Виктория, тридцать три года, бухгалтер с нервами, стертыми в тонкую паутинку, жила по инерции. Утром — электричка, отчётность и Нина Степановна на линии с «а что у вас опять в холодильнике пусто?», вечером — Сергей, муж, с вечным «ты не понимаешь, мама хочет как лучше». Квартиру Виктория получила от тёти Лили — та умерла, как и жила, тихо, оставив после себя не детей, не памятник из гранита, а двухкомнатную на Калужской и запах валерьянки в диване.
Сергей въехал туда через неделю после свадьбы, а через месяц уже говорил: «Вика, ты же понимаешь, это теперь наша с тобой семейная». То, что свидетельство о собственности — на её имя и только на её, как-то «терялось» в этой семейной арифметике.
— Вика, это нормально, что мама будет пожить пару недель, — как бы между прочим бросил Сергей в понедельник утром, завязывая галстук.
— Сергей, это квартира не в аренду сдаётся. И не гостиница, — Виктория включила чайник, не глядя на него. — Тем более, две недели — это у неё значит «навсегда».
Он закатил глаза:
— Ты всё преувеличиваешь. Она только пока ремонт в ванной доделает. Неужели тебе жалко помочь человеку?
— Жалко? Жалко мне себя. Знаешь, когда я от неё в последний раз отдохнуть могла? Когда она в санаторий уезжала, и даже оттуда слала голосовухи на пять минут с перечислением моих грехов!
Она говорила тихо, но пальцы на чашке с чаем побелели. Сергей махнул рукой и ушёл, не попрощавшись. И через два дня в квартиру въехала Нина Степановна — с четырьмя сумками, скалкой и мясорубкой, как на полноценную войну.
С этого дня Виктория стала жить «на цыпочках». Нина Степановна просыпалась в шесть и начинала стучать дверями. Откровенно рылась в её вещах — однажды прямо сказала:
— А что это у тебя столько нижнего белья? Куда ты его носишь, интересно?
Виктория вздрогнула, но промолчала. Через день свекровь стала переставлять мебель: «Так ведь Feng Shui!» И без стука заходила в ванную. Потом пошли разговоры о том, как «в этой квартире нет духа семьи».
— А вот если бы вы с Серёженькой взяли ипотеку, как все нормальные люди, — начала Нина Степановна за ужином, когда Виктория нарезала сыр.
— Мы не «все», — отрезала Виктория, не поднимая глаз. — У меня своя квартира, и в ней никто ипотеку не брал.
— А чего ты такая нервная? Что за тон? Я, между прочим, мать твоего мужа.
— А я — хозяйка этой квартиры. Напоминаю, если вдруг забыли.
Свекровь поджала губы.
— Разве я претендую? Я только предлагаю. Ты слишком остро реагируешь.
Виктория встала и молча убрала со стола её тарелку. Та, как по команде, вскочила:
— Ах вот как! Значит, я тебе лишняя?
— Лишняя — не то слово. Удушающая, липкая, как плесень в ванной!
Из соседней комнаты вышел Сергей.
— Вы чего опять сцепились? Мам, не надо так резко. Вика, ты тоже будь помягче. Она старается, она же ради нас…
— Ради кого?! — вспыхнула Виктория, срываясь впервые за всё это время. — Ради себя. Ради контроля. Ради того, чтобы каждое утро я слышала, как я никчемная хозяйка и плохая жена!
Сергей замер. Нина Степановна всплеснула руками:
— Я? Я никому не мешаю! Просто помогаю! Ну кто тебя будет терпеть с таким характером? Мой сын бы давно мог жить в нормальных условиях, если бы не…
— Не что? Не тётя Лилина квартира? Так вот, послушайте меня оба. Это МОЯ квартира. И с завтрашнего дня в ней живу только я. Всё. Хватит.
Молчание. Только тиканье часов и звон в ушах. Сергей вышел, громко хлопнув дверью, Нина Степановна пошла в комнату, бормоча:
— Вот и видно, кто тут с ума сходит. Молодёжь без тормозов…
Но Виктория уже не слышала. Внутри всё дрожало, но в этой дрожи было — впервые — что-то похожее на силу.
Виктория проснулась от шума. В коридоре кто-то громыхал вешалкой и ругался сквозь зубы. Она посмотрела на часы — 06:17.
— …Ишь ты, хозяйка, командует! Я тут по ночам спать не могу, вещи свои собирай, а сама потом с юристами бегаешь, — бубнила Нина Степановна, явно не ожидая, что Виктория выйдет в халате и с лицом человека, которому уже нечего терять.
— Что происходит? — голос у Виктории был хриплым, но без дрожи.
— Я ухожу. По-хорошему. Как ты хотела. Только ты ещё вспомнишь, как тебе хорошо жилось, когда я была рядом, — Нина Степановна злобно ухмыльнулась, обвязав сумку резинкой от банки.
— Отлично, — кивнула Виктория. — Только дверь за собой, пожалуйста, не забудьте закрыть. Желательно снаружи.
В этот момент в квартиру влетел Сергей, с таким лицом, будто ему сообщили о пожаре. Без «привет», без «что случилось», сразу:
— Это ты её выгоняешь? Ты в своём уме?
— Я не выгоняю. Я ставлю границы. Хотя нет — я наконец возвращаю контроль над собственной жизнью.
Сергей прошёл на кухню, врезал кулаком по столу — посуда подпрыгнула.
— Я не позволю тебе так обращаться с моей матерью!
— А ты мне позволил жить под её давлением? Годами?! Или ты не видел, как она мной помыкала?
Нина Степановна, раздувшись, как чайник на плите, присела на табурет у двери, разыгрывая сердечный приступ:
— Я столько для вас делала! Стирала, готовила, следила, чтобы эта квартира была чистой… А ты! Ты — змея!
— А вы — паразит. Присосавшийся к моим нервам и квадратным метрам, — выдохнула Виктория. — Всё, мне надоело.
— Ты истеричка, — сказал Сергей, глаза его метались, как у человека, который чувствует, что всё выходит из-под контроля. — Ты всегда всё доводишь до крайности. Никто кроме тебя бы не обидел пожилую женщину.
Виктория замолчала. Посмотрела на мужа. Медленно. Словно впервые.
— Сергей. Пожилую? Она — манипулятор. Ты не замечал, как она за моей спиной рылась в моём телефоне? Как подговаривала тебя на ипотеку, хотя знала, что квартира не твоя? Как говорила, что я «не тяну» быть женой?
— Это всё выдумки!
— Ты серьёзно? Она вчера назвала меня «пустоцветом», а ты сидел и ел её селёдку под шубой. Тебя всё устраивает, пока я тихая. Но теперь — всё. Я подаю на развод.
Сергей рассмеялся. Грубо, с хрипом.
— Ты не можешь просто так выставить меня из квартиры. Мы женаты! Половина всего — моя!
— О, вот и началось, — Виктория усмехнулась. — Ты пришёл ко мне с сумкой и кроссовками. Вложился разве что в счёт за воду. А теперь — половина? Ты уверен, что хочешь идти этим путём?
Сергей встал. Подошёл вплотную. Виктория сжалась, но не отступила.
— Я подам в суд. Ты думаешь, у тебя есть шанс?
Она выдержала паузу. Потом медленно, по слогам:
— Сле-дуй. В суд.
— Это война, — прошептал он, глядя ей в глаза.
— Нет. Это развод. Война — это то, что у нас уже было. Я — выхожу.
Через три дня на пороге квартиры появилась повестка. Суд. Сергей подал иск на раздел имущества. А Нина Степановна — заявление о «вынужденном проживании». Их адвокат, как потом выяснилось, специализировался на «отжимах». Всё стало ясно.
Виктория сидела на кухне с Еленой Андреевной, женщиной с седой косой и голосом, как у диктора новостей девяностых. Та листала бумаги и кивала:
— Так. Квартира до брака. Имущество не общее. Плюс вот это аудиосообщение — хорошее доказательство давления. У нас шансы отличные. Главное — не растеряться в суде.
— Я не боюсь. Знаете, когда по тебе каждый день проезжаются сапогами, а потом говорят: «Ты чего такая мятая?» — страх выгорает.
— Ну, тогда готовьтесь. Они будут лезть из кожи вон. Особенно мать. Такие просто так не сдаются.
В суде Сергей стоял натужно уверенно. Говорил про «совместную жизнь», про «вклады», даже упомянул «моральный ущерб». Нина Степановна театрально всхлипывала, вытирая слёзы платком с вышитой буквой «С».
Когда дошла очередь до Виктории, она встала. Сдержанно, чётко:
— У меня нет цели мстить. У меня есть цель — жить спокойно. Без контроля, без вторжений, без склок. Я отстояла квартиру — теперь хочу отстоять себя.
Судья кивнул. Защитница из стороны мужа начала бурчать про «нравственные страдания». Виктория не слушала. Ей вдруг стало всё равно — как будто с неё сняли бетонный рюкзак.
После заседания Сергей догнал её у выхода. Пальто расстёгнуто, лицо перекошено.
— Ты думаешь, ты выиграла? Это только начало. Я тебя затаскаю по судам.
— Валяй. Только не забудь один момент, — она подошла к нему вплотную. — Теперь я знаю себе цену. И не дам себя сбить с толку ни тебе, ни твоей матери, ни даже всей вашей семейке.
Он открыл рот, но Виктория уже развернулась и ушла.
Суд вынес решение в пользу Виктории. Квартира — её. Сергей и Нина Степановна поджали губы, а потом как один сгорбились, словно кто-то невидимый сорвал с них мундиры уверенности.
— Поздравляю, — сухо сказала Елена Андреевна. — Только это не конец. Сейчас они затаятся. Потом будут жалобы, угрозы, письма на почту, соседям жаловаться — я таких знаю.
Виктория только кивнула. У неё было чувство, будто она пересекла реку, в которой чуть не утонула. Но берег оказался не райским. Пустота там. И эхо шагов. Свобода — штука сложная. Особенно когда не с кем разделить тишину.
Через неделю в дверь позвонили. Виктория отложила чашку с кофе и надела домашние штаны — в таких на улицу выйти нельзя, но дома — самое то. Открыла.
На пороге стояла Маша. Её племянница. Двадцать два года, фиолетовые ногти, тяжёлый рюкзак и грустные глаза. Однажды, два года назад, на семейном сборище Маша назвала Нину Степановну «диктатором». С тех пор родня объявила её сумасшедшей.
— Привет, тётя Вика… Я… мне некуда идти.
— Заходи, — сказала Виктория, не думая.
Оказалось, Маша сбежала от матери — родной сестры Виктории. Та заперла холодильник на висячий замок, отключила интернет и заставляла искать работу с фразой «ты у меня не на курорте». Маша поступила в магистратуру, устроилась в кофейню — но этого было мало. Дома всё заканчивалось одним: «Ты должна!»
— Я просто хотела… жить спокойно, — Маша наливала себе чай. — Без контроля. Без вот этого: «Я тебя родила — ты должна!»
— Знаешь, — Виктория уселась напротив. — Когда-то мне говорили то же самое. Только другими словами. Но смысл один: «Ты — вещь. Ты — функция. Ты — ресурс».
— А ты смогла?
— Не сразу. Но да.
Они сидели в кухне, и в какой-то момент обе засмеялись. От напряжения. От ужаса. От того, что хоть кто-то рядом понимает.
Но через день на телефоне Виктории всплыло имя, которое она пыталась вычеркнуть из памяти.
Сергей (бывший)
Звонил настойчиво. Потом написал: «Нам нужно поговорить. Это серьёзно».
Она ответила холодно: «О делах — только через адвоката».
Через два часа — снова звонок. Потом третий. На четвёртый она подняла трубку.
— Что?
— Ты опять выставляешь себя жертвой, да? А я кто? Ты вообще в курсе, что моя мать в больнице?
— И при чём тут я?
— У неё гипертонический криз, Вика. Ты её выгнала — она не перенесла. Я теперь с этим один. Спасибо тебе, мать года.
— Ты… ты вообще слышишь, что говоришь? — голос Виктории дрогнул. — Вы оба травили меня годами. А теперь — я виновата?
— Если бы ты была нормальной, ты бы нашла способ всё решить. А не вот это вот: суды, истерики, сопли. Раз ты такая умная — сама и живи!
— Так и живу. Без тебя. И, между прочим, прекрасно, — бросила Виктория и отключилась.
Через день у подъезда Виктория заметила машину. Сергей сидел внутри, курил, глядя прямо перед собой. Когда она проходила мимо — вышел.
— Я не для скандала, — сказал он. — Просто… мне пусто.
— Привыкай, — кивнула Виктория. — Я тоже привыкла.
Он молчал. Потом тихо добавил:
— Мать говорит, ты сдурела. Что тебе в одиночку будет страшно.
— Она ошибается. Это ей страшно. Без контроля. Без власти. А мне… мне просто дышать стало легче.
Маша тем временем перекрасила волосы, прикрутила в ванной полку и принесла булки с корицей. Они сидели на кухне, слушали «Би-2» и спорили о том, кто токсичнее — советские бабушки или тиктокерши.
И вдруг Виктория поняла, что смеётся. По-настоящему. Не сквозь зубы. Не из вежливости. А так, как не смеялась годами.
Через два месяца ей пришло письмо: Сергей отказался от иска. Видимо, кто-то убедил его, что дальше можно только проигрывать.
Она сидела у окна, смотрела, как мартовская лужа отражает небо. И думала: иногда, чтобы стать собой, надо потерять всех, кто думал, что владеет тобой.
Конец.
118
5
