Нина Степановна сидела на кухне с красными глазами и комкала в руках платок. Уже полчаса молчала, только время от времени тяжело вздыхала.
Я знала — сейчас будет просьба. Когда свекровь так себя ведёт, значит, готовится к разговору, который ей самой неприятен, а мне тем более.
— Марина, — наконец заговорила она, комкая платок в дрожащих пальцах. — Тут такое дело… ужасное просто.
Я продолжала месить тесто для вареников, чувствуя, как свекровь украдкой поглядывает на меня. Руки работали автоматически — раскатать, защипнуть, отложить, а мысли уже напряглись.
Когда она так долго собирается с духом — жди подвоха.
— Серёжка звонил, — свекровь сглотнула и заговорила быстрее, словно боялась, что передумаю слушать. — Ну, брата Владика помнишь? Беда у него… дядю похоронил, а квартиру, представляешь, отобрали совсем.
Я вздохнула. Серёжа — это Сергей, младший брат моего мужа. Тот самый, который пять лет назад продал нам свою долю в этой квартире за смешные деньги.
Тогда он светился от счастья, рассказывал всем подряд про дядину двухкомнатную в центре Москвы, про то, как заживёт. Даже хвастался: «Зачем мне эта старая развалюха, когда у меня в столице жильё будет!»
— Дядя Михал Иваныч? — я отложила скалку, вытерла руки о фартук. — Тот, что в Москве жил?
— Он самый. — Нина Степановна кивнула так энергично, что седые волосы выбились из аккуратной причёски.
— Серёжка же восемь лет за ним ухаживал! Как за родным отцом! И в магазин ездил, и лекарства покупал, и в больницу возил… Дядя его как сына любил, всё время говорил: «Серёженька, ты у меня один такой заботливый, всё тебе достанется».
— И что случилось с квартирой? — спросила я, хотя по красным глазам свекрови уже догадывалась.
— Откуда ни возьмись — родственники какие-то! — Нина Степановна даже руками замахала от возмущения. — Племянники дальние, которых дядя в глаза не видел! А они — раз, и документы подали, пока Серёжка с похоронами возился. Юристы у них хорошие, всё быстро оформили. А моего мальчика просто на улицу выставили! Даже вещи собрать нормально не дали — сказали: освобождайте жильё, нам оно нужно.
Нина Степановна снова принялась комкать платок.
— Он сейчас на улице остался. Совсем один. Деньги кончились — на проводы дяди потратил последние. И жить теперь ему негде.
Я переложила тесто в миску, накрыла полотенцем. Руки вытерла медленно, обдумывая ситуацию.
— И что вы предлагаете?
— Ну… он же брат Владику. Семья. Нельзя же его на улице оставлять.
— Нина Степановна, говори прямо. Чего хочешь?
Свекровь подняла на меня глаза — жалобные, просящие:
— Брату некуда идти, пусть спит на кухне.
Я села напротив неё за стол.
— Нет.
— Как нет?! — Нина Степановна аж подпрыгнула на стуле, глаза округлились. — Мариночка, ты что, серьёзно говоришь?
— Серьёзнее некуда.
— Но он же… он же совсем на улице! — голос свекрови становился всё более истерическим. — Как собака бездомная!
— Это его проблемы, Нина Степановна. Сам выбрал — продать долю и исчезнуть.
— Мариша, ну ты что! — свекровь вскочила, начала ходить по кухне, размахивая руками. — Как ты можешь такое говорить! Это же брат Владика родной! Кровь одна!
Я села за стол, сложила руки и спокойно посмотрела на мечущуюся по кухне женщину.
— Мне он не брат. И на кухне я работаю — клиентов принимаю. Не могу позволить, чтобы здесь кто-то спал.
— Ну не на кухне! — Нина Степановна остановилась, схватилась за спинку стула. — В коридорчике можно матрасик постелить! Или в зале на диванчике!
— Нина Степановна, — я говорила медленно и отчётливо, — я сказала нет. И это окончательно.
— Мариночка, миленькая! — свекровь подбежала ко мне, схватила за руки. — Ну пожалей ты его! Он же мучается сейчас! Где ему жить-то?
Я аккуратно освободила руки.
— Не знаю. Пусть ищет работу с проживанием. Или комнату снимает. Или к тем самым родственничкам идёт — может, они его пожалеют за работу по дому.
— Да у него денег нет! — Нина Степановна всплеснула руками.
— Ну тогда в соцзащиту пусть обращается. Приюты для бездомных есть, общежития временные.
Нина Степановна остановилась посреди кухни, уставилась на меня, как на инопланетянку:
— Мариша… а ты совсем бессердечная что ли? Совсем жалости никакой нет?
— Жалость есть, — ответила я спокойно. — Но мозги тоже на месте.
В этот момент хлопнула входная дверь — это Владик с работы вернулся. Мы обе замолчали, прислушались к звуку снимаемой обуви в прихожей. Нина Степановна быстро вытерла глаза, пригладила волосы — не хотела, чтобы сын увидел её в таком состоянии.
— Привет, — Владик заглянул на кухню, увидел нас и сразу почувствовал напряжение. — Что-то случилось? Лица у вас какие-то…
— Ой, Владичек! — Нина Степановна кинулась к сыну, схватила его за рукав. — Такое горе! Твоя жена Серёжку на улице оставить хочет! На холоде! Как собаку!
Владик недоуменно посмотрел сначала на мать, потом на меня:
— Стоп-стоп, мам. Что за Серёжка? Какая улица?
Я коротко пересказала ситуацию — про дядю, про наследство, про то, что брат остался без крыши над головой. Владик слушал молча, изредка качал головой.
— Понятно, — наконец сказал он, присаживаясь за стол. — Тяжёлая история. А мама что предлагает?
— Чтобы он тут у нас пожил на кухне! — Нина Степановна села рядом с сыном, положила руку ему на плечо. — Ну временно же, пока не устроится. А Мариша против!
— На кухне? — уточнил Владик, кивнув в сторону рабочей поверхности.
— Да где угодно! Хоть на полу в коридоре! — свекровь махнула рукой. — Главное, чтобы не на морозе!
Муж помолчал, потёр лоб — у него такая привычка была, когда думал над сложным вопросом.
— Мам, — сказал он осторожно, — а ты понимаешь, что у нас тут не резиновая квартира? И не пустой дом?
— Ну конечно понимаю! — Нина Степановна заговорила быстро, размахивая руками. — Я же не предлагаю ему отдельную комнату! Просто уголочек какой-то! Он скромный, много места не займёт!
— Мам, — Владик посмотрел на мать внимательно, — а ты сама-то где спишь?
— Как где? — свекровь удивилась. — В своей комнате.
— Это не твоя комната, мам. — Голос у мужа стал серьёзным. — Это наша квартира, в которой ты живёшь уже второй год. Временно, как ты сама говорила.
Нина Степановна покраснела:
— Значит, и меня выгоняешь?
— Не выгоняю. Просто напоминаю реальность.
— Владик, — вмешалась я. — У твоей мамы есть собственная квартира в области. Если брат так нуждается в крыше над головой, пусть едут туда оба.
— Там же Ленка с ребёнком живёт! — возмутилась свекровь. — Племянница моя.
— И что? Квартира-то твоя.
— Ленка меня не пустит. Она злая, будет орать.
— Так и Серёжу может не пустить. Логично.
— Марина! — Нина Степановна даже всплеснула руками. — Ну как ты не понимаешь! Мальчик на улице остался!
— Не пущу. А будете настаивать и вы с ним в подъезде окажитесь. Мальчику сорок лет. Он взрослый мужчина, который принимал решения и несёт за них ответственность.
— Но он же не знал, что так получится!
— Знал. Любой здравомыслящий человек понимает — завещания может не быть, могут объявиться наследники. Но он решил рискнуть. Не получилось — его проблемы.
Нина Степановна встала, прошлась по кухне, заламывая руки:
— Господи, ну что же вы как волки какие-то! Совсем сердца нет! Человек на улице, а вы тут… тут рассуждаете!
— Мам, перестань, — устало сказал Владик. — Мы не волки. Просто понимаем — у нас семья, дети, работа. А места действительно мало.
— А раньше места хватало! — свекровь остановилась, ткнула пальцем в сторону зала. — Серёжка же тут жил! И ничего, все помещались!
— Раньше он здесь прописан был и коммуналку платил, — возразил Владик. — А потом взял деньги и ушёл. По собственному желанию.
— За копейки продал! — Нина Степановна всплеснула руками. — Почти даром! Вы же сами просили!
— Мам, — Владик поморщился, — не ври, пожалуйста. Ничего мы не просили. Он сам прибежал с горящими глазами, рассказывал про московскую квартиру, про то, какую новую жизнь начнёт. Мы даже отговаривали — а вдруг что-то пойдёт не так?
— Но он же был уверен! Дядя обещал!
— Устные обещания, мам, — это не документы. А взрослый мужик должен был это понимать.
Я закрыла кран, обернулась к ним. Пора было ставить точку в этом разговоре.
— Владик, — сказала я спокойно, — я своё мнение высказала. Дальше решай сам. Но знай — если приведёшь брата, завтра же собираю детей и еду к маме. А когда вернусь — хочу видеть дом свободным.
— Мариночка! — Нина Степановна аж ахнула, схватилась за сердце. — Ты что делаешь! Семью разрушаешь!
— Я защищаю свой дом и своих детей.
— От кого защищаешь? — свекровь подошла ближе, глаза у неё стали круглыми от возмущения. — От Серёжки что ли? Он же не бандит какой-то!
— Он чужой мужчина, которого я не знаю и не хочу видеть в своём доме.
— Он не чужой! Он брат!
— Мне — чужой. — Я говорила тихо, но очень отчётливо. — Пять лет я его не видела, не слышала. Он для меня такой же посторонний, как сосед из соседнего подъезда.
Владик поднялся:
— Хорошо. Я подумаю.
— Нет, — сказала я твёрдо. — Не подумаешь. Решишь прямо сейчас. Либо ты говоришь матери, что брат здесь жить не будет, либо я собираю вещи.
— Мариночка, — заговорила свекровь умоляющим тоном. — Ну хоть на недельку! Пока работу найдёт!
— Нина Степановна, а если он за неделю работу не найдёт? Ещё неделю будете просить? А потом ещё?
— Нет, только неделю!
— Неправда. Вы прекрасно знаете — если пустить, потом не выгонишь. И я не собираюсь превращать свой дом в общежитие.
— Но куда ему деваться?
— К социальным работникам. В службу занятости. К знакомым. К тем же дальним родственникам — пусть попросит угол.
— Они же его выгнали!
— Не выгнали. Попросили освободить квартиру, которая им досталась по наследству. Это разные вещи.
Нина Степановна заплакала — тихо, с всхлипами:
— Господи, до чего люди жестокие стали…
— Не жестокие. Реалистичные.
Владик вздохнул:
— Мам, Марина права. Мы не можем всех спасать.
— Не всех! Брата твоего!
— Которого не видели пять лет.
— А если бы ты остался на улице?
— Я бы не рискнул продавать единственное жильё без гарантий.
— Да были же гарантии! Дядя обещал!
— Устные обещания — не гарантии.
Нина Степановна встала, пошла к двери:
— Ладно. Значит, я сама к нему поеду. Помогу чем смогу.
— Куда поедешь? — спросила я.
— К Серёже. На вокзал. Будем вместе думать, что делать.
— А потом что? Приведёшь его сюда?
— А что мне делать? Бросить сына на улице?
— И не бросить, а позволить взрослому мужчине самому решать свои проблемы.
— Мариша, — Нина Степановна остановилась в дверях. — Я понимаю, тебе неудобно. Но он же временно!
— Нет. И если вы с ним придёте сюда, я дверь не открою.
— А если на лестнице останемся?
— Значит, останетесь. Это ваш выбор.
Свекровь ушла к себе в комнату. Я услышала, как она там ходит, собирает вещи.
Владик сел за стол, положил голову на руки:
— Мариш, может, правда на пару дней?
— Нет.
— Но он же брат…
— Твой брат. Не мой. И к тому же — брат, который от семьи отказался пять лет назад.
— Не отказался. Просто уехал.
— Продал долю в семейной квартире и исчез. Это и есть отказ от семьи.
— Но ситуация изменилась…
— Владик, — я села рядом с ним. — Послушай меня внимательно. Я работаю дома. У меня график — клиенты приходят до семи вечера. На кухне делаю массаж, тут же завтракаем, ужинаем всей семьёй. Я не могу позволить посторонему мужчине спать в моём рабочем пространстве.
— Но в коридоре же можно…
— В коридоре?
Владик помолчал:
— Тогда где?
— Нигде. Потому что места нет. И потому что я не готова жить с чужим мужчиной.
— Он не чужой!
— Для меня чужой. Я его не знаю, не доверяю ему, не хочу видеть в своём доме.
— Мариш…
— Влад, я понимаю — тебе тяжело. Но пойми и ты меня. Я имею право сказать «нет». Это мой дом тоже.
— Формально дом мой. Я доли выкупал.
— На мои деньги тоже. И формально — это наш семейный дом. В котором я имею право чувствовать себя в безопасности.
— От Серёжи какая опасность?
— Он чужой мужчина! Я его не знаю, не понимаю, что от него ожидать. Может, он спиртное пьёт. Может употребляет что-то. Может, психические проблемы имеет после стресса.
— Мариш, не придумывай.
— Не придумываю. Реально оцениваю. У меня двое детей, за которых я отвечаю.
Владик встал, прошёлся по кухне:
— Но что мне маме сказать?
— Правду. Что ты выбираешь жену и детей.
— А если она уйдёт?
— Вот к племяннице! Пусть идёт. У неё есть где жить.
— Там же её не пустят!
— Это её проблемы. Она взрослая женщина, сама разберётся.
Из комнаты донеслось хлопанье дверцы шкафа. Нина Степановна собиралась.
— Мариш, а если мама с Серёжей реально на лестнице останутся?
— Могут остаться. Подъезд не мой.
— Это же издевательство!
— Нет. Это естественные последствия их выбора.
— Ну какого выбора?
— Серёжа выбрал продать долю и исчезнуть. Твоя мама выбрала взять на себя решение его проблем. Я выбираю защищать свою семью и свой дом.
— А я?
— А ты выбираешь, с кем ты. С женой и детьми или с мамой и братом.
Владик сел обратно:
— Это ультиматум?
— Нет. Это реальность. Я не могу жить в доме, где мне диктуют, кого пускать, а кого нет.
— Но мама же не диктует…
— Диктует. «Брату некуда идти, пусть спит на кухне» — это что, просьба? Это требование.
— Она просто переживает…
— Пусть переживает. Но не за мой счёт.
Дверь хлопнула. Нина Степановна вышла из комнаты с сумкой и в пальто.
— Всё, — сказала она торжественно. — Еду к Серёже. Будь что будет.
— Мам, подожди, — встал Владик.
— Не буду ждать. Вижу — здесь мне не помогут. И я сыну родному помочь не могу, видите ли.
— Мам, ну не устраивай драму…
— Никакой драмы. Просто иду туда, где нужна.
Нина Степановна пошла к выходу. В прихожей остановилась:
— Владик, ты со мной?
Муж посмотрел на меня, потом на мать:
— Нет, мам. Я остаюсь с семьёй.
— Ну и оставайся. — Свекровь натянула перчатки. — А я пойду к человеку, который действительно нуждается в помощи.
— Мам, не уходи. Давай спокойно обсудим…
— Обсуждать нечего. Всё ясно.
Она ушла. Мы остались сидеть на кухне в тишине.
— Вернётся? — спросил Владик.
— Вернётся. Когда поймёт, что Серёжу пристроить некуда.
— А если не вернётся?
— Тогда не вернётся. Её выбор.
— Мариш, а если она с ним всё-таки придёт?
— Тогда я выполню обещание. Соберу детей и уйду к маме.
— Серьёзно?
— Абсолютно. Я не буду жить в доме, где не могу сказать «нет».
Владик вздохнул:
— Понял.
Вечером Нина Степановна позвонила:
— Владик, мы с Серёжей на вокзале. Ночевать негде.
— А в гостинице?
— Денег нет.
— Мам, приезжай домой. Одна.
— А Серёжа?
— Серёжа пусть идёт в социальную службу. Или в ночлежку.
— Как ты можешь так говорить!
— Легко. Это не мои проблемы.
Нина Степановна повесила трубку.
На следующий день она снова позвонила:
— Серёжу устроили в общежитие для бездомных. Временно.
— Хорошо.
— Ему там ужасно. Грязно, шумно, страшно.
— Зато есть крыша над головой.
— Владик, ну неужели нельзя…
— Нет, мам. Нельзя.
— А я могу домой вернуться?
— Можешь. Если поймёшь — дом наш, правила наши.
— Какие правила?
— Кого пускать в дом, решаем мы с Мариной. Вместе.
Нина Степановна приехала вечером. Молчаливая, обиженная, но приехала.
За ужином спросила:
— А долго Серёжа в том общежитии будет?
— Пока работу не найдёт и жильё не снимет, — ответил Владик.
— А если не найдёт?
— Найдёт. Был же опекуном восемь лет — значит, ответственность имеет. Работу найти сможет.
Нина Степановна больше не настаивала. Понимала — граница проведена чётко.
Через месяц Серёжа нашёл работу грузчиком с проживанием на складе. Не престижно, не богато, но крыша и еда есть.
— Может, теперь к нам переедет? — осторожно спросила Нина Степановна.
— Нет, — ответила я спокойно. — Пусть снимает жильё на свою зарплату.
— Но он же родственник…
— Который сделал свой выбор пять лет назад.
Свекровь поняла — тема закрыта навсегда.
