Душный июньский вечер застыл в хрущевке, как прокисший компот. Марина мешала лапшу на плите, вслушиваясь в смех детей за стеной — они дорисовывали акварелью школу, которую так и не увидели из-за вечного «кризиса в этом году». Ключ щелкнул в замке.
— Леша? — она не обернулась, ловя знакомый запах дешевого одеколона с нотками автобусного сиденья. Ответа не последовало. Только тяжелые шаги по линолеуму, на котором еще виднелись царапины от переезда пять лет назад.
— Надо поговорить, — голос мужа напоминал скрип несмазанной двери. Он вертел в руках чек из «Пятерочки», где сумма за пельмени была обведена дважды.
Марина выключила конфорку. В воздухе повисло предчувствие, густое, как масло на остывшем борще.
— Таня хочет ипотеку, — выдохнул он, будто слова были гирями на языке. — Двушка в Люберцах. Банк одобрил, но с её зарплатой в кондитерской…
Кастрюля звонко стукнула о раковину.
— Наследство родителей твоих уже на два участка поделили, или я что-то пропустила? — её смех прозвучал фальшиво, как сломанная шарманка. Они копили три года на машину, чтобы не толкать «Жигули» с АЗС.
Алексей потрогал воротник рубашки, где нитка торчала, как обвинение.
— Она одна с Данилой… Ты же знаешь, как мать переживает за неё.
— А мы? — Марина резко повернулась, и капля томатного соуса упала на фартук с надписью «Супермама». — Вчера Светка из садика принесла счет за кружок английского — 15 тысяч в месяц! Ты говорил: «Откажемся, пока я не стану замом». Когда, Леша? После пенсии?
Он сглотнул, глядя на фотографию сестры в рамке — худая, с синяками под глазами после развода.
— Брат должен…
— Должен?! — её голос взорвался, как шампанское с перекисшей пробкой. — Когда ты в последний раз покупал мне туфли, а не термос для стройки? Когда мы отдыхали не на даче у твоих родителей? Я десять лет за твоим «надо» бегу, как белка, а теперь ипотека сестры — моя обязанность?
Тишину разрезал писк таймера — печенье для детского утра подгорело. Алексей потянулся к ней, но Марина отшатнулась, будто его пальцы были иглами.
— Если подпишем поручительство, — он говорил быстро, словно боялся, что храбрость иссякнет, — мать перестанет звонить каждую ночь. Ты же не хочешь, чтобы её давление…
— Умоляю! — она схватила половник, как оружие. — Твоя мать два года звонит, чтобы напомнить, что я «слишком городская» для тебя. А теперь её дочь станет петлей на нашей шее? Нет. — Последнее слово упало, как топор.
Но дети… — начал он, но Марина перебила его резким жестом, указывая на дверь в детскую, откуда доносился шепот:
— Дети? Ага, дети! Свете ортопед сказал — стельки новые, 8 тысяч. Кириллу очки, потому что ты экономил на настольной лампе. И это только начало! Ты думаешь, я позволю им есть макароны без масла, пока твоя сестра копошится в новом ковре из IKEA?
Она подошла вплотную, и Алексей почувствовал, как запах гари от печенья смешался с её яростью.
— Слушай внимательно: ни копейки в её ипотеку. Ни. Копейки. Если хочешь спасать Таню — собирай чемодан. Я подам на развод, на алименты, а тебя вышвырну из этой квартиры. Да, из моей квартиры, которую ты даже не удосужился прописаться, помнишь?
Он побледнел, будто из него вытянули жилы.
— Ты… не можешь так…
— Могу! — она бросила половник в раковину с таким звоном, что он подпрыгнул. — Хватит. Хватит твоей матери совать нос в наш бюджет. Хватит сестре рыдать по телефону, как будто ты её муж, а не я — твоя жена. Ты выбираешь: они или мы. Здесь и сейчас.
Дверь в детскую приоткрылась.
— Мам, пап… мы голодные, — прошептала Света, обнимая плюшевого зайца с оторванным ухом — подарок Тани на прошлый день рождения.
Торт стоял на столе, как немой укор. Кремовые розы по краям слегка подтаяли — видимо, Таня везла его в метро, прижимая к себе, словно ребенка. «Птичье молоко», любимое Марины в студенчестве. Теперь этот десерт пахёл предательством.
— Мариш, я знаю, ты злишься… — Таня теребила края кофты, купленной, наверное, на распродаже в «Светофоре». Её пальцы, исцарапанные кондитерскими ножами, дрожали. — Но без поручительства банк откажет. Данила в новую школу осенью, а мы всё в той съемной коробке…
Марина молчала. Она смотрела, как дочка Света краем глаза следит за кремом, облизывая губы. «15 лет назад я сама бы расплавилась от такого торта», мелькнуло в голове. Но сейчас даже сладкое казалось ядом.
— Ты вообще слышала себя? — Марина встала, и стул грохнул об пол. — Приезжаешь сюда, с соплями и сахаром, как будто мы в сериале про несчастных женщин! Твой брат уже поставил нас на грань. Ты хочешь добить?
Алексей, бледный, как стена за его спиной, попытался вставить:
— Марина, давай просто…
— Молчи! — она повернулась к нему, и он отпрянул, будто от удара. — Ты уже предал нас, когда придумал эту авантюру. А теперь твоя сестра решила, что я — благотворительный фонд?
Таня всхлипнула, но слёзы выглядели дешёвым спектаклем.
— Я не прошу денег! Только подпись…
— Подпись? — Марина засмеялась так резко, что Света прикрыла уши ладонями. — Знаешь, что стоит за этой подписью? Наши дети без кружков. Мой муж — без сна, пока будет покрывать твои просрочки. Моя жизнь — в залоге у банка, который сожрёт нас, как эту хрущёвку!
Она схватила торт и швырнула его в мусорное ведро. Кремовая масса брызнула на обои, оставив пятно, похожее на кровавый след.
— Вон! — Марина тряслась, указывая на дверь. — И забери своего брата, если хочешь. Только алименты пусть готовит.
Таня, рыдая, выбежала, хлопнув дверью так, что с полки упала фарфоровая кошка — подарок свекрови на свадьбу. Алексей стоял, глядя на разбитую фигурку, будто в ней была заключена вся их семья.
— Ты счастлива? — прошептал он.
Марина подняла осколок с улыбающейся мордой кошки.
— Счастлива? Нет. Но я наконец дышу.
В ту ночь Алексей спал на кухне, подложив под голову куртку. А Марина, глядя в потолок, думала о том, как пахли торты в её детстве — ванилью и надеждой. Теперь её мир пахнет горелым печеньем и свободой.
Телефон зазвонил в семь утра, словно назойливый дятел, долбящий по виску. Марина потянулась к трубке, ещё не зная, что этот звонок оставит в её жизни трещину глубже, чем та, что ползла по потолку.
— Здравствуйте, — голос свекрови напоминал скрип ржавых качелей. — Ты хоть понимаешь, что натворила?
Марина села на кровати, сжимая простыню в кулаке. За окном дождь стучал по подоконнику, будто выбивая морзянку: «бе-жи-бе-жи».
— Таня всю ночь рыдала, — продолжила свекровь, и Марина представила, как та сидит в своём деревенском доме, обложенная баночками с вареньем и фотографиями «правильной» невестки. — Ребёнок без отца, без жилья… А ты из-за денег готова родню в гроб загнать!
— Родню? — Марина встала, и голос её зазвенел, как разбитое стекло. — Ваша «родня» десять лет сосёт из нас соки! Алексей еле куртку себе купил, а вы всё Таня, Таня… Может, я ей ещё почку отдам?
В трубке захрипело — свекровь закашлялась, нарочито громко, будто демонстрируя, как Марина «убивает старушку».
— Жестокая ты, — просипела она. — Думаешь только о себе. Мой сын с тобой несчастлив, знаешь? Он вчера звонил…
Дверь в спальню скрипнула. Алексей стоял на пороге, босой, в мятых штанах. Его взгляд метнулся к телефону, как у пойманного вора.
— Передай ему, — Марина поднесла трубку к груди, — что если он такой несчастливый, то пусть забирает свои носки из стиральной машины. И мамин рецепт борща, который я «портила» все эти годы.
Свекровь перешла на крик:
— Да ты сумасшедшая! Вас развести надо, как собак!
— Уже, — Марина бросила трубку на тумбочку, где всё ещё стояла фотография их свадьбы. Алексей в дешёвом костюме, она — в платье из ателье «подружки Люды». Смеялись тогда, верили, что любовь склеит даже трещины в штукатурке.
Она повернулась к мужу. Его лицо было серым, как пепел.
— Ты звонил ей? Жаловался, что я жестокая?
Он молчал. За его спиной в дверях маячила Света, прижимая к груди того самого зайца.
— Папа… уходишь? — спросила девочка, и Марина вдруг поняла: дети всё слышали. Всё.
Алексей сделал шаг вперёд, но Марина подняла руку:
— Хватит. Собирай вещи. Сегодня же.
…Когда он вышел с чемоданом, набитым носками и стыдом, дождь перестал. Марина стояла у окна, наблюдая, как он садится в маршрутку — ту самую, что каждый день везла его на стройку. «Вернётся к Тане», подумала она. «Их тройка с матерью снова будет целой».
А на тумбочке телефон свекрови снова замерцал, как злой глаз. Марина выдернула шнур из розетки. Тишина зазвенела сладким звоном разбитых оков.
Квартира Тани пахла новым линолеумом и тревогой. Алексей спал на раскладном диване, купленном в кредит, и каждое утро просыпался от стука калькулятора — сестра подсчитывала проценты, бормоча: «В следующем месяце надо побольше погасить…» Её пальцы, вечно липкие от крема, оставляли жирные пятна на банковских бумагах.
— Леш, — будила она его в шесть утра, — тебе надо подрабатывать. Банк письмо прислал…
Он молча одевался. Стройка, вторая смена, потом ночной грузчик. Иногда, засыпая в маршрутке, ему снилась Марина — смеётся, наливает чай, и на дне чашки плавает лимонная долька, как жёлтый островок счастья.
Марина подписала документы о разводе в тот же день, когда устроилась на новую работу — бухгалтером в местную клинику. Юрист, подруга из института, предупредила:
— Алименты с него как с козла молока. Он же теперь поручитель…
— Пусть, — ответила Марина, перебирая папки с отчетами. — Главное, чтобы Света и Кирилл видели: мы не зависли в его долгах.
Она сменила замок, отдала «Жигули» в утиль и купила детям подержанный ноутбук. По вечерам, когда Света учила английский через треснувший экран, Марина составляла графики выплат, шепча себе под нос:
— Мы справимся.
Таня пришла к ним через полгода. Сумка с документами, лицо — как смятая бумага.
— Банк требует… — голос её дрожал. — Алексей три месяца платил, а теперь…
Марина не пустила её дальше порога.
— Мой муж мёртв. Вы его похоронили его, когда подписывали ипотеку.
За её спиной Света, обняв брата, смотрела на тётю глазами, полными взрослой боли.
— Но он ваш отец! — взорвалась Таня. — Вы хотите, чтобы его в тюрьму посадили за долги?
Марина захлопнула дверь. Через секунду в подъезде раздался стон — Таня билась головой о стену, повторяя: «Не могу, не могу, не могу…»
Алексей встретил зиму в комнате съёмной халупы, куда его пустили за уборку двора. Свекровь, узнав о долгах, перестала звонить. Иногда он покупал детям шоколадки и подкидывал в почтовый ящик. Марина выбрасывала их, но Света находила обёртки — прятала под подушку, как письма от призрака.
В марте, когда снег превратился в грязную кашу, к Марине пришёл судебный пристав.
— Муж подал на уменьшение алиментов. Основание — кредитная нагрузка.
Она рассмеялась, расписываясь в бумагах:
— Скажите ему, что дети просят вместо денег… ну, хоть открытку.
Таня продала квартиру через год. Двушка в Люберцах ушла за полцены коллекторам. Данилу перевели в школу у бабушки, где он начал заикаться от тишины.
А Марина в тот день получила повышение. Когда начальник вручил ей сертификат на премию, она вдруг поняла: горечь на губах — это не слёзы, а свобода. Сладкая, как первый глоток воздуха после десятилетия в противогазе.
Алексей, узнав о её успехе, прислал СМС: «Прости». Она удалила его, не читая. В окно светило солнце, и трещина на потолке, наконец, казалась просто трещиной — а не шрамом, разделившим жизнь на «до» и «после».
Света, обнимая её перед сном, прошептала:
— Мам, а мы теперь сильные?
— Сильные, — кивнула Марина, глядя на спящего Кирилла. И впервые за долгие годы её улыбка не была маской.
