Юлия впервые почувствовала неладное, когда Артём поставил кружку на стол не на подставку, а прямо на столешницу — и смотрел при этом ей в глаза. Как будто ждал, что она начнёт пилить его за пятно. Как будто проверял: «А ну-ка, заведётся?»
Она не завелась. Только вздохнула, встала, стёрла мокрое кольцо салфеткой и села обратно.
— Чай остывает, — заметила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
— Нормально, — буркнул Артём и уткнулся в телефон.
Когда Юлия покупала эту квартиру — однушку на юго-западе, с ремонтом в стиле «мне не двадцать, но я ещё ничего» — она вообще не думала о браке. После двух лет мутной истории с женатым коллегой ей хотелось только одного: закрыться от всех в своей раковине и слушать, как тикают старые советские часы в тишине. Часы были от бабушки, вместе с табуреткой со скрипом и резаным салом в морозилке.
А потом случился Артём. Он был… удобный. Не слишком разговорчивый, но смешной. Красивый — но не настолько, чтобы переживать. Работал. Дарил цветы. Улыбался Юлиной маме. В постели не шумел. В холодильник не лазал без спросу.
— Так и быть, — сказала тогда себе Юлия. — Пробуем.
Через полгода они расписались, и Артём переехал к ней. Он даже как будто стеснялся. Клал тапки ровно. Туалет мыл. Говорил:
— Всё-таки это твоя квартира. Я тут пока как квартирант.
А Юлия каждый раз поправляла его:
— Что значит «твоя»? Наша.
Теперь она смотрела, как этот «квартирант» лузгает семечки на её балконе и выкидывает шелуху мимо пепельницы. И думала: а не рано ли я сняла тапки?
Первые семена будущей войны посеяла, как ни странно, Светлана Петровна. Свекровь. Женщина с короткой стрижкой, острым подбородком и голосом, как наждак.
— Ну что, Юлечка, — говорила она, вцепившись в чашку, как в руль УАЗа, — давно хотела сказать… Артём у тебя человек мягкий. А ты… ты же у нас по недвижимости, да?
— Я экономист, — спокойно отвечала Юлия.
— Ну. То есть ты понимаешь, как важно, чтоб в семье всё было по-честному. А у вас — перекос.
— В каком смысле?
— Квартира-то на тебя. А он у тебя, извиняюсь, как бомж с юридической точки зрения. Всё равно что по гостевому. Ты ж понимаешь, как это мужчину принижает?
Юлия улыбалась, как улыбаются в регистратуре поликлиники, когда в ответ на «почему так дорого» хочется ответить: «Потому что вы не лечились 20 лет».
— Светлана Петровна, — сказала она мягко, — если вас так волнует юридический статус, можно всегда составить брачный договор.
— Ага, — хмыкнула та. — Чтобы он ещё и алименты потом тебе платил из своей нищеты?
— Не он мне. А я ему, если честно.
— Вот и подумай, — сказала свекровь и отпила чай, громко, с одышкой.
После этого визита в квартире стало как-то тесно.
Артём начал задерживаться на работе. Приходил поздно, с запахом сигарет, которых он «не курил». Бросал куртку не на вешалку, а на стул, хотя Юлия это терпеть не могла.
— Ты же не на базаре, — говорила она.
— Угу.
— И тапки — вон те. Ты в уличных пошёл в комнату.
— Да какая разница, Юль.
Разница была. В мелочах. В интонациях. В пустых чайниках, которые никто не ставил. В пустых фразах, которые звучали, как фон телевизора в соседней комнате.
И вот однажды, за утренним кофе, Артём сказал это. Без подготовки. Без выражения.
— Я подумал. Надо бы квартиру оформить на нас обоих. Ну, чтоб нормально всё было.
Юлия подняла взгляд.
— Это ты сам подумал или Светлана Петровна надиктовала?
— Ну что ты начинаешь? Просто логично же. Мы семья.
— Странно. Когда я покупала квартиру, ты был просто симпатичным мужчиной с кофе в руке и белыми кроссовками. А теперь, значит, надо делиться?
— Ты же жена. Ну и будь женой.
Она медленно поставила чашку на стол. В уголке губ заиграла тонкая улыбка — упрямая, нервная.
— А ты — муж. Но пока что ведёшь себя как съёмщик. С претензиями.
Артём встал, будто собрался уйти, но передумал.
— Я просто предложил. Ты сама подумай. Мы же вместе.
— Конечно. Вместе. Особенно, когда звонит мама.
Он ничего не сказал. Только посмотрел. Холодно, отчуждённо.
И ушёл в ванную, громко закрыв дверь.
Юлия осталась одна.
Посмотрела на подставку под кружку. На тапки, сдвинутые в сторону. На капли на полу от чайника.
Юлия поймала себя на том, что слушает воду в ванне. Как он плескается, как дёргается смеситель, как с глухим стуком падает мыло в мыльницу.
Она слушала, как будто это был чужой человек в её доме. Посторонний.
С Артёмом у них теперь были две темы для разговоров: погода и список покупок. Иногда — чей черёд выносить мусор.
Через день он снова заговорил о квартире. Уже тише, аккуратнее.
— Ну давай хотя бы обговорим. Если не полностью, то хотя бы долю…
— Артём, — перебила она, не отрываясь от книги. — В следующий раз давай ещё телевизор на твоё имя оформим. А унитаз — на твою маму.
Он тяжело выдохнул и вышел на балкон. Там он стал сидеть часто. С сигаретой. С телефоном. С кем-то там шептался. Ш-ш-ш — как змея. Иногда с матерью, иногда — возможно — с коллегой по работе, Леночкой, с которой он якобы «только проект сдаёт».
Через неделю Юлия нашла на кухонном столе брошюру: «Как оформить совместную собственность при браке».
— Ты что, теперь юридическую практику начал? — спросила она за ужином.
— Да я просто читал, — буркнул он. — Тебе, как экономисту, должно быть интересно.
— Мне, как собственнице, интересно, почему ты вдруг решил, что всё в этом доме должно стать пополам.
— Потому что мы живём вместе. Потому что я не чужой.
— А ведёшь себя как чужой.
Он швырнул вилку в тарелку. Пельмени разлетелись по краям.
— Знаешь что…
— Нет, ты мне скажи, — перебила Юлия. — У тебя вообще есть ощущение, что ты хочешь здесь быть? Или тебе просто надо всё, что можно урвать, пока не выгнали?
Молчание.
— Мам, ну не начинай, — вдруг раздалось из зала.
Юлия замерла. Артём говорил по телефону. Опять.
Шёпотом, но дверь была приоткрыта, и шёпот, как назло, звенел.
— Да знаю я. Да говорит она, что это её. Ну да. Да какая там любовь, мам, ты чё. Мы просто живём. Я тебе говорю: она не даст. Надо как-то через юриста…
Юлия не услышала продолжения. Она тихо закрыла дверь на кухню и опустилась на табурет.
Тот скрипнул, будто под её весом лопнуло что-то важное. Не фанера — вера.
На следующий день в квартиру пришла Светлана Петровна. Без предупреждения. С пирогом. С выражением лица, как у нотариуса на похоронах.
— О, Юля. Ты дома. Прекрасно выглядишь.
— Что-то случилось? — сухо спросила Юлия, убирая со стола недопитую чашку.
— Та нет. Просто хотела посидеть, пообщаться. А то всё в телефоне, в телефоне… — она положила пирог на тарелку, не дожидаясь приглашения, и осмотрелась.
— Как уютно у вас. Уютно-уютно… Только… — она подалась вперёд, опёрлась на колени. — Ты ведь понимаешь, что сейчас такие времена. Мужчине важно себя чувствовать уверенно. У него ведь ничего своего нет.
— Светлана Петровна, у Артёма есть работа, руки и даже аккаунт на «Авито». Он не бездомный.
— Ну-ну. Ты не понимаешь. Он страдает. Мужик должен быть хозяином. А он живёт, как в гостях.
— А я, значит, тут — как что? Домработница с жилплощадью?
— Не перегибай, Юля. Просто будь женщиной. Помягче. Понежнее. Ну перепиши ты на него долю. Он же твой муж. Он не предаст.
— Нет, конечно, — отрезала Юлия. — Только на юриста уже вышел. Но это, наверное, по любви?
Через два дня Юлия встретила в подъезде тётю Ларису с третьего. Старую вдову с манерой говорить, как будто весь дом — её прихожая.
— Юль, приветик. А я слышала, у вас там квартирный вопрос решается. Светка вон ходила по двору, рассказывала, что ты сына из семьи выгоняешь.
— Правда? А я думала, я просто с ума схожу.
— Не. Ты — с мозгами. Просто не даёшь сесть себе на шею.
— А зачем? — Юлия улыбнулась, и в уголке глаза легла складка. — Там уже места нет — мать его сидит.
— Ага. Точняк. — Тётя Лариса рассмеялась. — А он-то как? Любит?
— Вопрос хороший. Любит… что — меня или квадратные метры?
— Тоже верно. Щас любовь такая. На кадастровой основе.
Они рассмеялись. Но смех был странный — как сквозь зубы.
Тем же вечером Юлия подошла к шкафу в коридоре — хотела взять плед — и вдруг заметила, что документы лежат не так, как она оставляла. Папка с правом собственности была не сверху, а внизу. Как будто её трогали.
Открыла. Справка выпала. На ней — следы от пальцев. Кто-то лазал.
Юлия замерла.
Потом медленно закрыла дверцу и отошла.
И сказала себе:
«В следующий раз он, может, и сейф принесёт. Или понятых.»
В ту ночь она не спала. Слушала, как храпит Артём. Как во сне он зовёт кого-то. То ли маму, то ли Леночку.
Смотрела в потолок и думала, как просто чужой человек может стать твоим мужем. А потом — ещё проще — стать снова чужим.
И где-то под утро, засыпая, она решила: нужен план.
Пора перестать быть женой. Пора снова стать хозяйкой.
Утро началось с запаха подгоревшего тоста. Артём что-то жарил на сковородке и злился. Он всегда злился, когда приходилось делать себе завтрак — будто это удар по его мужественности.
— А ты чего не встала? — буркнул он, не оборачиваясь.
— Ничего, ничего. Ты же теперь у нас… почти совладелец. Привыкай к быту, Артём.
Он вытер руки о полотенце и уставился на неё:
— Ты что, опять про квартиру?
Юлия молча смотрела, как жир капает на кафель. Ей вдруг стало жаль плиту.
— Я вообще-то с тобой жить хотел, Юля. А ты — вечно с бумажками, вечно в обороне. Ты меня в этом доме так и не пустила в настоящую семью.
Она медленно поднялась:
— Знаешь, что обидно? Что ты путаешь любовь с дарственной.
Он швырнул лопатку в раковину:
— Значит, вот так ты меня любишь, да?
— Я тебя уже не люблю. Я просто живу с тобой. Как с соседом. С шумным соседом, который разбрасывает носки и пытается отобрать твою квартиру.
План созрел просто. В выходной. Пока он ушёл по каким-то своим делам — возможно, к маме, возможно, к «Леночке» — Юлия вызвала мастера.
— Давайте поменяем замки. И на балконную, пожалуйста, тоже.
— Всё серьёзно? — уточнил мастер с рыжими усами.
— Почти развод.
— Ага. Типичная весна.
Через два часа у неё на столе лежали новые ключи. Она держала их в руке, как оружие. Лёгкие, холодные, железные решения.
Она оставила один комплект Артёму. Но только ради приличия. Положила в конверт и подписала:
«Только по предварительной договорённости. С уважением, бывшая.»
Вечером он вернулся поздно. Без звонка, с пластиковым пакетом, из которого торчал батон. Потянул за ручку — и замок не щёлкнул.
— Юль?! — громко, с обидой.
— Привет. У тебя в прихожей письмо. Ключ внутри.
— Это что за цирк?
— Это не цирк. Это постановка вопроса.
Он долго стоял, читая записку. Лицо менялось — сначала растерянность, потом злость, потом… ничего. Пустота.
— А ты не передумала, нет? Всё это — сгоряча?
— А ты, когда в шкаф с документами лазил, — сгоряча?
Он вздрогнул.
— Ты знала?
— Я не дура. Хотя ты, похоже, надеялся на это.
— Да пошла ты, — выдохнул он, и это был не гнев. Это было бессилие.
Он взял ключ и ушёл. Тихо. Без хлопанья дверью. Только пакет с батоном глухо ударил по косяку.
Через два дня ей позвонила Светлана Петровна.
— Юля. Это уже не смешно. Ты разрушила семью.
— Я просто сохранила жильё.
— Он страдает. Спит в машине.
— Пусть привыкает. У него теперь своя зона ответственности.
— Ты бессердечная. Ты… ты же женщина!
— Я? Уже нет. Я теперь — хозяйка. С ключами от жизни. И с замками от прошлых ошибок.
— Ты… ты его предала.
— Нет, Светлана Петровна. Я себя спасла.
И отключила.
Через неделю Юлия сидела на кухне, мыла окна. Весна пришла. Солнце било в стекло. Пахло стеклоочистителем и свободой.
В дверь постучали.
— Юлька! Ну что, выгнала, да? — тётя Лариса с третьего сияла как сковородка на рынке. — А я говорила. Я тебе говорила.
— Да. Сработал мой последний аргумент.
— Какой?
— Замок. И холодный взгляд.
Они пили чай. С клубничным вареньем. Тётя Лариса принесла.
— Ты, главное, не грусти. Лучше одной, чем с этим ходячим иском на долю.
Юлия рассмеялась. Легко. Почти по-настоящему.
— Всё-таки у меня теперь всё своё. Даже одиночество.
— А одиночество — оно, знаешь, как халат. Сначала неуютно, а потом привыкаешь. И никто не трёт тебя мокрыми носками.
Позже, ближе к вечеру, Юлия открыла шкаф. Аккуратно положила туда документы. Поверх — новую папку: «Планы на будущее». Пусть лежит. Вдруг сбудется.
Она встала у окна. Город жил, шумел. Машины гудели. Чужие судьбы проезжали мимо.
И она вдруг подумала: «Хорошо, что у меня есть окно. А то бы полезла обратно в эти отношения».
