— Убирайся вон из моей квартиры! — Голос Нинель Степановны резал воздух, как нож по стеклу. — Собирай свои тряпки и катись к своей мамочке! Раз муж тебе не подходит!
Настя замерла у плиты, деревянная ложка зависла над кастрюлей с борщом. Капли красного бульона медленно стекали на белую эмаль.
Вот и началось… Опять.
— Нинель Степановна, я же ничего не… — начала было она, но свекровь обрушилась новой волной ярости.
— Молчать! — Старуха выступила вперед, ее серые глаза горели праведным гневом. — Думаешь, я слепая? Видела, как ты на Сергея смотришь! Как морду воротишь, когда он с работы приходит!
Настя обернулась. В дверном проеме стоял муж — высокий, с поникшими плечами, в мятой рубашке. Лицо усталое, взгляд… пустой. Как всегда.
— Серёж, скажи что-нибудь… — прошептала она.
Но Сергей только покачал головой и прошел в комнату, не произнося ни слова. Дверь хлопнула за ним с таким звуком, словно захлопнулась крышка гроба.
— Видишь? — торжествующе произнесла Нинель Степановна. — Сын от тебя прячется! Потому что ты его не любишь! Не умеешь быть женой!
Не умею быть женой… Настя прикрыла глаза. Пять лет назад она действительно не умела. Была просто влюбленной девчонкой, которая верила, что любовь все исправит. Что можно жить в чужой квартире, с чужими правилами, с чужой болью.
— Я его люблю, — сказала она тихо.
— Врешь! — Свекровь подошла ближе, и Настя почувствовала запах ее дешевых духов, смешанный с чем-то кислым, застарелым. — Любящая жена не заставляет мужа выбирать между ней и матерью!
— Я никого не заставляю выбирать…
— А кто тогда? — Нинель Степановна схватила ее за запястье. Пальцы у старухи были сухие, как веточки. — Кто говорит моему сыну, что я плохая мать? Что я ему мешаю?
Настя высвободила руку. На коже остались красные отметины.
— Я никогда такого не говорила.
— Да ну? А кто плачет по ночам в ванной? Думаешь, я не слышу? — Голос свекрови стал тише, но от этого еще злее. — Кто портит сыну настроение своими кислыми минами?
Плачу… Да, плачу. Потому что не знаю, как жить дальше. Потому что каждый день — это поле боя, где я всегда проигрываю.
— Мне просто тяжело иногда, — призналась Настя. — Мне нужно… нам нужно просто поговорить, как семья.
— Мы и есть семья! — взорвалась Нинель Степановна. — Я и Сережа! А ты… Ты чужая! Всегда была чужой!
Слова били, как пощечины. Настя отступила к окну. За стеклом моросил дождь, размывая контуры домов напротив. Там, в той квартире на четвертом этаже, жила молодая пара с ребенком. Настя часто видела, как они гуляют во дворе — он катит коляску, она смеется, малыш тянет ручки к голубям.
Я тоже могла бы…
— Знаешь что, — сказала свекровь, садясь на табурет и складывая руки на груди. — Хватит. Надоело. Сережа мой сын, эта квартира моя. И я решаю, кому здесь жить.
— Нинель Степановна…
— Не перебивай! — Старуха поднялась, выпрямив спину. В этот момент она казалась выше и строже. — У меня сердце больное, давление скачет. Врач говорит — нервничать нельзя. А с тобой одни нервы!
Настя смотрела на нее и думала: А что, если я просто уйду? Прямо сейчас? Сниму комнату, найду работу получше, начну жить для себя…
— Думаешь, я не знаю, что ты вынашиваешь планы? — Нинель Степановна словно читала ее мысли. — Хочешь увести моего сына? Разлучить нас?
— Я не хочу никого разлучать. Я хочу, чтобы мы были нормальной семьей.
— Нормальной? — Свекровь расхохоталась. — А что, по-твоему, ненормального? Что мать живет с сыном? Что помогает ему, заботится?
— Что мать не дает сыну быть мужем, — вдруг сказала Настя.
Тишина повисла в воздухе, густая и тяжелая. Даже борщ перестал булькать на плите.
— Что ты сказала? — Голос Нинель Степановны стал совсем тихим.
— Вы слышали.
— Повтори.
Настя повернулась к ней лицом. Сердце билось где-то в горле, но она не отводила взгляда.
— Вы не даете ему быть мужем. Вы решаете, что он будет есть, во что одеваться, как проводить свободное время. Вы говорите за него, думаете за него. Он не муж мне — он ваш маленький мальчик.
Нинель Степановна побледнела. Потом покраснела. Потом снова побледнела.
— Как ты смеешь… — начала она, но Настя продолжала.
— А я что? Я должна молчать? Готовить, убирать, и благодарить за то, что меня терпят в этом доме?
— Да! — взвизгнула свекровь. — Именно это ты и должна делать! Потому что это мой дом! Мой сын! И если тебе что-то не нравится — дверь там, где вошла!
В комнате хлопнула дверь. Сергей вышел, растрепанный, с красными глазами.
— Что вы орете? — спросил он устало. — Соседи жаловаться будут.
— Сынок! — Нинель Степановна метнулась к нему. — Скажи ей! Скажи этой… твоей жене, что она не имеет права так со мной разговаривать!
Сергей посмотрел на мать, потом на жену. Настя видела, как он мучается, как выбирает слова.
— Мам, ну хватит уже, — сказал он наконец. — Устал я от ваших ссор.
— Сережа… — начала Настя.
— И ты тоже. — Он махнул рукой. — Обе достали. Не можете по-человечески жить?
Вот оно. Как всегда. Он устал. Ему все равно. Главное — чтобы его не трогали.
— По-человечески? — переспросила Настя. — А как это?
— Ну… — Сергей почесал затылок. — Не знаю. Как люди живут. Мирно.
— Серёж, а ты хочешь, чтобы мы жили отдельно? — Вопрос вырвался сам собой.
Он вздрогнул, словно его ударили.
— Зачем отдельно? Здесь хорошо. Мама помогает, готовит…
— А если бы у нас был ребенок? — Настя не могла остановиться. — Где бы мы его растили? В этой комнате?
— Какой ребенок? — Нинель Степановна вклинилась в разговор. — Рано еще о детях думать! Сережа еще не готов! Да и ты… На какие деньги растить?
— На наши деньги, — сказала Настя. — Мы работаем, мы зарабатываем.
— Что вы зарабатываете? — Свекровь всплеснула руками. — Копейки! А кто квартплату платит? Кто продукты покупает? Я! На свою пенсию!
— Мам, ну хватит, — попросил Сергей.
— Не хватит! — Старуха развернулась к нему. — Ты посмотри на свою жену! Она хочет выгнать меня из собственной квартиры! Оставить умирать!
Настя смотрела на эту сцену и чувствовала, как что-то внутри нее наконец-то ломается. Не болезненно, а… освобождающе. Как лед, который трещит под весом весенней воды.
— Знаете что, Нинель Степановна, — сказала она спокойно. — Вы правы. Я соберу вещи и уеду.
Свекровь замолчала, не ожидая такого поворота.
— Настя… — начал Сергей.
— Нет, серьезно. — Она подошла к плите, выключила газ под кастрюлей. — Вы хотите жить вдвоем — живите. Я не буду мешать.
— А куда ты пойдешь? — спросил муж.
— Не знаю пока. Найду комнату, сниму. Или к маме перееду на время.
— Это глупо, — сказал он. — Из-за какой-то ссоры разрушать семью.
Разрушать семью? Настя едва не рассмеялась. Какую семью? Ту, где муж прячется в комнате, когда его мать унижает жену? Где каждый день — это война за право просто существовать?
— Серёж, а ты меня любишь? — спросила она.
Он растерялся.
— Ну… конечно. Зачем такие вопросы?
— Тогда защити меня. Скажи маме, что ты на моей стороне. Что мы — семья, а она — гость в нашей жизни.
— Как это гость? — возмутилась Нинель Степановна. — Это моя квартира!
— Видишь? — Настя посмотрела на мужа. — Она даже сейчас не дает тебе ответить.
Сергей молчал. Смотрел то на мать, то на жену, и молчал.
— Хорошо, — сказала Настя. — Я поняла.
Она прошла в комнату, достала из шкафа большую сумку. Стала складывать вещи — медленно, аккуратно. Блузки, джинсы, нижнее белье. Книги, которые дарил еще в институте. Фотографии с их свадьбы.
Пять лет назад я была другой. Думала, что смогу изменить его, что любовь победит. Но любовь должна быть взаимной. А здесь… Здесь я одна.
— Ты правда уходишь? — Сергей стоял в дверях.
— Правда.
— А как же мы? Как же наш брак?
Настя подняла на него глаза.
— А что от него осталось, Серёж? Мы не разговариваем, не делимся планами, не мечтаем вместе. Ты даже не знаешь, что я думаю, что чувствую.
— Знаю…
— Правда? А что я чувствую сейчас?
Он открыл рот, потом закрыл.
— Не знаешь. — Настя застегнула сумку. — Потому что тебе неинтересно. Тебе проще, когда все остается как есть.
— Настя, не уходи, — попросил он. — Мы что-нибудь придумаем.
— Что именно?
— Ну… Поговорим с мамой. Договоримся.
— О чем договоримся? О том, что она будет унижать меня через день, а не каждый день?
— Она не унижает…
— Серёж, она только что требовала, чтобы я убралась из дома. При тебе. А ты молчал.
Он опустил голову.
— Я не знаю, что делать. Она моя мать.
— А я кто?
Долгая пауза.
— Ты моя жена.
— Тогда веди себя как муж. — Настя взяла сумку. — А пока не научишься — я буду жить отдельно.
Она прошла мимо него в коридор. Нинель Степановна сидела на кухне, делая вид, что читает газету.
— До свидания, Нинель Степановна, — сказала Настя.
Старуха не подняла глаз.
— Уходишь значит? — буркнула она. — Ну и правильно. Нечего было прицепляться к чужой семье.
— Знаете что, — остановилась Настя. — Мне вас жаль. Правда. Вы так боитесь остаться одна, что душите собственного сына. И в итоге останетесь одна все равно. Потому что он вырастет и поймет, что его обманули.
— Вон! — заорала свекровь, вскакивая. — Вон из моего дома!
Настя вышла на лестничную площадку. Дверь за ней захлопнулась. Она стояла и слушала, как за дверью кричат — мать и сын. Потом крики стихли.
Все. Кончено.
На улице моросил дождь. Настя подняла лицо к небу, подставив щеки каплям. Впервые за долгое время она чувствовала не боль, а облегчение. Словно сняла тесную, натирающую обувь после долгой дороги.
Она достала телефон, нашла номер мамы.
— Мам? Это я. Можно к тебе приехать? Да, с вещами. Расскажу потом.
Автобус шел долго, петляя по вечернему городу. Настя смотрела в окно на светящиеся окна чужих домов и думала о том, что завтра начнется новая жизнь. Страшная, неизвестная, но — своя.
А вдруг Сергей одумается? Вдруг приедет, скажет, что выбирает меня?
Телефон молчал.
Значит, не одумается. Значит, я была права.
Она закрыла глаза и впервые за много месяцев улыбнулась. Не из вежливости, не из желания избежать скандала. Просто улыбнулась — потому что хотелось.
За окном засветились фонари. Новый день был еще далеко, но Настя уже знала — он будет другим. Он будет ее.
Полтора года спустя
— Подпишите здесь, — сказала секретарь суда, протянув документы. — И здесь.
Настя взяла ручку. Рука не дрожала — удивительно. И спокойно поставила подпись под свидетельством о разводе.
Сергей сидел рядом грустный, сутулый, с покрасневшими глазами. От него пахло перегаром, хотя было всего одиннадцать утра.
— Ну вот и все, — сказал он, когда они вышли из здания суда.
— Да. Все.
Он помолчал, потом спросил:
— А ты… Ты правда с кем-то встречаешься?
Настя посмотрела на него. Год назад этот вопрос причинил бы ей боль. Сейчас — только жалость.
— Да, Серёж. Встречаюсь.
— А он… он хороший?
Хороший? Она думала о Никите — о том, как он слушает ее по вечерам, не перебивая. Как смеется над ее шутками. Как целует в лоб, когда она устает. Как говорит: «Расскажи мне о своем дне» — и действительно хочет знать.
— Очень хороший, — ответила она.
Сергей кивнул и пошел прочь, сутулясь еще больше. Настя смотрела ему вслед и вспоминала того парня, в которого влюбилась в институте. Веселого, мечтательного, который хотел стать архитектором и строить красивые дома.
А что от него осталось?
Телефон зазвонил. Никита.
— Ну как? — спросил он. — Все прошло нормально?
— Да. Я свободна, — сказала она и улыбнулась.
— Тогда приезжай скорее. Я приготовил обед. И у меня есть новости.
— Какие новости?
— Скажу, когда приедешь. Хорошие, не волнуйся.
Настя поймала такси. По дороге думала о том, как изменилась ее жизнь. Работа в новом агентстве недвижимости нравилась — она помогала людям находить дома, настоящие дома, где можно быть счастливым. Квартира-однушка в новом районе была маленькой, но уютной. И главное — своей.
А Никита… Они познакомились случайно, в очереди в банке. Он стоял за ней, и когда у нее упала сумка, рассыпав все содержимое по полу, помог собрать. Потом предложил кофе. Потом — ужин. А через месяц она поняла, что влюбляется по-настоящему. Не в мечту, не в потенциал, а в живого, настоящего человека.
— Привет, красавица, — встретил он ее у двери. Поцеловал — нежно, радостно. — Как дела? Тяжело было?
— Не особенно. Даже легче, чем думала.
— Вот и отлично. Тогда садись, будем праздновать твою свободу.
За столом он налил вина, поднял бокал:
— За новую жизнь. За то, что ты нашла смелость ее начать.
— За нас, — добавила Настя.
Они выпили. Никита улыбнулся той особенной улыбкой, которая появлялась, когда он готовился сказать что-то важное.
— Помнишь, я говорил про новости?
— Ну?
— Мне предложили работу в Санкт-Петербурге. Хорошую работу, с перспективами. И я… — Он взял ее руку. — Я хочу, чтобы ты поехала со мной.
Настя замерла.
— Серьезно?
— Абсолютно. Мы можем снять там квартиру, ты найдешь работу… Начнем все с чистого листа. Вместе.
Вместе. Какое простое слово, а как много оно значило. С Сергеем они тоже были вместе формально, но на самом деле каждый жил в своем мире.
— А если не получится? — спросила она.
— А если получится? — парировал Никита. — Насть, я не Сергей. Я не буду делать вид, что ты не существуешь.
— Да, — сказала она. — Да, поеду.
Через три месяца
Квартира на Васильевском острове встретила их запахом свежей краски и коробками с вещами. Маленькая, но светлая, с видом на канал.
— Дом, — сказал Никита, обнимая Настю сзади.
— Дом, — согласилась она.
Телефон зазвонил. Мама.
— Настенька, как дела? Устроились?
— Да, мам. Все хорошо. Завтра иду на собеседование в агентство.
— А Никита?
— Никита уже работает. Ему очень нравится.
— Ну и слава богу. А знаешь… — Мама помолчала. — Звонила тетя Лида. Говорит, Сергея видела на улице. Совсем плохо выглядит. Пьет сильно.
Настя вздохнула. Она не радовалась чужому несчастью, но и винить себя не собиралась.
— Мам, я не виновата в его выборе.
— Конечно, не виновата. Просто… жалко его немного.
— Мне тоже жалко. Но я не могла жертвовать своей жизнью ради того, чтобы он чувствовал себя комфортно в своей зоне.
— Ты права, дочка. Ты правильно сделала.
После разговора Настя долго стояла у окна, глядя на воду. Думала о Сергее, о Нинель Степановне, о той жизни, которую оставила позади.
Интересно, о чем он думает вечерами? Жалеет ли о том, что не смог выбрать? Или винит меня во всем?
— О чем задумалась? — Никита подошел к ней.
— О прошлом.
— Плохие мысли?
— Не плохие. Просто… грустные немного.
Он обнял ее, положил подбородок ей на плечо.
— Знаешь, что я думаю? Каждый человек делает выбор. Ты выбрала свободу и любовь. Сергей выбрал привычное болото. Это его право.
— А если бы я осталась? Может быть, он бы изменился?
— Насть, ты не можешь изменить человека, который не хочет меняться. Ты можешь только изменить свою жизнь.
Она повернулась к нему.
— Ты не пожалеешь? Что связался с разведенной женщиной с багажом?
— Какой багаж? — удивился он. — Опыт — это не багаж. Это мудрость. Ты знаешь, чего не хочешь, и ценишь то, что у тебя есть. Это прекрасно.
Настя поцеловала его — долго, благодарно.
— Я тебя люблю.
— И я тебя. Очень сильно.
За окном зажигались огни вечернего Петербурга. Где-то в другом городе Сергей, возможно, сидел с бутылкой пива, слушая упреки матери. Где-то Нинель Степановна причитала над своим «загубленным» сыном, не понимая, что сама его губит.
А здесь, в этой маленькой квартире над каналом, двое людей планировали завтрашний день, делились мечтами и строили будущее. Вместе. По-настоящему вместе.
— Никит, — сказала Настя, — а давай купим красивые шторы. И цветы на подоконник поставим.
— Давай. А еще я хочу повесить на стену твою фотографию.
— Какую?
— Ту, где ты смеешься. Помнишь, мы в парке гуляли, ты мороженое ела?
Она помнила. Тот день был особенным — они только начинали встречаться, и она боялась поверить, что это всерьез.
— Помню.
— Так вот, на той фотографии ты выглядишь счастливой. Настоящей. И я хочу, чтобы ты всегда была такой.
Настя прижалась к нему сильнее. В груди было тепло и спокойно. Впервые за много лет она не боялась завтрашнего дня. Не боялась быть собой. Не боялась любить и быть любимой.
Вот она, настоящая жизнь. Не компромисс, не терпение, не надежда на лучшее. А просто жизнь — честная, открытая, своя.
— Спасибо, — прошептала она.
— За что?
— За то, что ты есть. За то, что не побоялся меня полюбить.
— Это мне спасибо тебе. За то, что ты не побоялась начать заново.
Они стояли у окна, обнявшись, и смотрели на город, который стал их домом. А где-то далеко, в той прежней жизни, которая теперь казалась дурным сном, продолжалась своя драма. Но это была уже не их драма.
Их история только начиналась.
