— Нина Петровна, вам селёдочку под шубой или мимозу? — голос у Софьи был почти ласковый, но губы натянулись в ниточку. Улыбка, конечно, дежурная. Настоящая у неё с утра не складывалась.
— Ни то, ни другое. У тебя, как всегда, всё с перебором. Кто вообще так солит? — свекровь презрительно отодвинула тарелку, будто там лежал тухлый сом, а не домашняя закуска, над которой Софья корпела в пять утра.
«Началось», — вздохнула она про себя и в очередной раз поправила скатерть. Белая, кружевная, с глажкой, которой бы позавидовала клиника пластической хирургии — ни одной складки. Всё было идеально. Даже надпись на торте: «С юбилеем, дорогая Нина Петровна!» — не расползлась кремом, как это обычно бывает у кондитеров с дрожащими руками и страдающим зрением.
Гости расселись. Подруги свекрови — по стойке смирно, как будто в засаде, только и ждали момента прицельно выстрелить очередной язвительный комментарий. Софья ощутила, как сквозь запахи оливье, шампанского и «Монтана» просачивается холод оттуда — с той стороны стола, где сидела свекровь.
Алексей — её муж, единственный, кто мог бы сбавить накал — вяло ковырял салат и проверял телефон.
— Лёш, ты как вообще? Живой? — она попыталась пошутить.
— А? Да, да… вкусно, — пробормотал он, не глядя. Вроде взрослый мужик, сорок два на носу, а до сих пор в телефоне залипает, как шестиклассник.
— Софочка, а ты всегда так… стараешься? — подала голос одна из подруг Нины Петровны — Раиса Львовна, с лицом, похожим на бабушкин подсвечник — старый, потёртый, но до сих пор пытающийся светить.
— В смысле? — Софья не сразу уловила подкол, но чувствовала, как накал в воздухе усилился.
— Ну так. Готовка, скатерти, торты… Это ж не конкурс домохозяек. Мы тут собрались просто посидеть. По-семейному.
— Ну да, — усмехнулась Софья, — по-семейному. Только не у всех семьи одинаковые.
Раиса Львовна молча усмехнулась. Свекровь тоже. Алексей промолчал. Как обычно.
Софья встала из-за стола, сделала вид, что пошла принести чай. На самом деле — просто нужно было передохнуть. Вздохнуть. Подышать. Найти в шкафчике пустоту. И желательно — литровую.
На кухне было жарко. А от обиды — ещё жарче. Она вытащила из морозилки кусок торта, зачем-то по привычке полила его малиновым соусом и поднесла к столу.
— Ну хоть торт, может, порадует, — выдавила она, стараясь удержать лицо в привычной маске. Но руки её предательски дрожали.
— Ты бы лучше за работу взялась, а не с тортами нянчилась, — хмыкнула свекровь.
Вот только не это.
— Простите, — спокойно ответила Софья, — а кто, по-вашему, привёз вас из поликлиники месяц назад, когда вы руку потянули? Кто делал вам компрессы? Кто бегал по аптекам?
— Ну и что, — Нина Петровна отставила чашку, — я не просила.
— Конечно. Вы вообще просить не умеете. Только требовать и оценивать.
— Софа, — вмешался наконец Алексей, — хватит, праздник же…
— Ага, — сказала она тихо, — праздник.
Когда гости начали расходиться, Софья устала так, как будто разгрузила фуру с кирпичами. Хотелось лечь. Исчезнуть. Или хотя бы не слышать, как Нина Петровна в прихожей шепчет своей подруге:
— И вот на такую он променял Светочку. Помнишь Свету? Умница, кандидат наук, никакой помады, всё по делу… А эта — витрина и шум.
— Ну и дура твой Лёшка, конечно, — шептала в ответ Раиса Львовна. — С такой же на отдых не поедешь, никуда не вытащишь. Вечно с ноутбуком. Или с кастрюлями.
Софья застыла в коридоре, не дыша. Стояла с тарелкой, полной закусок, которых никто не ел.
А потом она услышала, как Алексей отвечает:
— Да ладно тебе, мама, я привык уже. Потерпим.
Потерпим.
Она чуть не уронила тарелку.
Он привык.
Потерпим.
Словно она не жена, не человек, а временная стоматологическая боль. Потерпим, пока не пройдёт.
Позже, когда они остались вдвоём на кухне, она мыла бокалы с таким усердием, будто пыталась стереть не только отпечатки пальцев, но и память.
— Торт вкусный был, — сказал Алексей, лениво потягиваясь.
— Угу, — ответила она, не оборачиваясь.
— Только мама сказала, что крем тяжёлый.
— Конечно, — она развернулась к нему, — мама у нас диетолог с интуицией. Только сама второй кусок съела. Для объективности, видимо.
Он промолчал.
— Лёш, ты вообще понимаешь, как ты себя ведёшь? — она поставила бокал на полку, резко. — Я там слышала. Как ты молчал. Как терпел.
— Да что ты хочешь? Чтобы я вступался? Скандал устраивал?
— Я хочу, чтобы ты был со мной, а не против.
Он пожал плечами. Как-то вяло, как будто речь шла о замене лампочки.
— Мама у меня одна, — пробормотал он.
— А жена у тебя кто? Приложение к сервису?
Он не ответил. Ушёл в комнату. Взял телефон. Пролистал. Снова.
Софья осталась одна на кухне.
На столе — свеча догорела. На душе — только пепел.
И вдруг она поняла: всё это — не случайность.
Это система. Это жизнь.
И либо она выйдет из неё. Либо так и будет вечно называть предательство — «семейными нюансами».
Софья проснулась в восемь утра от грохота. Что-то падало, что-то ломалось, и что-то — видимо, чьё-то чувство меры — окончательно трескалось.
На кухне гремела Нина Петровна.
— Ну вот, — проговорила свекровь в телефон, громко, как будто собеседник был глуховат, — как всегда! Кофе молотый закончился, молока нет, а хлеб — как в блокадном Ленинграде! Сама бы ничего не приготовила, только показать, какая она заботливая… вчера стол ломился, а сегодня даже кофе не заварила! Всё на показуху!
Софья лежала, не открывая глаз. Даже не потому, что хотелось спать — нет, просто она чувствовала: если сейчас встанет, то первая тарелка, что попадётся под руку, может отправиться в полёт с финальным «дзынь».
Она считала до пяти. Потом до десяти.
Не помогло.
Она встала. Не из вежливости — из принципа.
На кухне сидела свекровь. В домашних брюках, в кофте с блёстками, которые были бы уместны разве что в цирке, и с выражением лица, как у Маргарет Тэтчер на военном брифинге.
— Доброе утро, — сказала Софья, холодно.
— Очень сомневаюсь, — отрезала Нина Петровна.
— Угу. Особенно с таким вступлением в день. Что вы там говорили про Ленинград?
Свекровь засопела.
— А что ты хотела? Я же не гость, а почти хозяйка. Тут и хлеба нормального нет, и…
— Вы не хозяйка, Нина Петровна. Вы гость. Нежеланный, но гость. И вообще — вам не кажется, что пора уже вернуться к себе?
— К себе? — Нина Петровна фыркнула. — То есть выгнать мать своего мужа? Да ты совсем голову потеряла!
— Вы тут живёте уже две недели, — сказала Софья, удерживая голос на грани приличий. — А изначально договаривались на выходные. Всё. Я больше не хочу это терпеть.
Свекровь подалась вперёд:
— Не хочешь — не терпи. Сын мой где? В комнате. Скажи ему. Пусть он решает, с кем ему жить.
Через десять минут Софья стояла в коридоре, держа в руках дорожную сумку, в которую кое-как впихнула всё, что свекровь разбросала по квартире за две недели.
Алексей стоял у стены, как школьник на линейке.
— Ты что, серьёзно?! — спросил он, охренев.
— Абсолютно. Она уходит. Или я.
— С ума сошла? У мамы давление, ей тяжело одной! У неё колени, ты же знаешь…
— А у меня сердце, — ответила Софья, — и оно не выдерживает жить рядом с женщиной, которая меня ненавидит и шепчется с подружками, пока ты стоишь рядом и молчишь. У меня тоже есть ограничения по здоровью. По ментальному, если быть точной.
— Ну неужели нельзя как-то… потерпеть? — он пожал плечами. Его коронное движение. Он вообще, похоже, планировал прожить всю жизнь, слегка пожимая плечами и надеясь, что всё как-нибудь само…
— «Потерпеть»? — Софья сделала шаг к нему, — я тебя полтора года терпела. И её. А она терпела меня. Причём открыто, с комментариями. А ты всё время где-то между. Знаешь, Лёш, между двух стульев — это не позиция. Это диагноз.
— Да ты сама с характером, — буркнул он, — вечно что-то не так.
— Знаешь, — она говорила тихо, но чётко, — давай, вот прямо сейчас, сделаем простую вещь.
Спросим твою маму: что она хочет? Жить с тобой? Хорошо. Но тогда пусть вы оба катитесь в свою, простите, взрослую независимую жизнь.
Она повернулась к Нине Петровне:
— Вы хотите жить со своим сыном? На здоровье. Но я не обязана вас обоих обслуживать, гладить вам бельё, убирать ваши носки и терпеть ваши словесные шпильки. Я не проходила курсы по выживанию в враждебной среде.
— Ты что, с ума сошла?! — закричала Нина Петровна. — Это моя семья!
— Нет, — спокойно ответила Софья. — Это была моя семья. До сегодняшнего утра.
Он ушёл. Нет, не сразу. Он потоптался, позвонил кому-то, вышел покурить, зашёл обратно, снова вышел. Потом собрался и…
…ушёл. Вместе с ней. Со своей мамой.
Как в анекдоте: взял чемодан, старушку и вышел в закат.
Софья села на кухне. В тишине.
Без треска посуды. Без громких замечаний. Без запаха лавандового крема Нины Петровны, которым она мазалась каждый вечер с шумом и театральностью.
И вот тут, как назло, зазвонил домофон.
— Да? — сказала она.
— Это почта! У вас заказ — книга, «Как сохранить брак в трудные времена».
Софья выдохнула.
— Отлично. Оставьте у двери. Пусть лежит. Может, тому, кто ушёл, пригодится.
Вечером она выпила бокал вина. Первый за две недели. Вкус был — как свобода. Немного терпкий, но настоящий.
Затем собрала оставшиеся вещи Алексея. В мешки. Методично. Без злобы, но и без сожалений.
И уже на рассвете, с лёгкой дрожью в пальцах, позвонила мастеру по замкам.
— Здравствуйте. Да, замена. Нет, не потеряли.
— Просто кое-кто теперь не должен иметь ключ.
Вход в следующую жизнь должен быть только для своих.
Софья проснулась от тишины.
Она не сразу поняла, что именно странно. Просто… нет ничего. Ни шороха, ни голоса Нины Петровны, не комментирующей погоду с выражением «ну вот, опять». Ни хождения Алексея в трусах по коридору с кружкой кофе и вопросом «где носки».
Тишина. Чистая, как стекло. Как страница новой жизни.
Она встала, прошлась по квартире — мимо пустой вешалки (без его куртки), мимо ванной, где больше не валялась её расчёска, забитая чужими волосами, и прошла на кухню.
Открыла холодильник — аккуратно разложенные продукты, вон тот сыр, который Алексей терпеть не мог, теперь лежал на видном месте.
И только она поставила чайник, как раздался звонок в дверь.
Она вздрогнула. Чайник запищал — синхронно. Как будто они вдвоём поняли: «оно началось».
Открыла — и остолбенела.
На пороге стояла Маша. Девочка лет двадцати. В джинсах, пуховике, и с таким лицом, будто пришла в дом, где ей обещали пенсию, а дали подзатыльник.
Софья растерялась.
— Эм… вы… ко мне?
— Я… Софья, да? Жена Алексея?
— Бывшая, — спокойно сказала она, ощущая, как щёлкает внутри предчувствие беды.
— Я беременна от него. — Маша произнесла это так, будто вычитала по бумажке.
Потом выдохнула. — И Нина Петровна сказала, что я могу здесь немного пожить.
Софья прислонилась к дверному косяку.
— Ты сейчас серьёзно?
— Я не знаю, — дрогнула девочка, — мне сказали: «иди, она поймёт». Я не знала, что он ушёл…
Софья смотрела на неё молча. Маша продолжала:
— У меня родители в Орле, я в Москву переехала недавно, работала с Алексеем, мы… ну, это длилось полгода.
Он говорил, что вы… в ссоре. Что у вас всё «не то». И что… с матерью своей он тоже не ладит.
Софья закрыла глаза. На миг. Потом сказала:
— Заходи. Только на пять минут.
— Правда?
— Я же не свекровь. Не сажаю на табурет с допросом.
На кухне пахло кофе. Маша сидела, явно не понимая, что делать с кружкой.
— У меня нет к тебе претензий, — сказала Софья, — пока ты не начнёшь мне врать.
— Я… не собиралась. Я просто… не знаю, что делать. У меня срок маленький, и он обещал… Он даже купил пинетки.
Софья усмехнулась.
— Конечно. Символично. А ещё он мне дарил магнитик с Эйфелевой башней, когда даже в Подольск со мной не поехал.
Маша молчала.
— Знаешь, девочка, — продолжала Софья, — тебя не ко мне надо было отправлять. А к нему. Пускай он и встречает. И заботится. А не я, бывшая жена, у которой вчера ещё его носки в ванной сушились.
— Мне просто негде жить, — сказала Маша. Тихо.
— Мне тоже, — ответила Софья. — Потому что мой дом — это была иллюзия. Пока ты не постучала. И спасибо тебе за это. Вот честно.
Через час Маша ушла. С адресом Нины Петровны, и с советом:
— Если начнёт тобой манипулировать — сразу уходи. Не жди, как я.
— А если он вернётся? — спросила Маша на пороге.
— Не впускай. Ни в дом, ни в жизнь. Даже если принесёт ещё пару пинеток.
Вечером телефон Софьи зазвонил.
Алексей.
Она поднесла трубку, не отвечая. Потом включила громкую связь и положила рядом, нарочно громко наливая себе в бокал белое.
— Софа, ты что творишь?! — взорвался он. — Ты чего Машку выгнала?!
— А кто ты, чтоб я тебе что-то объясняла? Ты мне кто теперь?
— Она беременна!
— Поздравляю. А теперь иди и роди с ней.
— Да ты ведь знала, что у нас трудности!
— Знала. Только думала, они от усталости, а не от Машки в шкафу.
Он затих.
— Мама сказала, ты устроила сцену…
— А ты не сцены бойся, Лёша. А женщин, которые после них замки меняют.
Он не позвонил больше. Ни на следующий день, ни через неделю.
Маша прислала СМС: «Спасибо. Вы были правы».
Софья просто удалила сообщение. И написала себе заметку:
Сходить в Икею. Купить себе новую постель. Только себе.
И знаете, что было смешно? Через пару недель она пошла в кино одна. И смеялась. Реально. В голос.
А потом по дороге домой заглянула в бар. И впервые за много лет почувствовала: она есть. Не как чья-то жена. Не как свекровная «она». А просто — Софья.
И всё было хорошо. И это было страшно ново.
