— Опять, значит, сидишь, — голос Ольги звенел натянутой струной, как будто она в десятый раз за вечер пыталась настроить гитару, которой давно пора в утиль.
Виктор не шевельнулся. Сидел в старом кресле, словно врос в него. Телевизор пульсировал светом на его небритое лицо, в руке — кружка с остатками остывшего чая. Мерзкая мелодия из вечернего шоу играла на нервах, будто в пустой банке кто-то царапал вилкой.
— Я работаю с утра до ночи, прихожу — ты даже макароны не сварил. Хотя бы курицу вытащил из морозилки, Вик. Я же с утра просила.
Он оторвался от экрана, словно со дна поднялся.
— Так ты же сама готовишь вкуснее. Ну смысл портить продукт?
— Ага, логика уровня: «Ты моешь пол лучше — значит, и дальше мой». — Ольга взяла сумку и швырнула её на тумбочку. — Я только что из метро, с пересадкой, вон, колготки порвались, сумка воняет луком от соседки, которая жрала пирожки на весь вагон, и, конечно, я теперь должна разогреть ужин, приготовить завтрак и… — она замолчала, прикусив губу. — …и улыбнуться маме твоей по телефону. Опять звонила.
Виктор фыркнул и включил звук громче. На экране какая-то баба в леопардовом платье орала на мужа, которого застукала с маникюршей.
— Всё у тебя плохо, Оль. Работа — плохо, я — плохо, мама моя — монстр. Может, ты просто вечно недовольна?
— Да? — Ольга медленно сняла пальто, будто скидывала доспехи после битвы, которая снова окончилась ничем. — А может, я просто устала? У меня начальник с лицом, как у ракушки, пытается трогать меня за локоть каждый день, у тебя вечно «не время» что-то делать, а твоя мама… — она подошла ближе, села рядом на диван, — …твоя мама считает, что я ей должна. Всё. Даже воздух.
Виктор покосился в сторону.
— Она старая. Одинокая. Ты бы сама поняла, если бы у тебя было сердце.
— Ой, прекрати. — Она встала. — У меня как раз сердце. И именно оно устало. От вашей любви, от ваших претензий, от твоих «ну ты же лучше справишься». Я не робот, Вик.
— Не драматизируй, — он налил себе ещё чаю. — Всё у нас нормально.
— Это «нормально»? — она вытащила из сумки чек. — Я заплатила за квартиру, за электричество, за твою подписку на футбол, хотя ты обещал, что сам это возьмёшь на себя. Ты работаешь на полставки! На полставки, Виктор, в тридцать девять лет!
— Я жду предложения! Не всё же в этой жизни меряется ставкой, Оля.
— Ага, а счётчики поэзии не понимают. И «Пятёрочка» не берёт в расчёт твою одухотворённость.
Он хлопнул кружкой по подлокотнику.
— Ты со мной сейчас из-за чего ругаешься, а? Из-за того, что курицу не разморозил? Или из-за того, что тебе жить надоело?
Молчание повисло в комнате как мокрое одеяло. За окном скрипнул лифт, мимо пробежали дети соседей, а в комнате было слышно, как гудит старый холодильник.
— Я просто устала, Вик, — голос Ольги стал тише. — Я живу как будто не своей жизнью. Словно я — персонаж в пьесе, где мне дали роль «удобной». Всё для вас. Работа, еда, быт, слушать мамины жалобы. А где я?
Виктор, впервые за вечер, посмотрел на неё как-то по-другому. Настороженно.
— А ты куда собралась, интересно, себя искать? В Индию на коврик? Или в спа-отель?
— В отпуск, Виктор. В нормальный отпуск. На море. Одна.
Он прыснул от смеха, так фальшиво, что у неё мороз пошёл по коже.
— Одна? Да ты и на рынок одна не ходишь. Заблудишься через два квартала.
— Да? — она подошла ближе, нависнув над ним. — А ты думаешь, кто всё это время нас не давал утонуть? Кто тянул, когда ты в очередной раз «искал себя»? Кто в отпуске был последний раз в 2012 году, когда твоя мама в Геленджике разбила локоть и я месяц её носила по врачам?
Виктор откинулся назад, сцепив руки на груди.
— Ты что, мне в укор это? Маму жалко тебе стало, да?
— Мне жалко себя. Потому что я смотрю на свои сорок два — и вижу женщину с пустыми глазами и мозолью от «должна».
— Так уходи, — голос Виктора стал ледяным. — Кто ж тебя держит?
Она улыбнулась. Впервые за вечер. И это была не та улыбка, что украшает открытки ко дню свадьбы. Это была та, которая появляется на лице человека, который вдруг понял, что ему больше ничего не надо объяснять.
— Хорошо, — сказала она тихо. — Посмотрим, как вы тут без меня.
И ушла на кухню. Не для того, чтобы готовить ужин. А чтобы сесть за ноутбук и открыть сайт турагентства. В холодильнике скучала курица. Похоже, не одна она будет сегодня ждать чуда.
Ольга выдохнула. Кнопка «Оформить бронь» подсвечивалась зелёным, как знак свыше. Она всмотрелась в экран, как в окно в другое измерение — там солнце, море, белые простыни и завтрак с апельсиновым соком, а не сваренные наспех макароны с сосиской. Там никто не говорит: «А кто мусор вынесет?» и «Маме плохо, поедь».
Она нажала.
Руки дрожали.
— Ты вообще с ума сошла?! — Анна Петровна стояла посреди их кухни как военный инспектор. Сумка висела на сгибе локтя, из-под пальто торчали колготки телесного цвета и старомодные сапоги. Вид у неё был такой, будто она прибыла с миссией по спасению сына от коварной ведьмы.
— Анна Петровна, я купила тур на неделю. Отпуск. Просто отдых. Вылетаю послезавтра. — Ольга резала помидоры для салата, будто режет пластик: ровно, без эмоций.
— А кто будет смотреть за домом?! Кто за Витю будет готовить? Ему же нельзя есть всё подряд, ты знаешь!
— Ваш взрослый сын, между прочим, вчера доел чипсы за собакой соседа. Думаю, справится.
Виктор сидел за столом и пил кофе. Вид у него был… растерянный. Не злой, не обиженный — растерянный. Словно жизнь внезапно перестала идти по привычному маршруту.
— Оля, давай не устраивать шоу, — сказал он, потирая лоб. — Мы же семья.
— Это новость для меня, — она кивнула, не отрываясь от разделочной доски. — А то я была уверена, что я тут сервис 24/7 с функцией «улыбайся, даже если тебя растаптывают».
— Да кто тебя топчет-то?! — вспыхнул он. — Мы тебя любим! Мама тебя любит!
— Ах, да. Особенно когда говорит, что я «из простых» и «не понянчилась бы, если бы не ты». — Она вскинула брови. — Или когда назвала меня «старая кляча» в шутку. Очень люблю, когда меня любят с подколами.
— Так ты юмора не понимаешь! — зашипела Анна Петровна. — Я же по-доброму!
— По-доброму? — Ольга резко воткнула нож в доску. — Сказала мне, что если я уйду, Витю «другая заберёт, помоложе и с маникюром», и что я тогда «пожалею»? Это был юмор? Или когда вы жаловались всем знакомым, что я не родила? Это весело, правда?
Свекровь отступила, как от взрыва. Виктор вскочил.
— Оль, ты перегибаешь. Мама просто волнуется. И я, честно говоря, тоже.
— Волнуетесь вы, когда футбол отменили. А я вас пугаю не потому, что я странная. А потому, что я, наконец, сказала «хватит». Вам не нравится, что я еду одна? Ну так предложите поехать вместе. Купите билеты, соберите чемодан. Только вот беда — вы даже полотенца за собой не убираете. Вам и до аэропорта добраться — уже геройство.
— Ты думаешь, тебе будет лучше одной?! — выкрикнула свекровь. — Там же одни эти… разводки, мошенники, отравления!
— А здесь — хроническое разочарование и отложенный инфаркт. Какой чудесный выбор, правда?
— Ты не понимаешь, — затравленно сказал Виктор. — Ты разрушаешь то, что строилось годами.
— Нет, Вик. Оно давно разрушено. Просто я, как последняя дура, ходила с совком и клеем. А вы сидели и смотрели, как у меня руки трясутся.
Он молчал.
Анна Петровна обернулась к нему, как прокурор к подсудимому:
— Ну, скажи ей! Скажи, что она не имеет права! Что ты муж! Что она… жена твоя!
— Скажи, Виктор, — подхватила Ольга с неожиданным спокойствием. — Скажи, что я обязана сидеть здесь и до пенсии жарить вам яичницу, слушать, как вы спорите, кому хуже, и бояться слово сказать, чтобы не посчитали истеричкой.
Он встал. Медленно.
— Я… не знаю, что сказать, — выдохнул он.
— Тогда не говори. Просто попробуй, впервые в жизни, принять, что не ты центр вселенной. И что у других тоже есть предел.
Она сняла передник, аккуратно положила его на стул, как медаль за выслугу лет, и пошла собирать вещи. Ни один из них не пошёл за ней. Только скрипнула дверь.
Вечером, собирая чемодан, Ольга нашла старый фотоальбом. На одной из первых страниц — она с Виктором в 2011-м. Молодая, смеющаяся, с обветренным лицом и руками, покрытыми браслетами. Он — с бокалом, улыбается, немного застенчиво.
Она смотрела на фото и понимала — когда-то он её любил. А потом просто привык. А она привыкла терпеть.
И хватит.
В аэропорт она заказала такси. Рано утром. Никого не предупредила.
Ночью Виктор пытался заговорить. Стоял в дверях, как подросток перед училкой. Беззубо и глупо.
— Может, всё-таки подумаешь? — сказал он.
— Подумала. Лет семь назад. Решила — потерплю. И вот результат.
Он хотел что-то сказать. Она уже закрывала дверь спальни.
— Виктор… — она повернулась. — Мне не жаль. Это страшнее всего. Не жаль.
Он остался в коридоре. Маленький, серый, с виду потерянный. И, что удивительно, — молчаливый.
Отель в Стамбуле оказался на удивление уютным. Старинные деревянные ставни, турецкий ковёр с распущенными бахромками и запах кофе, просачивающийся в номер даже сквозь стеклопакет. Ольга села на балкон, поджав под себя ноги, и смотрела, как просыпается город. Кто-то выносил стул, чтобы поесть прямо на тротуаре, кто-то спорил у магазина с тенью на стене. Никто не торопился. Все жили. Просто жили.
А она… дожила.
В телефоне — тишина. Виктор не звонил. Анна Петровна тоже. Наверное, строили коалицию из оскорблённых родственников. Или, чего доброго, поехали к его тётке в Тулу — там она точно подольёт масла в огонь. И расскажет, как Ольга «сломала мужику жизнь». Угу. Прямо взяла и откусила от его судьбы кусок — со сметаной.
Вечером она пошла гулять. Без плана, без цели — просто идти. Люди вокруг улыбались, никто не кричал, не требовал. Даже солнце здесь светило иначе, не как дома — не как прожектор в допросной.
— Excuse me, do you want to join the group? We have sunset cruise — very beautiful, very safe! (— Извините, вы не хотите присоединиться к нашей группе? У нас круиз на закате — очень красиво и очень безопасно!) — мужчина лет тридцати с туристической папкой в руках оказался настойчивым, но обаятельным.
Она усмехнулась:
— Очень соблазнительно. Но, знаете, я впервые в жизни одна. Прямо одна. Даже без списка дел. Не хочу ничего, кроме воздуха и себя.
Он кивнул, вежливо и без давления.
— This is also very rare. Enjoy. Maybe rarest of all. (— Это тоже большая редкость. Наслаждаться. Может быть, самый редкий из всех.)
Ольга медленно кивнула. Редкость. Как утренний покой в доме, где не живёт Анна Петровна.
На четвёртый день пришло сообщение. От Виктора. Лаконичное, как походный рацион.
«Ты уже нагулялась? Маме плохо. Ты бы могла позвонить хотя бы».
Она долго смотрела на эти строчки. Хотелось что-то ответить. Удостоверить в собственной человечности. Потом поняла — это ловушка. Переступишь — и снова втянешься. Начнёшь объяснять. А за объяснениями всегда идёт оправдание. А за оправданием — кастрюля борща, которую варишь, хлюпая носом и не поднимая головы.
Она выключила телефон.
И включила его только в аэропорту, на обратном пути. Там — ещё десятки сообщений. Преимущественно от свекрови.
«Олечка, я всё понимаю, ты устала. Но мы ж не чужие! Витя похудел. У него нервный срыв».
«Ты серьёзно хочешь всё разрушить из-за своего эгоизма?»
«Тебя на работу-то хоть пустят? Может, ты уже с другим?»
Ах, вот и пошло настоящее.
Виктор молчал.
Вечером, когда Ольга вернулась, дома было… подозрительно чисто. Как будто кто-то пытался навести порядок в бардаке, чтобы не так заметна была пустота.
Виктор сидел на диване. Без пива, без футбола. Даже телевизор не включён.
— Привет, — сказал он. — Ты загорела.
— Угу. Там солнце, представляешь.
— Мамина сестра приезжала. Они теперь вместе у неё. Говорит, «пока ты не одумаешься — домой не вернусь».
Ольга кивнула.
— Ну, наконец-то хоть кто-то съехал из моей жизни.
Он встал, прошёлся по комнате. Как-то боком, неловко, будто не знал, куда деть руки.
— Слушай… Я тут подумал. Может, ты права. Мы всё как-то… живём не так.
Она прищурилась:
— Ты думал?
— Да, — он нервно засмеялся. — Прикинь. Даже сам себе пельмени сварил.
— И как?
— Скучно. И, честно говоря, я не умею. Я всё думал — а как ты успевала? Работа, дом, мама… А у тебя же ещё и мечты были.
Ольга молчала.
Он подошёл ближе. Сел на стул рядом, облокотился на колени:
— Давай… попробуем ещё раз? Ну не всё же у нас было плохо.
— Было. Но в основном — не то, что должно быть. Я старалась, Виктор. До дрожи, до психосоматики. И всё зря. Ты не плохой, просто… не со мной.
— Ты меня выгоняешь?
— Нет. Я просто ухожу. А ты можешь остаться. Или уйти. Или подумать. Но не за счёт меня.
Он отвёл глаза.
— Я правда не знаю, что делать без тебя.
— Попробуй сделать что-то для себя. Это сложно, знаю. Я вот только учусь. Пока что получается… дышать. Без страха, без злобы. Просто дышать.
Развод оформили быстро. Он не сопротивлялся. Сказал, что «пока живёт у друга», но друг быстро «устал от нытья» — так и написал Ольге. Она не ответила. Её это больше не касалось.
Переезд свекрови обратно в родной город случился без фанфар. На прощание она позвонила и сказала:
— Надеюсь, ты счастлива.
Ольга улыбнулась.
— Я — в процессе. Но, знаете, мне уже нравится.
Через год она поехала в Грузию. Сама. Опять. Только теперь — не убегая, а встречая.
И в ресторане на улице, где подают хинкали и музыку, она однажды обернулась — и впервые почувствовала: я не одна. Я — с собой. И мне не скучно.
