— …Да что ты себе позволяешь, Ульяна?! —
Голос Нины Васильевны звучал с той особой вибрацией, с какой пожилые женщины обычно выговаривают внукам за проломленную шапкой прическу или невыключенный телевизор. Только в данном случае объектом воспитания была вполне взрослая женщина с двумя дипломами, парой крупных проектов и подписанным накануне контрактом с европейским IT-холдингом.
— Я просто на работе. У меня релиз. — Ульяна с трудом удерживалась от фальцета. Хотелось орать. Или хотя бы хлопнуть дверью. Или поджечь куртку Нины Васильевны, которая воняла как склад валерьянки и укропной воды.
— Работа у неё, — не унималась свекровь, втаскивая на кухню очередной контейнер с чем-то подозрительно бурым, судя по запаху — плов из позавчерашнего мяса или из соседского кота. — Тридцать лет! А детей нет. Муж голодный. Дом — как после взрыва!
— У нас робот-пылесос, — буркнула Ульяна, проходя мимо и нащупывая взглядом ноутбук на подоконнике. Он мигает зелёным: пора разворачивать сервер. В голове бьётся в такт курсору мысль: сейчас начнёт про кастрюли. Пять, четыре, три…
— А в кастрюле-то, между прочим, пусто! Я всё понимаю — мода, феминизм, работа. Но ты — ЖЕНА. А не мальчишка в очках. — Нина Васильевна встала между Ульяной и ноутбуком, выставив вперёд грудь и банку с маринованными кабачками. Эдакий домашний блокпост. — У нас с Виктором Степановичем, между прочим, трое детей. И ничего. Жили. И не пикали.
— Может, вы просто не знали, что пикать можно? — Ульяна почти ласково улыбнулась. Но в голосе хрустело, как наледь под каблуками. — А насчёт троих — поздравляю. У меня один — и тот из детсада не забрал. Ваш сын, между прочим. Который на кухне сидит и делает вид, что слышит космос, а не вас.
— Не смей говорить так об Андрюшеньке! Он устал. Он работает. Он тебя на руках должен носить, а ты… с какой-то там… базой данных…
— С PostgreSQL, — выдохнула Ульяна и села на табурет у холодильника. Ноги тряслись, как после беговой дорожки, хотя она всего-то отстояла спор длиной в пятнадцать минут. — И вы правы. Я не ем ваши кабачки. Не шью. Не вяжу. И да, у меня релиз.
Из комнаты донёсся предательский хруст чипсов. Андрей. Его дипломатическая тактика сводилась к одному: не вмешиваться. Не говорить. Не дышать громко. И не вылезать из-за монитора, пока не утихнет буря. Но сегодня… сегодня его нейтралитет был как минимум труслив. А как максимум — предательство.
— Андрей, — позвала она. Голос был ровный, почти спокойный. — А ты как считаешь? Нормально, что твоя мать приходит сюда без звонка? Нормально, что раздаёт приказы и советы, как будто я школьница, а не твоя жена?
Пауза. Хруст. Глоток кваса. Небрежный вздох.
— Ну… маме просто не всё равно. Она хочет помочь…
Ульяна встала. Это было как движение шахматной фигуры, когда понимаешь, что это — последний ход.
— Помочь? — она засмеялась. Смех вышел сухой, усталый. — Потрясающе. Вы трое, получается, строите семейное гнездо, а я в нём — кто? Овощ из супа, который вы решаете, варить ли или слить в раковину?
Нина Васильевна схватилась за грудь. Не театрально, нет. Скорее с обидой, как старушка, у которой в автобусе отняли место.
— Вот неблагодарная… Я же ради вас всё. Готовлю, стираю, советы даю. А ты… гонишь меня. Прямо с кухни.
— Я — не гоню. Я просто не приглашала.
— Ну и живи тогда как хочешь! — крикнула Нина Васильевна и вышла. Нет, даже не вышла — выпорхнула, драматично, с выражением, будто за ней в коридоре вяло шёл оператор с камерой, снимая документальный фильм о брошенной матери.
Дверь хлопнула. Андрей вышел из комнаты, почесывая затылок.
— Ну ты, конечно… резкая. Могла бы и по-другому сказать.
— Я? — Ульяна села обратно, не веря ушам. — Ты сидел там, как мебель. И смотришь сейчас, как будто это я ей на голову уху из супа вылила. Андрей, ты вообще понимаешь, что происходит? Я тебя люблю. Но я не могу жить в этом… в вашей троичной системе. Где ты — спутник, мама — солнце, а я где-то на орбите?
Он отвернулся к окну. Молчал. Потом выдавил:
— Ну, может, если бы ты чуть меньше работала…
Это был удар. Не в спину. Прямо в грудь.
— Так, — Ульяна встала. — Всё. У меня совещание. Мне нужен ноутбук. А тебе — подумать. Серьёзно. Потому что если ты не можешь быть на моей стороне, то…
— Не угрожай, — оборвал он. — Ты всегда так. Или по-твоему, или никак.
Она смотрела на него, как на чужого. Как будто тот Андрей, которого она встретила два года назад на корпоративе, остался там — с пивом, шутками про баги и смущённой улыбкой. Этот был какой-то… выцветший.
— Да. Или по-моему. Потому что по-другому — я себя теряю. А я слишком дорого за себя платила, чтобы потерять.
Она забрала ноутбук. Закрыла за собой дверь в спальню.
А за стенкой снова хлопнула входная дверь. Это Нина Васильевна вернулась. Забыла свой контейнер с бурым пловом. Но теперь она вошла в квартиру с ключом. Без звонка. И с новыми претензиями.
Когда Нина Васильевна на следующий день зашла в квартиру своим ключом, не позвонив, не предупредив и даже не чихнув в трубку с утра, Ульяна знала — сегодня будет бой. Не потасовка, не обида, не спич с манипуляцией — бой.
Вчерашний разговор с Андреем остался в подвешенном состоянии, как несохранённый документ: вроде был, а вроде его и нет. Он ушёл спать, уткнувшись в смартфон, утром слинял пораньше, будто бы «сервер лёг, нужно на работу», а на самом деле — чтобы не смотреть ей в глаза. Трусливое бегство для взрослого мужчины. Но это, видимо, был его стиль.
Нина Васильевна открыла дверь и сразу прошлась по коридору с сумкой, как будто шла в гости к себе самой. В руках — контейнеры, пакет из «Пятёрочки» и, конечно, те самые глаза — глаза великомученицы, в которых отражался весь крест славянской бабушки.
— Ульяна, я всё поняла, — сказала она, не дождавшись даже приветствия. — Ты просто устала. От жизни, от работы. От роли женщины. Поэтому и злишься.
— Я не злюсь. — Ульяна достала кружку, молча подставила её под кофе-машину. — Я просто не понимаю, зачем вы приходите сюда, как проверяющий из ЖЭКа.
— Вот опять. Видишь? — Нина Васильевна развела руками. — Ты всё воспринимаешь в штыки. Я же тебе добра желаю!
— Ага, — кивнула Ульяна. — Прямо добра, сваренного в кастрюле.
Свекровь поставила пакеты на стол.
— Я, между прочим, вчера с Виктором Степановичем обсуждала. Надо тебе работу бросать. Всё равно эта ваша… как её… Постгрес — она же не вечная. А дети — вечные.
— Что? — Ульяна повернулась. Кофе перестал литься. — Что вы обсуждали?
— Что тебе лучше быть дома. Андрей устал. Я вижу. Он подавлен. Его не кормят. Его не жалеют. А он мужчина, ему нужна женщина. Настоящая женщина, Ульяна. Не с ноутбуком, а с бульоном.
И всё. Это была последняя капля.
— Знаете что, Нина Васильевна… — Ульяна шагнула ближе, положила руки на стол, наклонилась вперёд, как босс перед увольнением подчинённого. — Вы, кажется, перепутали адрес. Это мой дом. И я — не девочка из колхоза, которую можно напугать квашеной капустой. Я работаю. Я содержу себя. Я люблю вашего сына. Или, точнее, любила — до тех пор, пока вы не начали влезать к нам под кожу со своей тухлой философией.
— Ты меня сейчас оскорбляешь? — в голосе свекрови появилась сталь. Та, которой в своё время она, вероятно, выбивала зубы соседке за крашеную стену в подъезде.
— Нет. Я описываю ситуацию. Трезво. Без истерики. Просто скажите мне: зачем вы приходите сюда без звонка? Почему вы считаете себя вправе учить меня жизни, которую вы сами уже благополучно проели?
— Потому что ты — никто без моего сына! — выпалила Нина Васильевна, резко поднимаясь на ноги. — Ты пришла в его жизнь и сожрала её, как вирус! Ты работаешь по ночам, как крысa в серверной! Ты даже не родила ему ребёнка!
Громыхнула кружка. Ульяна её не бросила — уронила. Но со стороны это выглядело угрожающе.
— Повторите. — Голос у неё был тихий, как тишина перед бурей. — Ещё раз.
— Да. Не родила. Потому что у тебя вместо матки — карьерный рост!
Это уже было не просто хамство. Это было вторжение. И Ульяна — не сдержалась.
Она схватила кастрюлю с пловом — ту самую, вчерашнюю — и швырнула в раковину. Со звоном. С жирным плеском. С ошмётками риса на обоях.
— Вон. Из. Моего. Дома.
— Ты… больная! — Нина Васильевна взвизгнула. — Я всё Андрею скажу! Он тебя бросит, как бросают испорченные игрушки!
— Потрясающе, — Ульяна отступила назад, дышала тяжело. Сердце било в ушах. Голова звенела. — Скажите. Скажите ему. Только передайте: я — не его игрушка. И не ваша. Я — человек. Женщина. И имею право на жизнь, в которой вас, возможно, не будет.
Свекровь молча собрала пакеты. Но прежде чем выйти, добавила напоследок:
— Вы ещё вспомните мои слова. Только поздно будет.
Она хлопнула дверью. На этот раз — намертво.
Минут через сорок приехал Андрей. Ульяна сидела на полу. Просто сидела. С бокалом вина, который наливала как лекарство.
— Что случилось? — спросил он, не поднимая глаз.
— У нас была… беседа. С твоей мамой. Как в ток-шоу, только без рекламы.
Он прошёл на кухню. Увидел кастрюлю в раковине. Пятна на обоях. Ульяну с бокалом.
— Ты с ума сошла… — Он покачал головой. — Ты реально не умеешь держать себя в руках. Она в слезах уехала.
— Она влезла мне в матку, Андрей. Словами. И попыталась там всё перестроить под себя.
— Она просто волнуется! — выкрикнул он. — Ты работаешь ночами, дома бардак, мы отдалились! Она думает о нас. А ты…
— А я? — Ульяна вскочила. — Я, между прочим, вкалываю как лошадь. Чтобы мы могли жить здесь, а не у твоих родителей. Чтобы ты не ел доширак, пока твоя мамочка не приедет. Я — держу нас.
— Ну, если тебе так тяжело… может, и правда, пора переехать. К родителям. Продадим квартиру, начнём всё сначала. Там — спокойно. Помогут. Мама будет рядом.
И вот это был выстрел. В упор.
— Подожди… ты сейчас серьёзно?
— Да. Я устал, Уль. У нас семья разваливается. А мама — она сильная. Она соберёт.
Она смотрела на него и не верила.
— То есть… ты предлагаешь переехать к своей матери, чтобы она собрала нас обратно, как конструктор?
Он молчал. Значит — да.
— Тогда собирай. Сначала — свои вещи. Потом — свои яйца, которые ты ей давно отдал в пластиковом контейнере. А потом — свою тряпочную самооценку. Мне здесь жить — одной.
Он пошёл в комнату. Взял сумку. Молча. Без крика. Даже без взгляда.
А она осталась. Посреди кухни. В запахе вчерашнего плова. В молчании, которое кричало громче любой ссоры.
Прошла неделя. Семь утренников с кофе в одиночку, семь вечеров без споров за ужином, и одна жутко подозрительная суббота, когда Ульяна внезапно поняла — в квартире стало… тихо.
Не то чтобы лучше. Просто тишина.
Та самая, о которой пишут в книгах и под которую у бабушек в деревне начинают «болеть колени к дождю».
Та, в которой слышно, как работает холодильник и капает из старого крана в ванной.
Та, в которой слышно… себя.
Поначалу Ульяна действовала по инерции — вставала в семь, варила кофе, делала пару приседаний для приличия, открывала ноутбук. Работала. Но к вечеру не выдерживала: всё время ловила себя на том, что оглядывается — нет ли кого рядом.
Нет. Только кот. И тот не её. Пришёл с балкона, чужой. Постоял у двери и ушёл. Как Андрей.
С Андреем они не общались. Он не звонил. Она — тем более. Видела в мессенджере статус: «был в сети 2 минуты назад». От этого становилось холодно. Как будто заходил в её жизнь и сразу выходил. Даже не попрощавшись.
Но всё изменила встреча. Встреча, которая произошла в самом неподходящем месте — в «Ленте», у полки с шампунями.
— Ну, надо же, какие люди. Не на митинге карьеристок, а тут — между Head&Shoulders и «Чистой линией»? — ехидно заметила Нина Васильевна, возникнув сбоку, как злой дух из магазина.
Ульяна повернулась. Медленно. Без эмоций.
— Добрый вечер. Радость случайной встречи на бытовой территории. Я думала, вы меня изгнали уже навсегда из вашей реальности.
— А я думала, ты уже за границу сбежала, со своим ноутбуком и независимостью. Вон, нынче модно — фриланс и одиночество.
— А вы, я смотрю, не теряете формы. Всё такая же — с ядом, но в женской упаковке.
Нина Васильевна криво улыбнулась.
— Знаешь, Ульяна, я сначала думала, что ты просто временная — как простуда. Пройдёт. Потом — что ты болезнь хроническая. А теперь вижу — ты, похоже, как операция. После тебя всё по-другому. И рубец остаётся.
— Впечатляющая метафора. Где вы так выучились — в школе драмы имени Жены-Святой-Мученицы?
— Не остроумничай. Андрей у меня дома. Молчит, ест мало, на работу ходит — как зомби. Я каждый день смотрю на него и думаю: как же ты его сломала.
Ульяна в этот момент взяла шампунь. Самый дорогой. И поставила обратно. Потому что то, что дальше она скажет, дороже любого шампуня.
— Я его не ломала. Он просто был хрупкий. Я думала — взрослый, самостоятельный. А он — мальчик с ключом от родительской спальни. Только мне его мама отдала, чтобы я его укачивала вместо неё. А я — не нянька. И не обязана быть.
— Ты бы хоть ребенка родила. Может, всё сложилось бы.
— Ребёнок — не клей для отношений. Это человек. А если бы я родила — вы бы меня совсем подчинили. И меня бы уже не было.
— А Андрей был бы счастлив.
— Нет, Нина Васильевна. Он был бы не счастлив. Он был бы удобен. Вам. Себе. Но не мне. И не нам.
В этот момент кто-то тронул Ульяну за локоть.
— Простите… — женский голос. Молодой. Симпатичная девушка с ребёнком в кенгурушке. — Вы — Ульяна Серова? Мы вместе на «TechWomen 2024» выступали, помните?
— О! Да, конечно! Аня, по-моему?
— Да, я! Простите, что перебиваю, но… вы тогда сказали одну фразу. Помните? «Нельзя терять себя ради тех, кто даже не знает, кем вы были до них.» Я её записала. Она мне тогда спасла жизнь.
Ульяна улыбнулась. Настоящее, искренне.
— Спасибо, Аня. Это много значит. Как у вас дела?
— Замечательно. Работаю удалённо, двоих растим с мужем. Кстати, вот он — познакомьтесь.
Подошёл мужчина. Высокий, с тёплой улыбкой. Обнял жену за плечи.
— Очень рад. Аня рассказывала о вас. Вы для неё — почти как ментор.
— Ну, я старалась… — улыбнулась Ульяна. — Спасибо вам обоим.
И они ушли. Оставив в воздухе ощущение чего-то настоящего.
Нина Васильевна стояла молча. Потом вздохнула. Глубоко. Со звуком.
— Может, я и правда не понимаю вашего мира. Вы там — вон какие. А я… просто хотела, чтобы мой сын был не один.
— Он и не был один. Он просто не выбрал. Он всё время ждал, что кто-то решит за него. И вы решали. Всю жизнь.
Они постояли немного. У каждой в голове — свой ад.
— Я ему скажу, — прошептала свекровь. — Чтобы не мешал тебе. Не звонить. Не писать. Просто… оставил.
— Спасибо, — Ульяна кивнула. — Это будет правильно.
Прошло ещё три месяца. Ульяна переехала в новую квартиру — маленькую, но уютную. Без истории, но с окнами на юг. Там было светло. И в буквальном, и в переносном смысле.
На работе её повысили — теперь она вела команду. Те самые «новенькие», которых когда-то боялась, теперь уважали её. И не за кофе. А за мозги.
Андрей однажды написал. Одной фразой:
«Если захочешь поговорить — я рядом.»
Она не ответила. Не потому что злилась. Просто… уже не нужно.
Она сидела у окна, с бокалом красного. На этот раз — не как лекарство. А как награда.
И вдруг стало так спокойно, что даже страшно. Потому что в этой тишине наконец-то была она сама. Настоящая. Без масок. Без чужих слов. Без роли.
И да, она была одна. Но, Господи, насколько же она была собой.
