Алена — тридцать два, по паспорту. По жизни — все сорок. Лицо будто слегка примятое тревогой, будто каждый день кто-то давит в автобусе локтем, и не извиняется. Обычная. Не в смысле «никакая», а в смысле — таких полгорода: длинные руки, усталые глаза, два пакета из «Пятерочки», где молоко, лапша и корм для соседского кота, которого она кормит из жалости. На работу ездит с пересадками, а вечером пьет чай на кухне, глядя в окно, где давно не мигает лампочка на столбе — сгорела. Звонила в управляющую неделю назад, те пообещали «на следующей неделе». С тех пор прошло две.
Алена сидела на диване — точнее, на развалившемся кресле-кровати, где под простынёй пружина имела своё мнение о жизни и втыкалась ровно в печень. Рабочий день закончился вяло, как и вся неделя. Она выключила ноутбук, откинулась и просто сидела. Глаза начали закрываться сами собой, но в тишине противно взвизгнул телефон. Мама. Вот уж кто умеет звонить исключительно в моменты, когда ты не хочешь ни с кем говорить.
— Да, мам, — сказала она, не скрывая усталости.
— Алена, здравствуй. Слушай, Артему нужна помощь. Срочно. Опять эти… как их… микрокредиты! Он влез, дурень, и теперь на него там наезжают. Я боюсь, что он в окно выйдет. Ты же понимаешь.
Алена молчала. Больше секунды. Это была пауза не из вежливости — просто мозг пытался вспомнить, когда был последний раз, что мама звонила просто так, чтобы спросить, как у нее дела. Кажется, летом. Нет, позапрошлым летом.
— Мама, я только недавно закрыла ему тот кредит. И у меня сейчас вообще пусто. До зарплаты — десять дней.
— Ну ты ж всегда выкручивалась. Ну поживи как-нибудь… потуже. Ну не бросай ты брата, он же один у тебя!
Это был привычный концерт. Заученный сценарий. Мама исполняла трагедию в одном акте — про бедного, неразумного Артема, «слабого парня», который просто «не такой пробивной», как она, Алена. Хотя что в ней пробивного — кроме хронической мигрени?
— Ладно. — Алена уже знала, что скажет «да». Как всегда. Она же «разумная».
— Спасибо, доченька. Я знала, что ты меня не подведешь. — Мама обрадовалась моментально, даже не поинтересовалась, сколько денег и откуда она их возьмёт.
Алена отключила звонок и уставилась в экран. На карточке — 10 542 рубля. Её сбережения за три месяца. Вернее, были. Перевод: 10 000. Комментарий: «Артему на помощь». Как всегда. Она выключила экран и заплакала тихо. Не громко — так, чтобы сосед через стенку не услышал.
Прошло два месяца. За это время в жизни Алены случилось всё и сразу: ангина, переработка, обморок в офисе, «мы сокращаем штат», выпроваживание с работы с двумя коробками в руках и визитом к терапевту, который прописал «покой, меньше стресса и витамин D». Смешно, да. Особенно когда арендодатель уже намекнул, что аренду пора бы заплатить.
Артем не звонил. Мама — раз в неделю. «Как ты? Ну ты держись. Кстати, у Артема всё наладилось, ему дали в лизинг машину!»
— Что? — голос Алены задрожал. — Машину?
— Ну да, поддержанную, конечно, но всё равно! Он теперь с этой девушкой живет, помнишь, блондиночка такая, он тебе на Новый год показывал фото… ну не будь ты такая злюка, Алена, порадуйся за брата!
Алена отключила телефон. И снова была пауза. Долгая. Внутри что-то щёлкнуло, как выключатель. Не больно. Просто… пусто.
День, когда она пошла к маме, выдался серый, как мокрая тряпка. Осень только начиналась, но листья уже были в каше под ногами. Алена ехала в автобусе и молча считала остановки. Она не хотела ехать, но выбора не было. Холодильник в квартире издал прощальное урчание, и есть было нечего.
Мама встретила её с фальшивой улыбкой. Такая, знаете, где губы улыбаются, а глаза — сразу хотят закрыть дверь.
— А ты чё такая худая? — начала с порога. — У тебя опять эти замашки, как в институте, когда ты на гречке сидела?
— Мам… мне нужна помощь. — Алена впервые в жизни произнесла эти слова.
Мама сразу сникла. Взгляд стал острый, как лезвие.
— Алена, ну ты ж взрослая женщина. Чего ты вот это… требуешь? У нас и так непросто. Артем с Оксаной собираются ипотеку брать, им нужны первые взносы…
— Мама, у меня нет работы. Мне нечего есть. У меня долги по квартплате. Я же вам всем помогала, все эти годы. Сейчас — просто немного вернуть…
— Ты же не на улице. У тебя квартира.
— Она съёмная! — крикнула Алена. — Ты же знаешь!
— Не ори на мать! — В комнате повисло напряжение, как перед грозой. — Не нравятся мои слова — можешь уйти. Я никого за язык не тянула помогать! Это твой выбор был!
Алена стояла у двери и впервые за всё время не заплакала. Только кивнула. Развернулась и ушла. Мама не вышла её проводить. Даже не закрыла за ней дверь.
У подъезда шёл дождь. Холодный, как слова. Смешной мальчишка в капюшоне играл в лужах и забрызгал ей штаны. Мать рядом шлёпнула его по руке.
— Сказала тебе, не мешай тётеньке! Она усталая, видишь, да?
Алена улыбнулась. Искоса. Криво. Да, усталая. Очень.
Она дошла до остановки и села на первый автобус. Куда — было всё равно. Внутри медленно, вязко зарождалось что-то новое. Не злость. Не обида. Скорее… решение. Как будто внутри встал кто-то другой и сказал: «Теперь всё. Больше нет». Не слёз, не помощи, не прогибов.
Только вперед. И пусть будет больно.
Алена сняла комнату в коммуналке — временно, как она себе пообещала. «Временно» затянулось на полгода. Дом старый, потолки с трещинами, в ванной — бойлер, у которого свои представления о температуре воды. Соседи — пара молодых тиктокеров и баба Люда, которая по ночам курила в форточку и рассказывала коту о коварстве мужиков. Алена с котом согласилась молча. В доме всё держалось на скотче и остатках надежды. Зато — дёшево.
Работу она нашла не сразу. Поначалу бралась за всё: раскладка товара в «Магните», временные смены на ресепшене в клинике, даже уборку квартир через сервис подработок. Люди смотрели на неё с жалостью — не из-за профессии, а потому что в глазах была какая-то обречённая ровность. Она не жаловалась. Она не смеялась. Просто делала.
Потом ей повезло. Кто-то посоветовал склад крупной сети: там платили выше, смены длиннее, условия — ближе к армии. Но и платили исправно. Сотрудников было много — в основном такие же, как она: загнанные женщины за сорок, которых бросили, списали, забыли. Мужчины, которым некуда было идти. Молодёжь тут не задерживалась — слишком тяжело.
— Ты, главное, не разогнись резко, — сказала ей Света, напарница. — Спину сорвёшь — никто не пожалеет. У нас тут все, как проклятые. Зарплата — да, но здоровье хоронят вместе с трудовой книжкой.
Алена усмехнулась:
— А у меня, Свет, его всё равно уже нет — здоровья. Да и трудовой тоже.
Прошёл год.
Алена сняла нормальную квартиру. Не хоромы — но уже не коммуналка. Белые стены, простая кухня, окно с новым стеклопакетом. Работала она всё так же на складе, но теперь уже в старших. Деньги шли, и впервые за много лет у неё на карточке лежало больше ста тысяч. И самое удивительное — она ни с кем не делилась. Ни копейки.
Пока не раздался знакомый номер. Мамина интонация не изменилась — всё та же нервная скрипучесть, будто кто-то ногтями по тарелке провёл.
— Ален, нам надо поговорить.
— Что-то случилось?
— Ну как тебе сказать… Артем с Оксаной сейчас… ну, попали. Он без работы, её сократили, а ипотека — сама понимаешь. Короче, они съезжают. Им пока некуда. Мы подумали… Может, ты их к себе? Ненадолго, конечно. Только пока не найдут жильё.
Алена сидела на краю кровати. Телефон — как горячий утюг. В груди что-то дернулось, но быстро отступило. Больной зуб, к которому привык — знаешь, что болит, но терпишь.
— Мам, ты серьёзно? Я ж у тебя была тогда… Помнишь? Без работы, без всего. Я просила пожить у тебя две недели — ты отказалась. А теперь ты просишь меня принять Артема и его бабу?
— Не называй её бабой, — резко сказала мать. — Она хорошая девушка. Она…
— Она тогда хамила мне за столом, помнишь? Сказала, что «работать руками — удел неудачников». А теперь ей эти руки крышу над головой должны предоставить, да?
Молчание.
— Ты озлобилась, — наконец выдавила мать. — С тобой стало невозможно говорить. Чужая ты какая-то.
— А вы мне кто? Свои?
Через два дня брат всё же приехал.
Без звонка, без предупреждения. Прямо к её двери. Стоял в куртке с грязным рукавом и видом побитой собаки.
— Привет, сестра. Можно поговорим?
Алена не сразу открыла. Смотрела через глазок и не верила.
— Ты чего здесь?
— Ну… Мам сказала, ты не против. Нам правда некуда.
Он стоял с двумя сумками, как на вокзале. Из-за его плеча выглянула Оксана. Вся такая пострадавшая от жизни. Волосы в пучке, на губах блеск, ногти с маникюром.
— Привет, — сдавленно сказала она. — Мы… не хотели… просто…
— У тебя новый айфон? — сухо бросила Алена, глядя на блеск в её руках.
— Это неважно, — вмешался Артем. — Мы у тебя всего на недельку. Честно.
Алена стояла в дверях. Потом вздохнула, как перед прыжком с моста.
— Проходите.
Три дня прошли, как на иголках.
Оксана разгуливала по квартире, как хозяйка. Расставляла свои баночки в ванной, заказывала доставку на её адрес, ругалась, что у Алены нет нормального тостера. Артем спал до обеда и рыскал в холодильнике, как хищник. Говорили они между собой о своих проблемах — не замечая хозяйку.
На четвёртый день она зашла в ванную. На её зубной щётке был след тонального крема. Видимо, Оксана чистила ногти, или, как сказала бы та, «использовала в косметических целях».
— Эй, — Алена подошла к брату. — Передай своей девушке, что я ей не подруга по общаге. Пусть ведёт себя соответственно.
— Ты чё завелась? — удивился он. — Она вообще-то в стрессе.
— А я? У меня стресс не считается? Вы мне как к чему относитесь вообще?
Он встал.
— Не кипятись. Мы здесь временно.
— Ты даже спасибо не сказал, Артем! Ты въехал сюда, как в отель. Ни денег, ни уважения.
Он поднял голос:
— А ты чего ожидала? Что мы тебе в ножки упадем? Да ты вечно жертва! Вечно обиженная! Может, ты просто людей вокруг себя отталкиваешь?
В этот момент Алена ударила. Не кулаком. Словами. Как ножом под рёбра.
— Может, я отталкиваю, потому что вы — не люди, Артем. А паразиты. Которым всегда мало.
Он замахнулся. Не ударил. Но взгляд был такой, что сердце упало.
— Ты вообще с ума сошла, — прошипел он. — Мама права. Ты озлобилась. Тебя никто не любит, потому что ты такая.
— Правильно. Никто. Потому что вы все давно перестали быть моими.
Оксана вышла из комнаты.
— Мы уходим. Найдём, где жить. Нам и не нужна твоя подачка.
Алена посмотрела на неё спокойно.
— Правильно. Найдёте. Только больше сюда не возвращайтесь.
Они хлопнули дверью. Так, что обои дрогнули. В квартире стало тихо.
Слишком тихо.
Потом пришла мама.
— Ты выгнала родного брата!
— Нет, мама. Я выгнала двух посторонних людей.
— Я не знаю тебя. Ты стала чужой. Холодной. Без сердца.
Алена подошла к зеркалу. Посмотрела. Повернулась к матери.
— У меня сердце есть. Только теперь оно — для меня.
Алена больше не звонила первой. Не проверяла «онлайн» у матери, не следила за новостями Артема в соцсетях, хотя тот, как нарочно, выкладывал слащавые сторис с хэштегами «семья — это главное» и «цените близких, пока они рядом». Ирония, достойная стендапа.
Она работала. Работала, как будто от этого зависела вся вселенная. Склад, перегрузки, усталость — всё это теперь не пугало, а будто держало её в тонусе. Дома была тишина. Светлая, густая тишина. Иногда она включала чайник просто ради звука. Или переставляла по вечерам книги на полке — чтобы почувствовать, что она хозяйка в этом пространстве, в своей жизни.
А потом он появился. Не брат. Не мать.
Он.
Олег.
Старый знакомый по работе, который когда-то проходил мимо неё, не замечая, а теперь вдруг начал останавливаться. Завёл разговор — сначала невинный, о графике, потом о погоде, потом… о ней.
Он был не герой. Ни мускулов, ни пафоса. Уставший, как все. С разводом за спиной и сыном, с которым виделся по субботам. И у него были такие глаза — не влюблённые, нет. Понимающие. Как будто он знал, каково это — быть ненужным.
— Ты всё сама тянешь? — спросил однажды.
— Да не так уж много и тащить, — улыбнулась Алена. — С собой-то легко.
Он кивнул. И вдруг сказал:
— Если захочешь не быть одной — просто скажи.
И она не сказала.
Мать снова позвонила весной. Слишком быстро, слишком бодро. Так говорят, когда им от тебя что-то надо, а признать это вслух неловко.
— Аленушка, милая, как ты там?
— Я нормально.
— Я просто… хотела услышать. Скучаю по тебе. Смотрела фотографии — помнишь, ты маленькая в этом костюмчике в горошек?
— Мам, чего ты хочешь?
— Ой, ну почему ты всегда так… Сразу в лоб. Я просто подумала, что раз у тебя всё хорошо, может, ты… чуть-чуть поможешь. Артему снова тяжело. Они с Оксаной разошлись. Он теперь один.
— А квартира, которую они снимали?
— Да куда он теперь. Он даже работу потерял. Представляешь, вот такие времена пошли…
— Мама, ты не слышишь себя?
— Слышу. Ты просто черствая стала. Раньше ты была другой. Душевной, доброй.
— Доброй — это когда я вам отдаю всё, а вы потом вытираете об меня ноги?
Мать вскипела:
— Мы тебя растили! Мы тебе всё дали!
— Вы от меня всё брали. Это не одно и то же.
— Он твой брат! Ему негде жить!
— Мне тоже было негде. Но вы тогда дверь не открыли. Помнишь?
— Ты хочешь быть одна? Умереть в одиночестве?
— Я хочу жить в покое. Без тех, кто меня использует.
На следующий день к Алене постучали.
Она открыла дверь. Там стоял Артем. Один. Весь какой-то скомканный, лицо помятое, глаза — затравленные. В руках пластиковый пакет с какими-то вещами. Бомж с дипломом юриста.
— Привет, — сказал он, кашлянув.
— Ты ошибся адресом.
Он не ответил. Просто смотрел.
— Я умираю, если честно. Не физически, морально. Не могу больше. Просто хочу с кем-то поговорить.
— А про зубную щётку помнишь?
— Алена, я был козёл. Да я и остался им, наверное. Я всё понимаю. Просто — мне некуда. Даже не пожить. Просто… некуда прийти.
Она молчала. Долго. Потом отошла в сторону, как тогда.
Он вошёл. Осторожно, как в храм. Сел на край стула. Осмотрелся.
— Ты красиво живёшь. Всё по-настоящему.
— Потому что это построено на правде, Артем. На том, что я никого больше не спасаю.
Он засмеялся криво:
— Тогда чего я тут?
— Ты пришёл не за жильём, а за прощением. Но его здесь нет. У меня его больше нет.
Он встал.
— Я понял. Извини, что потревожил.
Алена подошла к двери, открыла. Он прошёл мимо, не оборачиваясь.
Вечером она сидела на кухне. Чай остыл. Вдруг зазвонил телефон.
Олег.
— А ты одна?
— Сейчас — да.
— Хочешь — не будешь.
Она медленно выдохнула.
— Знаешь… я пока не готова. Но спасибо. За то, что не лезешь.
Он ответил не сразу. Потом тихо:
— Я просто здесь. Если что — не пропаду.
Через месяц она наконец позволила себе улыбнуться по-настоящему. Позволила себе купить цветы — для себя. Позволила себе тишину — как подарок. И поняла: одиночество — это не наказание. Это свобода. Если ты выбрал его сам.
