Она впервые за долгое время усмехнулась. Горько.
— Даня. У тебя вчерашние носки третий день на балконе сушатся. Твоя мама прячет от меня сыр, потому что «я жру как слон». И вы оба живёте у меня, на мои деньги, в моей квартире. Это не семья. Это… коммуналка из ада.
Он вскочил.
— Да ты эгоистка! Ты просто хочешь остаться одна, чтобы всё было под тебя! А мы что, мусор? Мы тоже люди! Мы тебе верили! Ты что, совсем озверела?
Он кричал. Она не отвечала. Только смотрела.
Через пару минут появилась Мария Савельевна. С платочком в руках и трагическим лицом.
— Я знала, что всё к этому идёт. Я так и говорила, — заявила она, поглаживая себя по груди. — Слишком ты всё под себя строишь, Кира. Людей раздавила. Семью разрушила. Мужа своего лишаешь опоры. Мать — крова. Себя — души.
— А вас не смущает, что я всем этим и была? — не выдержала Кира. — Кровом, душой, деньгами, ужином, стиралкой и банком.
— А теперь — предатель, — подытожила свекровь и демонстративно повернулась к сыну. — Мы уезжаем, Даня. Пусть живёт в своём холоде. Не женщина, а айфон с функцией расчета квартплаты.
Кира встала. Всё внутри сжалось, но голос был спокойным.
— У вас час. Потом я меняю замки.
Мария Савельевна всплеснула руками.
— Бессердечная! Чтоб ты… чтоб у тебя…
— Не утруждайтесь, — оборвала Кира. — Я уже всё услышала за эти два года.
Они ушли. Без драки. Без полиции. Без истерики на лестнице. Просто — ушли. И только когда за дверью всё стихло, Кира заплакала. Мелко, беззвучно. С трясущимися пальцами и странной пустотой в груди.
Прошло два дня. Потом неделя. Потом ещё. Никто не звонил. Даниил отписал одно короткое сообщение: «ты разрушила всё». И стерся.
Кира начала медленно возвращаться к себе. К своим делам, привычкам, музыке, которую перестала слушать. К квартире, в которой наконец-то стало тихо. К жизни, в которой не нужно было держать трёх взрослых людей на своих плечах.
Однажды в магазине на кассе она стояла с упаковкой сливочного масла и услышала, как кто-то позади спорит с пожилой женщиной. Громко, с раздражением. Молодая девушка не могла понять, почему та лезет без очереди. Кира повернулась и увидела, что это — Мария Савельевна. Одна. Без маникюра. Без жалоб. С пакетиком гречки и просроченным кефиром.
Они встретились глазами. Мария Савельевна отвела взгляд и сделала вид, что не узнала.
Кира вышла на улицу, вдохнула полной грудью и наконец сказала себе вслух:
— Я не обязана быть спасателем для тех, кто тонет и тащит меня за собой.
И пусть это звучало грубо. Пусть это было не по-женски. Но это была правда.
