Антонина Власова — женщина спокойного ума, но с характером. Пятьдесят три, приличная внешность, приличная работа, приличные нервы — до недавнего времени. Квартиру она купила ещё до замужества, на свою бухгалтерскую зарплату, без помощи. Вот и жила в ней последние восемь лет с Виктором — мужем, которого сначала было жалко, потом неловко, а теперь просто тошно. Ну а братец Виктора — Максим — был тем самым “гвоздём в сапоге”, что трет, давит, и, будь он проклят, не выкидывается.
Вечер начался, как обычно: с её стука ключей по входной двери, запаха супа из кастрюли, который остался от выходных, и характерного “цок-цок-цок” от бутылки пива, катающейся под кухонным столом.
— Ну наконец-то, — протянул Виктор из-за стола, даже не отрывая взгляда от телефона. — Я уж думал, ты решила остаться на работе ночевать.
— А ты, значит, решил умереть от жажды и голода? — Антонина сбросила туфли, не глядя. Голос у неё был ровный, но ледяной.
Он хмыкнул и потянулся к пакету с чипсами.
— Что ты опять начинаешь, Тоня? Я весь день тут… Устал.
— Устал? — она приподняла бровь. — От чего, интересно? От того, что диван тебя измучил? Или сериал по пятнадцатому каналу мозг перегрузил?
Он промолчал. Знал, что ещё слово — и полетит сковорода. Только вот она уже давно не бросалась. Просто собирала.
— Ты курицу хоть достал из морозилки, как просила? — спросила она, заглянув в холодильник.
— Да Максим говорил, что забежит вечером. Сказал, лучше пиццу заказать, — как-то небрежно отозвался Виктор, ковыряя пальцем в телефоне.
Антонина медленно прикрыла дверцу. Внутри — пустота и огурцы. Всё.
— Прости, это кто у нас теперь хозяйка? Я или твой брат?
— Да ты чего опять заводишься? — Виктор раздражённо встал. — Ну пришёл бы он, поели бы нормально. Тебе что, жалко, что ли?
Она обернулась к нему. В глазах её промелькнуло то выражение, с которым обычно смотрят на случайно раздавленную любимую кружку — досада, разочарование и горечь.
— Жалко? Жалко мне годы, Виктор. Не продукты.
Он фыркнул.
— Началось… Только и слышу — “годы”, “жертвы”, “я”. А ты меня вообще слушаешь, а? Или у тебя с утра в голове монолог заготовлен?
— А у тебя — отмазка. Одна на все случаи жизни, — она сняла куртку и аккуратно повесила на крючок. — А может, это у Максима тоже отмазка — «зайду случайно» — на все семь дней недели?
— Он же брат, Тонь. Ну что ты как чужая-то? У него сейчас трудный период.
— Ага, второй год «период». Живёт на вписках, жрёт чужое, слизывает крышки с йогурта и не считает нужным даже спасибо сказать.
Виктор подошёл ближе.
— Ты всегда была на него злая.
— Я не злая. Я — хозяйка. В своей квартире. И мне надоело, что вы с братом используете меня как фуршет с ночёвкой. Это не гостиница, не столовая и не пункт реабилитации для неудачников!
Он вскинул руки.
— О, пошло! Теперь мы с братом — неудачники. Отлично. А ты, конечно, святыня в халате, да? Всё одна, всё сама. Бедная Тоня.
Антонина усмехнулась. Холодно. Горько.
— Да, всё сама. И устала. Не от того, что делаю — от того, что никто рядом даже не замечает, что я устала.
— Ты драматизируешь, — буркнул он и сел обратно. — Всё у тебя через край.
Она подошла к плите. Проверила кастрюлю. Холодно. Ни души не догадалась включить плиту.
Именно в этот момент в дверь позвонили.
Она не поворачивалась. Она уже знала, кто там.
— Ну ты чего стоишь, как будто в гости пришла? — буркнул Виктор. — Это Максим, наверное. Открой ему.
— Ага, как же, — она даже не двинулась. — Он что, ключи не успел себе сделать?
Виктор помолчал.
— Ну… Я ему дал один комплект. На всякий случай. Чтобы не ждать под дверью.
Антонина развернулась. Медленно. Как шторм, который долго копился, но пришёл не с ветром, а с тишиной.
— Ты… что сделал?
— Да что ты орешь-то сразу! Один ключ. Господи. В чём трагедия?
— В том, что ты даже не посчитал нужным спросить у меня, Витя. Это мой дом. МОЙ. Понимаешь?
— Ну, начинается! Опять “мой, мой”! Да мне плевать, на чьи деньги ты купила! Мы живём вместе! Мы — семья! А Максим — мой брат!
Она подошла к столу, медленно сняла скатерть. Убрала со стола кружку, тарелку, поставила всё в раковину. Молча. Методично.
— И что ты делаешь? — с ухмылкой спросил он. — Начинаешь генеральную?
— Я начинаю готовиться.
— К чему? — не понял он.
— К тому, что будет скоро. Очень скоро.
В дверь снова позвонили. И тут уже был не просто звонок — требовательный, раздражённый, как будто это её обязанность — открыть.
— Ну вот, началось… — проворчал Виктор и пошёл в коридор.
Антонина осталась на кухне. Стояла, слушая, как хлопает дверь, как Максим что-то говорит громким голосом — про пробки, холод, голод и как “эта квартира вообще, как вторая прописка”.
Она не вышла к нему. Не обернулась. Только села за стол, посмотрела в окно. Там вечер, фонари, мокрый асфальт. А внутри — как в банке с огурцами: тесно, солёно и пахнет прошлогодним разочарованием.
Первый конфликт погас. Но пепел был тёплый. И тлел.
С утра всё было странно тихо. Тоня проснулась раньше обычного — то ли потому, что воздух был напряжённый, как перед грозой, то ли потому, что ей просто не спалось. Ночью Максим храпел за стенкой так, будто у него в носу застрял грузовик, а Виктор вырубился на диване, не дождавшись ужина. Её не ждали — это было понятно давно. Но раньше она всё ещё надеялась.
Она сидела на кухне, обнимая кружку с чаем, когда в дверях появился Максим. Без стука. Без «доброе утро». В трусах и носках. Прическа — как у человека, которого не заботит, кто и как на него смотрит. И точно не тот, кто платит за коммуналку.
— О, а я думал, ты на работу ушла, — зевнул он, ковыряясь в ухе.
— А я вот думала, ты у себя ночуешь, — сухо отозвалась Тоня, даже не взглянув.
— Ну ты же слышала, у меня там затянулось… с ремонтом.
— С ремонтом у тебя с детства, Макс. Только не квартиры, а головы.
Он фыркнул, взял со стола её бутерброд и надкусил.
— Ты с утра уже ворчишь? День только начался, а ты как будто уже всех похоронила.
— Только тебя пока. Внутри. Мысленно. Но с подробностями, — Тоня наконец подняла на него взгляд. — Ты долго тут планируешь зависать?
— Да ну, не начинай. Витька сказал, что можно недельку-другую. У меня там реально катастрофа — воды нет, света нет, соседи сумасшедшие. А тут — чистенько, тепло. Почти как дома.
— Почти? — она усмехнулась. — Это и есть дом. МОЙ дом. А ты в нём — как кошка, которую подобрали, а она дерёт обои и срёт под диван.
— Да ладно тебе, ты чё… — он отступил назад. — Я ж не навсегда.
Тоня поставила кружку и встала. Подошла к нему вплотную.
— Послушай, Максим. Мне плевать, что у тебя с соседями. Мне плевать, что у тебя с жизнью. Но в этом доме решаю — я. А не ты, не Виктор. Улавливаешь?
— Ты чего, реально меня выгоняешь? — он захихикал, будто услышал анекдот.
— Пока только предупреждаю. Но если надо, могу и с вещами в коридор выставить.
— А Виктор тебе что скажет?
— Ну, мы же оба знаем, что Виктор скажет, — она снова усмехнулась. — “Ты опять начинаешь, Тонь. У Максима трудный период, Тонь. Ты слишком резкая, Тонь.”
— Ну… — он почесал затылок. — А ведь и правда так и скажет.
— Вот именно, — она отвернулась. — Так что передай своему брату, пусть не тратит слюни на оправдания. Сегодня вечером вы оба уйдёте.
— Эээ… ты серьёзно, что ли?
Но Тоня уже направилась в комнату. Спокойно. Без криков. Как штурман, который наконец-то увидел берег.
Вечером дома было душно. Настолько, что даже обои, казалось, потели.
Максим сидел на кухне, пилил сосиску и жаловался Виктору:
— Она меня реально выгоняет, Вить. Представляешь? Как собаку!
— Да ладно, разберусь я. Тонь, ты чего опять затеяла, а? — Виктор выглянул в комнату, где Тоня сидела с ноутбуком.
Она закрыла его. Медленно. Встала.
— А я не затеяла. Я — решаю.
— Ага. Сама всё решаешь. Как всегда. Ты вообще когда со мной что-то обсуждала в последний раз?
— Ты сам сказал вчера: “Ты ничего не решаешь, Тонь”. Вот и считай, что это — моё первое решение.
— Подожди. Ну серьёзно. Это же бред. Из-за чего весь сыр-бор? Из-за того, что брат пару дней поживёт?
— Пару дней? Ты слышал, как он “пару дней” у мамы жил? Полгода. И ушёл только потому, что она вызвала участкового.
— Ну ты сравнила… Ты не мама.
— Да, я не мама. Я не должна сносить это молча. Не должна терпеть чужого мужика на своей кухне. Не должна жить с мужем, который позволяет брату жрать мою еду, пользоваться моими полотенцами и ещё фыркает, если я замечание сделаю.
Максим вскинул руки:
— Да ты истеричка просто. У меня вообще трудности, между прочим! У всех сейчас трудности. У тебя, может, их нет?
— У меня? — она подалась вперёд, глаза блеснули. — У меня была надежда. Что мой муж когда-нибудь поднимет жопу с дивана и встанет рядом. Что он будет на моей стороне, а не на твоей. Что он увидит, что я устала. Что я в свои пятьдесят три не хочу жить в коммуналке, где меня никто не уважает.
Виктор потёр виски.
— Ну не начинай…
— Я уже начала. Всё. С вещами — на выход.
— Да подожди! — Виктор сорвался. — Ты чего вообще творишь? Это дом! Это семья! Это не гостиница, не казарма!
— Да, — она кивнула. — Это не гостиница. Поэтому оплата не принимается. И правила просты — чужим вход воспрещён.
Он выпрямился.
— Значит, всё? Так просто?
— Не просто. Очень сложно. Потому что я годами молчала. А вы оба думали, что мне всё нормально. Что я ничего не замечаю. Но я — не мебель, Вить. Я человек. И знаешь что? Я больше не хочу быть с тем, кто выбирает брата, а не жену.
— Ага… значит, ты ставишь мне ультиматум?
— Нет. Я ставлю точку.
Максим вскочил.
— Ну и с катертью! Ещё спасибо скажи, что я не насрал в раковину! — Он бросил в раковину чашку, схватил рюкзак и, бурча, вышел.
Виктор остался стоять в коридоре.
— И ты правда готова всё разрушить вот так?
— Я ничего не разрушаю. Я — освобождаю. Себя. От вас. От твоего вечного “потерпи”. От Максима с его “забегу на часик”. От нашей пародии на семью.
Он посмотрел на неё. Первый раз — не как на жену, не как на фоновую деталь интерьера. А как на человека, которого, оказывается, можно потерять.
— А если я уйду… что ты будешь делать?
— Жить.
— Сама?
— Лучше одна, чем с вами.
И она захлопнула за ним дверь.
Прошла неделя. Сначала было странно. Слишком тихо, слишком просторно, слишком… легко.
Антонина не спешила заполнять пустоту. Она убрала с полок чужие кружки, выбросила зубную щётку Максима — ту самую, вечно мокрую и вечно на её подставке. Постирала полотенца, перемыла посуду и вымыла пол в ванной с таким остервенением, будто вымывала из плитки остатки прошлой жизни.
Виктор не звонил. Максим — тем более. И слава богу. Их молчание было самым роскошным подарком за последние годы.
В воскресенье она впервые за долгое время выспалась. Пошла в магазин, купила себе новые кроссовки, по дороге зашла в кафе и выпила кофе. Одна. Без оглядки. Без “ты опять деньги тратишь?”. Без “а мне чего не взяла?”.
Потом встретилась с Лидкой — подругой детства, которая всё время то разводилась, то выходила замуж, но неизменно верила, что жизнь — штука коварная, но увлекательная. Они посидели на лавочке, поболтали, и Лидка сказала:
— Ты изменилась. Прямо видно. У тебя даже спина ровнее стала.
— Я просто освободила квартиру от мусора, — усмехнулась Тоня, подмигнув. — Знаешь, как дышать стало легче?
— Ну, ты герой. Я бы не решилась.
— Я и не решалась. Просто дошла до края.
Но, как и всегда, когда кажется, что буря отступила, она просто набирает силу в другом месте.
Он пришёл в среду вечером. Без звонка. Без предупреждения. С рюкзаком. Всё тот же взгляд — потерянный, виноватый, но всё равно с прищуром “ты всё равно меня пустишь”.
— Привет, — сказал Виктор, как будто их не разъединяла неделя тишины.
— Привет, — она стояла в проёме и не двигалась. — Чего тебе?
— Поговорить хочу.
— У подъезда поговорим?
Он вздохнул, почесал щеку. Видно, спал плохо. Или вообще не спал.
— Тоня, ну хватит, а? Дай зайти.
— А я вот думаю, зачем. Чтобы ты опять сел на диван, как король, и снова включил телевизор? Или уже решил, что и Максика можно назад вселить?
— Да ну, чего ты, я же один. — Он оглянулся, как будто боялся, что брат выскочит из кустов.
— Проходи, — кивнула она. — Только предупреждаю: чай — сам себе. Обнимашек не будет. Ремонт тоже пока не предлагай. И не смей садиться на мой диван. Он теперь — мой.
Он прошёл в комнату, неуверенно, как школьник, которого вызвали к директору. Сел на край стула.
— Тоня… я, наверное, тогда не всё понял.
— А сейчас — понял?
Он пожал плечами:
— Наверное. Просто я думал, ты как всегда… побурчишь и остынешь.
— А я остыла. Настолько, что даже льдом покрылась.
— Ну, я же не специально… Я просто думал — ты поймёшь. У Макса трудности.
— У всех трудности, Витя. У меня — тоже. Только я почему-то всегда решала их сама. Без брата. Без дивана. Без чужой еды.
— Он просто… мой брат, понимаешь? У нас никого больше нет.
Она села напротив. Взяла чашку. Молча.
— Понимаю, — наконец произнесла. — Но я тебе кто, Вить? Вариант пожить между женитьбами? Женщина с кухней и бесплатной стиралкой?
— Да не так всё!
— А как? Только честно. Вот ты ушёл. Где был?
— У Макса пару дней, потом у друга… Да там неважно. Главное — я понял.
— Что именно?
Он замолчал. Ковырял в кармане ключи. Те самые. От квартиры, которую он больше не считал своей.
— Что я тебя потерять не хочу. Я не сразу понял, но… Тонь, я, правда, виноват.
— Знаешь, в чём проблема? — она наклонилась вперёд. — Я тебе верю. Но уже не хочу. Мне легче стало. Ты был, как плита на груди. Я привыкла под ней жить. А когда ты ушёл — впервые вдохнула.
Он сжал губы.
— Я думал, ты меня ждёшь.
— Ждала. Первые два дня. Потом — нет. Потом начала жить.
— И что, совсем шансов нет?
Она долго смотрела на него. В нём не было зла. Было что-то другое — усталость, горечь, уязвимость. Всё, что она в нём искала столько лет. Но всё это пришло слишком поздно.
— Скажи честно, — она встала. — Ты вернулся потому, что скучал по мне? Или потому, что снова негде жить?
Он опустил глаза.
— Ну вот, — кивнула. — Значит, всё по-старому.
И в этот момент — стук в дверь.
Виктор вздрогнул.
Тоня подошла, приоткрыла. На пороге стояла женщина лет тридцати, в чёрной косухе и с выражением «всё-всё знаю».
— Здравствуйте. Простите, что без звонка. Я — Алина. Мне сказали, здесь можно найти Виктора. Он мне отец.
— Кто?! — выдохнула Тоня.
— Я… ваша дочь. Он был с моей матерью в восьмидесятых. Она недавно умерла. Вещи перебирала — нашла письма. И фото. Вот… — она протянула снимок: Виктор и женщина, беременная, на фоне какого-то домика.
Виктор сел. Словно ноги отказались.
— Это… это шутка?
— Нет. Я искала вас давно. Мне не нужны деньги. Просто… хотела увидеть. Познакомиться.
Тоня смотрела на него. На неё. И вдруг поняла, что всё, что она считала концом — было только началом.
Потом они сидели на кухне втроём. Пили чай. Алина рассказывала о своей матери. О том, как та так и не вышла замуж. Как болела. Как берегла старые письма.
— Вы, наверное, не знали… — сказала она тихо.
— Нет, не знал, — хрипло отозвался Виктор.
Тоня молчала. А потом вдруг улыбнулась. Едко, устало, но искренне.
— Вот, значит, где ты жил всё это время. Даже сам об этом не знал.
Он не ответил.
И она тоже ничего не сказала. Просто поднялась, пошла к двери и обернулась:
— Вам, наверное, нужно о многом поговорить. Я — мешать не буду.
— Тонь… — тихо произнёс он.
— Ты просто вернулся, потому что тебе опять некуда идти. А я больше не принимаю чужих. Даже если они со старым адресом.
Она закрыла за собой дверь.
И впервые за долгие годы — не дрожала. Ни руки, ни голос, ни сердце.
Теперь всё было по-настоящему.
