— А у тебя, Леночка, всё по-старому, да? Этот ободранный комодик ещё бабушка твоя ставила. — Маргарита Васильевна прищурилась, глядя на еле заметное пятно на стене. — Вот тут моль летает. Видела?
Лена не ответила. Сидела у окна, поджав ноги, с чашкой зелёного чая, который давно остыл. В кухне пахло старым деревом и ванилином — как и всегда в этой квартире, с момента смерти бабушки. Обои — те же, что и в девяностых. На подоконнике — фикус, давно сбившийся со счёта, сколько пережил жильцов. Сама квартира — двухкомнатная сталинка, потолки — три метра, пол — с люфтом в досках, скрипят в зависимости от настроения. Дом — кирпичный, крепкий, как бабушкин характер.
Эту квартиру Лене оставили по завещанию. Честно, просто — без сюрпризов. Бабушка всегда говорила:
— Дом должен быть у женщины. Мужчина приходит и уходит, а кухня — остаётся.
Так и вышло. Николай — муж, человек спокойный, но с характером «а чё ты так сразу?», в последнее время всё чаще оставался «у мамы». Якобы после смены на работе тяжело, да и Маргарита Васильевна — одна. Хотя какая она одна, если умудряется каждый вечер быть где-то «в гостях» и в каждой компании «давать совет».
— Леночка, я ведь не лезу, ты же меня знаешь. Но жить на два дома — это глупо, — продолжала свекровь, заглядывая в холодильник. — Вот творог у тебя просрочен. Ты не ешь, а детям бы пригодился. Хотя… детям пока рано, конечно.
Лена смотрела, как тонкий луч солнца ложится на газовую плиту. Хотелось закричать, но рот будто склеился изнутри. Этой кухне — шестьдесят лет. Бабушка с дедушкой брали её по ордеру, когда деда перевели в Москву. Сюда же, в эти стены, пришла маленькая Лена — после смерти родителей. Здесь были пледы с катышками, радио «Океан», карамель в вазочке и рассольник по субботам. Эта квартира — её якорь.
— Мам, может, не сегодня? — тихо сказал Николай, входя. Он обулся, но не разделся — как в гостях.
— А что, не сегодня? — оживилась Маргарита Васильевна. — Я просто пришла предложить. Леночка, ты подумай. Вы бы переехали ко мне, комнат больше, район лучше, ремонт свежее. А эту квартиру — сдавать. Или, ну, мало ли, в перспективе — продать. Всё равно она «как бы не совсем твоя», она же тебе от бабки досталась, а не ты её сама заработала.
Лена повернула голову.
— То есть «не совсем моя», да? Это ты так называешь завещание, Маргарита Васильевна?
— Ну что ты сразу! Я просто по-хозяйски. Ты ведь молодая, у вас семья. А я — старею. Мне нужно, чтобы кто-то рядом. Вот и думаю: переезжайте. А эту — под сдачу.
Николай смотрел в пол. Лена — на него. Между ними — чайник, трещина на эмали, кружка с ободком. Между ними — всё.
— Мы пока ничего не решили, — сказала она твёрдо. — И если честно, я вообще думала, что ты сегодня не придёшь.
— Я за мамой заехал, — виновато сказал он. — У неё там что-то с коленом. Ну, заодно…
— Заодно и по поводу квартиры. Понятно, — Лена встала, поставила чашку в раковину. — Вы только скажите, если вы теперь вдвоём это будете решать.
— Леночка, ну зачем ты так? — свекровь с деланой обидой положила руку на сердце. — Я ведь как лучше хочу. Мы же одна семья.
— Угу. Одна. Только ключи у всех разные, — буркнула Лена.
— Ключи — это не проблема. Кстати, надо будет сделать копию, вдруг ты куда уедешь. Мало ли что. Я не люблю, когда внуки без крыши над головой останутся.
— Внуки? — усмехнулась Лена. — Мам, вы что-то путаете. Внуков у вас пока нет. А вот амбиций — вагон.
Маргарита Васильевна помолчала, пощёлкала ногтем по подлокотнику стула.
— Я просто предложила, Леночка. Ты же не против, если я иногда буду заходить? Ключик-то мне всё равно лучше иметь. Мало ли что.
Лена вышла из кухни. Закрылась в ванной. Там пахло «Флореной», старым мылом и какой-то забытостью. Как в бабушкины годы. Она села на край ванны и уставилась на кран. Хотелось включить воду и заглушить всё — этот голос, это давление, это чувство, что под ней скрипит пол не от старости, а от того, что кто-то тянет его из-под ног.
Снаружи слышался голос свекрови:
— Николай, ты ей объясни. Женщине нужно думать не только о себе. Квартира — это актив, а не музей бабушкиного хлама.
Скрип дивана. Треск стула. Шорох пальто по вешалке.
— Я тебя жду в машине, Коля. Надеюсь, ты с ней поговоришь.
Дверь хлопнула тихо, но с силой.
Лена не вышла из ванной ещё долго. Она вдруг поняла: всё только начинается. И моль на обоях — это, похоже, не единственное, что собирается сожрать её дом.
— Вот ты говоришь, Николай, она у тебя спокойная. А я вот не вижу. Я вижу — закрытая, холодная, отчуждённая. Как батарея в апреле, — шептала Маргарита Васильевна, сжав в пальцах подлокотник стула.
Кухня у неё была просторнее, чем у Лены, но какая-то пустая. Белые фасады, вылизанная техника, ни крошки на столе. И тишина. Даже часы не тикали — стояли электронные. Всё вокруг вызывало ощущение, будто попал в салон мебели. Только вот мебель — старая, хоть и натёрта до блеска.
— Мам, ну не начинай, — Николай потирал лоб. — Я тебя просил…
— Просил, чтобы я молчала? Так я молчала. До последнего. Пока она мне не сказала, что ключи ей «неудобно давать».
— Она сказала «неудобно»? — переспросил он, уже с раздражением.
— Почти! А по сути — именно это. Ты знаешь, как я к ней старалась. Всё же для вас — сковородку дарила, подушки ортопедические. А она — дверью хлоп и пошла. И это — моя невестка?
Николай хмыкнул и ушёл к себе в комнату. А Маргарита Васильевна осталась, сверяясь с телефоном. Записная книжка открыта на контакте с подписью «Риэлтор — Ирина Петровна (соседка Лены)».
Ирина Петровна была соседкой Лены с третьего этажа, но давно переехала в Троицк, оставив квартиру под сдачу. А сейчас вернулась — «подлечить суставы» и как раз заодно решила обновить контакты.
— Ну что, Маргарит, говори честно. Деньги нужны? — сказала Ирина, потягивая чай с мятой у себя на кухне. В нос бил запах мази с камфорой и старого табака.
— А ты думаешь, я с жиру бесюсь? Я — на пенсии. А у меня ещё и кредит этот долбаный за холодильник. И зубы! У тебя вставные? Я вот себе только насобирала на передние, а нижние — не могу. А жить на одну пенсию — сама понимаешь…
— Понимаю, — усмехнулась Ирина. — Ну так и скажи ей прямо. Или переоформить уговори.
— Да она упёртая. Молчит, как рыба. Я ей — намеками, лаской. А она — в ванную, и вода, как на Ниагаре. Знаешь, как она с мужем разговаривает? Тихо. Как будто я не слышу. А я слышу.
— Подслушала?
— Ну, у меня слух не хуже, чем у кошки. Только не мурлыкаю.
— Так что слышала?
— Она ему сказала: «Квартира — моя. И я это менять не собираюсь. Даже ради тебя». Вот так. А он промолчал. А молчание, сама знаешь…
— … — согласилась Ирина. — Это как печать.
Маргарита Васильевна хлопнула ладонью по столу.
— Вот! Ирина, мне нужен совет. Ты же в этом варишься. Если, допустим, Лена исчезнет из этой квартиры — ну временно — могу ли я её сдать?
— Если она собственник — нет. Если доверенность даст — да.
— А если доверенность «как бы» получится?
— Не поняла.
— Ну… скажем, если она доверит Николаю. А он — мне.
— Тогда получится. Но ты сильно рискуешь. Не родной ведь дом, всё-таки чужая территория.
— Не чужая. Она в моей семье, это я её свекровь. Это вообще аморально — иметь недвижимость и не делиться.
На следующий день Лена вернулась домой пораньше. Работы не было — редакция распалась, а новой она пока не искала. На душе — как на свалке: всё есть, только беспорядочно. Захотелось разобрать шкаф с книгами — там, где бабушка держала всё «на чёрный день»: купюры времён Горбачёва, рецепты из «Работницы», старый диплом.
И тут, под одним из фолиантов, она увидела папку. Серую, с канцелярской застёжкой.
Открыла.
Копия завещания. Дубликат. И… ещё один. Но только вот внизу на одном стояла другая дата. На два дня позже. И другой свидетель — «Маргарита В.». А подпись бабушки — будто выведена дрожащей рукой. Но бабушка умерла за три недели до этого «завещания».
Лена замерла. Сердце бухнуло в грудную клетку, как мяч в подъездную дверь. Она вспомнила, как пару месяцев назад Маргарита Васильевна с интересом расспрашивала: «А где ты хранишь документы? Ой, я ж не лезу, просто интересно».
— Вот ты где, — услышала она сзади голос Николая.
Он зашёл тихо, как всегда. Снял кроссовки, поставил аккуратно. В руках — пакет с чем-то вроде сырников и молоком. А в глазах — усталость.
— Мы можем поговорить? — сказал он.
— Давай, — ответила Лена, не поднимаясь с пола. — Ты только не садись. Это будет недолго.
Он всё же сел. На край дивана. Знакомый скрип.
— Мама просила…
— Я знаю, чего она просила. Вот, посмотри, — Лена протянула папку. — Я не юрист, но по-моему, это подлог. Видишь подпись?
Он взял в руки, посмотрел. Сглотнул.
— Ты хочешь сказать…?
— Я ничего не хочу сказать. Я просто устала жить в атмосфере, где твоя мама может войти в любую дверь. Включая дверь моей жизни.
— Ты преувеличиваешь. Мамы просто бывают разными.
— А жены?
— Тоже.
Он встал. Пакет с сырниками остался на столе.
— Я не знал про это. Правда.
— А теперь знаешь.
Он вышел. Без слов.
Лена осталась сидеть на полу, среди книг, бумаг и тени от старой люстры.
И вдруг зазвонил телефон.
— Лена? Это Ирина Петровна. У тебя всё хорошо? Я тут с твоей свекровью вчера общалась. Она про доверенность спрашивала. Что-то странное. Слушай, ты не хочешь встретиться?
Лена посмотрела на потолок. Краска облупилась. Бабушка всегда говорила:
— Если крыша течёт — ищи, кто под ней живёт.
Кажется, она наконец поняла, что это значило.
— Так ты, значит, меня подозреваешь? — Маргарита Васильевна стояла в дверях кухни, прижав руки к груди, как героиня в плохом сериале. — Меня, которая тебе кастрюли на свадьбу покупала?
Лена молча поставила чайник. Стук крышки показался громче, чем обычно. Стены словно сжались. Воздух — тяжёлый, как после скандала в маршрутке: все делают вид, что ничего не было, а внутри — комок.
— Я не подозреваю, — тихо ответила Лена. — Я вижу. У меня есть документы. С датой. С подписью. С фальшивой подписью.
— Подпись, говоришь? — Маргарита Васильевна даже хмыкнула. — Это тебе Ирина насоветовала, да? Ага. Конечно. Соседка, которая на всех жалобы писала, а теперь вдруг стала подругой?
— Она мне ничего не советовала. Просто рассказала, что ты у неё интересовалась доверенностями. На случай, если я «куда-то уеду». Ты чего хотела-то? Подделать всё, пока меня нет?
— Да я тебя спасти хотела! От тебя самой. Ты ведь, Лена, одна не выживешь. С работой у тебя как? Ага. С друзьями? Где они? Всё в книжках да в чайниках. А квартира — пустует! Я хотела хоть как-то сохранить.
— Для кого?
— Для семьи! Для сына! Для внуков!
— У нас нет детей, — отрезала Лена.
— Пока! А вдруг? Ты что, хочешь остаться одна? С дипломом филолога и двумя фикусами?
Лена подошла к ней почти вплотную. Тихо, почти ласково, но как ножом по стеклу:
— Знаешь, Маргарита Васильевна, я всё детство жила с бабушкой. Она меня учила, что в дом никого не пускают с грязными ногами и чужими мыслями. А ты влезла и с тем, и с другим.
— Так я — свекровь! У нас в семье так принято. Общее — значит общее. Это советская школа!
— А я — не твоя школа. И не твой проект.
— Значит, выгоняешь?
— Нет. Я прошу тебя уйти. По-хорошему.
— А Николай?
Лена прошла мимо неё, к шкафу. Достала конверт. Положила на стол.
— Это документы на развод. Он подписал. Вчера. Видимо, тоже устал жить между мной и тобой. Хотя… скорее, он просто привык соглашаться.
Маргарита Васильевна на секунду потеряла равновесие. Села. Склонилась над столом. Глаза бегали, как у человека, который внезапно обнаружил, что проиграл партию, не заметив шаха.
— Ты с ума сошла… Ради квартиры?
— Нет. Ради себя. Квартира тут ни при чём. Просто она — единственное место, где я никому не должна.
— А ему ты сказала? Что выгоняешь его мать?
— Он знал, что я не выгоняю. Я освобождаю. Себя — от вас. Его — от этого кривого треугольника, где вы строите углы, а я — стены.
Маргарита Васильевна встала.
— Ты думаешь, ты победила? Да таких, как ты, время перемалывает! Сиди тут в своей берлоге и дальше. С бабушкиными кружками!
— Спасибо. Посуда у нас надёжная.
Прошло два месяца.
Маргарита Васильевна уехала к сестре в Люберцы, где та завела кур и гипертонию. Николай снял квартиру ближе к офису. Иногда писал. «Ты как?» — и тишина.
Лена обновила шторы. Повесила новые полки. Перекрасила стены — теперь они были светло-зелёные, как обложка бабушкиной любимой книги.
К ней приходили подруги. По одной. Без каблуков. Они пили чай. Говорили. Смеялись. Спокойно. Без шёпота.
Ирина Петровна однажды зашла, принесла свежую газету.
— Ты знаешь, что твоя свекровь в суд подавала? Хотела доказать, что ты её чуть не вытолкала из квартиры. Я ей сказала: «Милая, ты уже в глазах у всех и так — как хорёк в булочной». Она, вроде, передумала.
— Пускай живёт своей жизнью. Я — своей.
— Молодец ты. Выстояла. Не всякая бы смогла.
Лена усмехнулась.
— Я просто вспомнила, что я — не вещь. И что ключи от квартиры — это ещё не ключи от меня.
Вечером она зажгла свечи. Включила старый проигрыватель. Из динамиков пошёл лёгкий хруст — и тихо заиграла пластинка. Струны, как в детстве. Чайник закипал.
Она стояла у окна, глядя, как внизу кошка вылезает из подвала.
И в этот момент ей пришло сообщение.
«Прости. Я скучаю. Мама уехала. Можно я приду?» — писал Николай.
Лена посмотрела на дверь. Потом — на чайник.
И ответила:
«Нет. У нас тут всё на своих местах. Даже ключи».
