— Я просто не понимаю, чего ты так упёрлась, — голос Максима звенел от нарочитого спокойствия. Он стоял у окна, одной рукой придерживая чашку с кофе, второй лениво почёсывая грудь под серой, когда-то белой футболкой. — Мы же вместе живём. Вместе! Два года, между прочим. А ты всё «моя квартира, мои стены, мои шторы»…
— Стоп. Какие шторы? — Вероника подняла брови и отложила полотенце, которым вытирала посуду. — Ты что-то путаешь. Шторы мне тётка отдала. А вот всё остальное — да, моё. По документам, по факту, по справедливости.
Кухня была маленькой, но светлой. Кафель, потёртый у плиты, новенький холодильник, купленный в кредит, который она сама же и закрыла досрочно. Здесь не было дизайнерского шика, но было уютно. Вероника этим гордилась. Своим. Каждой розеткой, каждым краном, который она устанавливала с сантехником — сама. Максим, конечно, тогда куда-то «срочно уехал на день».
Он усмехнулся, с шумом отпил кофе и, не глядя, бросил:
— Ну я ж не говорю — всё перепиши. Просто символически. Половину. Это жест. Символ веры, как говорится. В нас.
Вероника подошла к стулу, села. Помедлила. Положила руки на колени. И тихо, почти ласково, произнесла:
— Символ веры у тебя должен быть в себя, Макс. А не в мою недвижимость.
Максим рассмеялся, искренне, с тем мерзким придыханием, от которого у неё всегда немело за грудиной.
— Ага, понятно. Началось. Опять ты в своём репертуаре: сильная, независимая, вся из себя «сама всего добилась». Ну и добилась, поздравляю. Только теперь мы живём вместе, а значит, всё общее. Так логично.
— Логично? — она хмыкнула. — Тогда давай подумаем логично. Кто платил ипотеку?
— Да это было до меня, я же не отрицаю, — он тут же вскинул руки. — Но мы живём вместе, я ж тебя поддерживаю морально…
— И мораль — это, конечно, очень дорого нынче, — перебила она. — Особенно если вспомнить, кто последний раз закупал продукты. Кто платит за интернет. Кто недавно зуб лечил за двадцать тысяч. Чьи это были деньги, Макс?
Он пожал плечами, будто обсуждал не важный разговор, а вечерний сериал.
— Ну ты же всё равно это сделала. И я рядом был. Эмоционально поддерживал. Ты чего сейчас всё в цифры переводишь?
Она вздохнула. Глубоко. Медленно. Чтобы не сорваться. Потому что срыв был на подходе, совсем рядом, дышал ей в ухо.
— Я перевожу в цифры, потому что ты — лентяй, Максим. Потому что за два года ты ни разу не заплатил за квартиру. Ни разу не предложил скинуться. Ни одной чашки не помыл, если тебя не пинать. Ты сидишь, жрёшь мои продукты, смотришь мой телевизор, пьёшь кофе, который я покупаю… и теперь хочешь, чтобы я переписала на тебя половину своей квартиры. За красивые глаза?
— Ясно, — отозвался он с деланным спокойствием. — Значит, ты считаешь, что я у тебя на шее?
— Я знаю, — ответила она. — Не считаю. Знаю.
Максим резко отодвинул стул, отчего тот противно заскрипел по линолеуму, и заглянул ей в лицо.
— Вот так значит, да? А то, что я тебе ночами спину грел, это ничего? То, что поддерживал, когда у тебя на работе кошмар был? Ты разве не помнишь, как плакала? Кто рядом был?
— Ты рядом лежал. Под одеялом. И рассказывал, что всё само рассосётся. Спасибо. Очень помогло, — теперь в её голосе зазвенело холодное железо. — А потом пошёл спать. Потому что у тебя «голова заболела». В девять вечера. В пятницу.
Он молчал. Не злился — не умел. Уходил в сарказм.
— Значит, я у тебя паразит? Так, может, выселишь меня, раз такая правда вскрылась?
— Не соблазняй. Мы ещё не дошли до кульминации, — бросила она, вставая. — Ты что хотел, Макс? Чтобы я восхитилась? Сказала: «О да, любимый, ты спал со мной два года, бери половину квартиры!» Это что, новая форма брачного контракта?
— Ты невыносимая, — процедил он.
— А ты — халявщик, — ответила она просто. — И ты всегда таким был. Я просто долго не хотела это видеть. Потому что привыкла всё тащить сама. Но знаешь, у меня новость: я устала.
Максим шагнул ближе, запахло табаком и чем-то кислым, вроде вчерашней обиды.
— То есть всё? Решила, что я тебя не достоин?
— Я решила, что я себя не предам, — тихо сказала она.
Он вдруг резко повернулся и вышел в коридор. В другой момент она бы подумала, что он ушёл. Но нет. Он просто надел кроссовки, прошёл в ванную, полоскал рот и вернулся, будто ничего не было.
— Ладно, — сказал он, натягивая улыбку. — Прости, вспылил. Давай просто всё обсудим спокойно. Я понимаю, ты злишься… но мы же взрослые люди.
— Именно поэтому, Максим, — Вероника смотрела в окно, в вечерний свет, в прохожих с пакетами, в чьи-то жизни, — именно поэтому я больше не хочу быть твоим «общим будущим».
Он помолчал. Подошёл ближе. Но не дотронулся.
— Ты правда из-за какой-то бумажки готова всё разрушить?
Она повернулась. Медленно. И впервые за долгое время улыбнулась — не ему, себе. Со странной лёгкостью, с внутренней победой. Маленькой, но громкой.
— Я всё это построила одна. И разрушать тоже буду сама. Но уж точно — не ради тебя.
Максим сжал губы в тонкую линию и отошёл. Сел. Задумался. Его ладони слиплись от кофе.
И впервые — впервые за два года — в этой квартире стало по-настоящему тихо. Напряжённо. Словно стены тоже ждали, чем всё закончится.
— Да ты сначала купи квартиру, как я, — голос Вероники трещал, как старое радио, в котором барахлит антенна. — А потом будешь говорить, легко это или нет! А то только и умеешь, что требовать и права качать!
Она стояла на пороге кухни, сгорбившись от злости, будто сама себе мешала дышать. Руки дрожали. То ли от ярости, то ли от усталости, которую копила годами. Максим лениво развалился на диване в зале, будто смотрел футбольный матч, а не участвовал в бытовом землетрясении.
— Вот опять понеслась… — пробурчал он, не отрывая взгляда от телефона. — Что за привычка — как только разговор заходит о чём-то важном, ты сразу в позу? Уж прости, что не влюбился в твою ипотеку.
Вероника шагнула вперёд. В её взгляде уже не было ни иронии, ни сарказма — только лопнувшее терпение.
— Ты называешь это «важным»? Оттяпать половину квартиры — это у тебя важный разговор? Максим, ты два года жил, как сыр в масле. Бесплатно. На всем готовом. Кто тебе дал право на что-то претендовать?
— Я твой муж, почти! — вскинулся он. — Мы вместе спим, живём, в магазин ходим — чем не семья?
— «Почти» — это ключевое слово, — процедила она. — И спим мы вместе только потому, что ты слишком ленив, чтобы платить за съём.
Максим вскочил.
— Ах вот как? Значит, ты считаешь, что я у тебя приживал?
— Нет, я точно знаю, — отрезала она. — И знаешь, чем отличается приживал от просто неудачника? Приживал ещё и наглеет. А ты — прямо учебник по этой теме!
Он подошёл ближе, почти нос к носу. Лицо пылало — не от стыда, а от уязвлённой гордости.
— А ты — стерва. Вечно недовольная, вечно уставшая, с этими своими счетами и списками, будто я тебе бухгалтер. Ты не женщина — ты казначей в юбке!
— А ты не мужчина, — отбросила она, уже не сдерживаясь. — Ты балласт. Ты рюкзак с картошкой, который я зачем-то таскала два года. А теперь спина болит, прости. Надо сбросить.
— Да пошла ты! — взорвался он. — Сама-то кто? Без меня была бы в одиночестве с хомячком и книгами по саморазвитию!
Вероника рассмеялась. Громко. В голос. И по-настоящему.
— О, неужели ты запомнил мои книги? Значит, хоть раз видел, как я читаю. Это уже достижение.
Он схватил кружку со стола — её любимую, с надписью «Я не упрямая, я просто права» — и с силой поставил обратно, отчего она звонко стукнулась об столешницу.
— Ты вообще слышишь себя? С тобой невозможно жить! Ты контрол-фрик, всё считаешь, всё записываешь! Да ты сама не способна на настоящие отношения!
— А вот ты — способен, да? — прищурилась она. — На отношения, где женщина работает на трёх работах, а мужчина лежит в трусах и рассуждает о «символизме». Очень «настояще».
— Да ты просто обиженная! — взвизгнул он. — С детства, видимо. Думаешь, если сама всего добилась, то можешь теперь всеми управлять?!
Она сделала шаг к нему. Молчала секунду. Потом заговорила тихо, но с той опасной тишиной, за которой обычно следует гроза:
— Нет, Максим. Я думаю, что если я чего-то добилась — значит, это моё. А если ты ничего не добился — то и требовать тебе нечего. Ты не партнёр. Ты — квартирант, забывший, что живёт за чужой счёт.
— Так выгни меня! — рявкнул он, скинув рукой со стола пачку чеков. — Ну давай! Прямо сейчас! Хочешь быть крутой? Выгни! Посмотрим, кто кого!
Вероника посмотрела на его лицо — покрасневшее, с вздутыми венами на шее, глазами, в которых плескалась не злость, а страх. Страх быть выкинутым из удобной зоны комфорта. Страх впервые заплатить за себя самому.
— Ты думаешь, я не смогу? — спросила она тихо, как уговаривают себя перед прыжком с обрыва.
— Сомневаюсь, — бросил он. — Ты же боишься остаться одна. У таких, как ты, всегда кто-то есть под рукой. Для фона. Для статуса. Чтобы не казаться пустой.
Это была подлая, меткая реплика. Она знала, куда он бьёт. И он знал.
Она медленно подошла к двери, открыла шкаф, вытащила чемодан — тот самый, который хранила ещё с командировок в молодости — и поставила посреди комнаты.
— У тебя есть час, Максим.
— Что? — опешил он.
— Один час. Чтобы собрать вещи и уйти. И давай без драмы. Чемодан на колёсиках — сам выбрал, помнишь? «Удобный, на случай, если в жизни придётся срочно валить», — цитирую.
Он смотрел на неё, как на сумасшедшую. А она больше не кричала. Не кипятилась. Она уже всё решила. Два года терпения вскипели, и теперь только пар выходил.
— Ты серьёзно, Вера? — голос дрожал. — Ты правда меня вот так просто выставишь?
— Не просто, — ответила она. — Очень сложно. С болью. С разочарованием. Но выставлю.
Он молчал. Потом, со скрежетом, с матами под нос, с хлопаньем дверец — начал собирать вещи.
Она стояла у окна, глядя, как на улице проезжает трамвай. Люди в нём, наверное, ехали по делам. Кто-то к детям, кто-то к внукам, кто-то просто домой. И никто из них не подозревал, что в квартире на третьем этаже, под обоями в цветочек, разворачивается мини-драма. Не сериал. Не постановка. Живая, настоящая.
— И не жди, что я вернусь, — кинул он напоследок, проходя мимо.
— Не жди, что я попрошу, — ответила она.
И хлопнула дверь.
Осталась тишина. Пахло кофе и мужским парфюмом, который она всегда терпела из вежливости. Теперь можно будет выбросить и освежитель, и эти его «спортивные» кроссовки из прихожей, и грязную пепельницу.
Вероника прошла по комнате. Присела. Провела рукой по подоконнику. И вдруг разрыдалась. Не от жалости к нему. Не от страха. А от облегчения.
Она выгнала не просто Максима. Она выгнала привычку жить чужими надеждами.
Впереди было неизвестное.
А пока — её квартира. Её тишина. И её победа.
Глава 3. Чужие руки на твоей двери
Утро началось с острого, колючего чувства свободы. Знаешь такое? Когда просыпаешься в своей постели, в своей квартире — и вдруг ловишь себя на том, что никто не храпит, не требует «сделать яичницу», не оставляет мокрые носки на полу, как следы преступления. В квартире — тишина. А в тебе — грохочет адреналин. Радость? Да нет. Больше похоже на опустошение с привкусом победы. Как после операции под наркозом: жив, но уставший.
Вероника проснулась позже обычного. Никуда не спешила. Уволилась с утренней подработки — той самой, куда мчалась, пока Максим в халате пил кофе и «искал себя». Она наливала себе кофе и впервые за долгое время слушала не упрёки, а музыку. Старую, с кассет — то, что когда-то любила, пока не начала подстраиваться.
На кухне — тепло. За окном — лето, в которое она въехала одна. И в этой одиночке было что-то… настоящее. Впервые за годы никто не оценивал её трат, не спрашивал, зачем она купила новый полотенцесушитель, и не крутил пальцем у виска, когда она записывалась к стоматологу «в дорогую клинику».
Всё шло хорошо.
До того дня.
Она возвращалась из магазина. С двумя пакетами, как нормальный человек: с молоком, курицей, парой яблок и новым средством для чистки кафеля — «Санитол Эксперт», чтобы стереть запах бывшего.
И вот — ступеньки. Её третий этаж. Подъезд, где она знает каждого соседа. И вдруг…
— Ну здравствуй, Верунь.
Он сидел прямо у её двери. Максим. С таким лицом, будто просто вышел на перекур. Как будто не орал неделю назад «ты сдохнешь в одиночестве!» и не тащил чемодан с надутыми щеками, как пятилетний в детсад.
— Что ты тут делаешь? — она даже не пыталась скрыть, что голос дрогнул.
— Разговаривать пришёл, — он встал, поправил футболку и потупил взгляд. — Мне нужно объясниться.
— Ты должен был объясниться два года назад. Или хотя бы в ту ночь, когда я дала тебе час на сборы. Помнишь? Ты выбрал хлопнуть дверью.
Он откашлялся. Видимо, готовился. Репетиция была. Может, даже перед зеркалом.
— Я был зол. Уязвлён. Ты выгнала меня, как последнего…
— А как надо было? С чаем, с пледом и медалью «Приживал года»?
— Вера… — он сжал кулаки. — Я многое понял. Правда. Живу у друга, на раскладушке. Работаю курьером. Пашу. Не пью, не тусуюсь. Даже читать начал — «Семь навыков высокоэффективных людей». Смешно, да?
— Смешно, что ты только сейчас начал понимать, что взрослым быть — это не лозунг, а каждодневная рутина. Не пил? А раньше мешало?
Он сглотнул. Сделал шаг ближе. А она — назад.
— Я не за этим, Вера. Я… Я хочу попробовать начать всё сначала. С чистого листа.
Она замолчала. Глаза на нём — прямые, холодные. Как у врача, который знает диагноз и не хочет врать.
— Максим… ты не чистый лист. И я тоже. Мы оба — помятые черновики.
— Но ведь у нас что-то было… — он всё ещё верил. — Мы же были близки…
— Да. Были. Когда я думала, что любовь — это отдавать без остатка. А ты думал, что любовь — это получать без условий.
Он потупился. Впервые — не притворно.
— Я не справился, — выдохнул он.
— Не справился — это когда ты упал и встал. А ты упал и лёг поудобнее. С подушкой. На моей кровати.
— Дай мне шанс.
— А если бы я не выгнала тебя? Сидел бы до сих пор, почесывая пузо?
— Я… не знаю.
— Вот и я не знаю. Но знаешь, чего я точно не хочу? Опять в это вляпаться.
Он кивнул. Понял. Хотя, может, и сделал вид. Но ушёл. Молча. Без хлопков. Без театра. Спокойно. Наверное, впервые в жизни — по-настоящему.
Через неделю к ней пришёл ещё один человек. Совсем другой.
— Мам, я подумала… Может, я к тебе перееду?
Это была Лиза, её дочь. Та самая, которая год назад с треском ушла жить к бойфренду в «лофт со свободой». Та, которая в 22 уже всё знала про жизнь и «материнское давление».
— Что-то случилось? — Вероника сидела напротив, удивлённая, но не настороженная.
— Он… оказался слабым. Живёт за мой счёт, мам. Говорит, у нас «партнёрство». Я — его вдохновляю, а он пишет музыку.
— И ты финансируешь вдохновение?
Лиза криво улыбнулась. Очень похоже на свою мать.
— Похоже, у нас с тобой семейный талант на таких…
Они рассмеялись. По-настоящему. Со слезами.
В ту ночь они вдвоём пили чай. На кухне. Где недавно кипел скандал. Где сегодня — было тепло, тихо и даже уютно.
— Мам, ты ведь не сразу его выгнала?
— Нет. Слишком долго думала, что всё образуется.
— А почему выгнала?
Вероника посмотрела на неё, чуть склонив голову. Как будто отвечала себе.
— Потому что однажды проснулась и поняла: если я сама себя не защищу, никто не защитит. И если я позволю кому-то обесценить мой труд — он это сделает с радостью.
Лиза молчала. Потом медленно кивнула.
— Я тоже проснулась.
На следующее утро они вдвоём отвезли чемодан Лизы к Веронике. Сняли замок с кладовки, сделали перестановку, купили новые занавески — нет, стоп, без штор!
Купили сковороду и кофеварку. Потому что кофе с дочерью — совсем не то, что с Максимом.
Вера больше не боялась одиночества.
Потому что одиночество — это не отсутствие мужчины.
Это — когда живёшь с тем, кто тебя не уважает.
А теперь в квартире жило уважение. И две женщины. Помятые, уставшие. Но настоящие.
С чистыми, пусть и не новыми, страницами.
