— Полин, ну ты опять начинаешь… — Анатолий сел за кухонный стол, уставился в тарелку с остывшим борщом и вздохнул, как будто перед ним лежал не суп, а отчет по НДС за прошлый квартал.
— Я начинаю?! — Полина, стоя у плиты, резко обернулась, держа в руке деревянную лопатку. — Это не я звоню каждые три дня с фразой: «Толя, ну у меня ж давление, я опять без лекарств. Ты же мужчина, помоги матери.»
— Ну, у неё же действительно давление, Полин. Ты ж сама слышала — голос дрожит, она…
— Голос дрожит? А ты слышал, как у меня голос дрожал, когда мне с банка звонили подтвердить ЗАЯВКУ на кредит на триста тысяч?! На моё имя, Толик!
Он сжал губы и отодвинул тарелку.
— Полина, ну ты чего так сразу? Это же… ну… технически ещё ничего не оформили. Просто проверяли возможность. Ну там, может, ошиблись, ну…
— Ошиблись? — перебила она, подходя ближе. — Фамилия моя, паспортные данные мои, телефон тоже — она брала мой старый айфон, помнишь? Типа поиграть в «Ферму»! Да она не свекровь, она… кредитный мошенник в тапочках!
Тишина. Только за окном кто-то сверлил — символично. Её голову сейчас тоже сверлило. Никакого ремонта, зато дыры в доверии — с такими обоями не заживут.
— Ладно, — Толик поднял глаза, — если ты так на это смотришь, я поговорю с мамой. Объясню ей, что это не по-человечески, что так нельзя…
— Ты не поговоришь, — спокойно ответила она, усаживаясь напротив, — потому что она уже здесь. Она идёт сюда.
— Что?
— Она позвонила мне утром. Сказала, что у неё в квартире — потоп. Сантехника. У ЖЭКа выходной. Сломалась труба. Дырка. Хана. Всё. Едет с вещами. Сразу. Навсегда. Или хотя бы «на недельку, пока всё не уладится».
Толик провёл рукой по лицу.
— Ну, раз потоп… Надо помочь. Она же мать, Полин. У неё никого кроме нас.
— Нет, Толя. У неё нет никого, потому что всех «кроме нас» она успешно разогнала. Одна её соседка сказала мне на лестничной клетке: «Её даже собака с пятого этажа боится!» Понимаешь, даже животные обходят её по диагонали!
Толик усмехнулся краем рта, но быстро спохватился:
— Полина, ну ты же не злая. Ну… ты добрая. Мама у нас старенькая, немощная…
— Немощная? Она прошлой весной на спор прыгала с табуретки, чтобы «доказать, что суставы в порядке». Её «немощность» наступает только возле моей сумки — с деньгами.
Она подалась вперёд:
— Слушай, я молчала, когда она залезала ко мне в шкаф и перебирала бельё, типа «что за тряпки ты носишь, девка?». Я молчала, когда она пилила тебя за то, что ты «слишком мягкотелый, подкаблучник, на шее у юбки». Я даже промолчала, когда она подсунула мне кастрюлю с пловом, от которого три дня был метеоризм у всей бухгалтерии. Но теперь она хочет взять на меня кредит? И ты не видишь в этом ничего страшного?
Толик поднялся.
— Я не сказал, что не вижу. Просто… может, ей правда нужны деньги. Она сказала, что на операцию. На глаза.
— На глаза?! — Полина рассмеялась сухо. — Ну, если это операция по лазерному сканированию чужих паспортов — то верю.
Он начал ходить по кухне.
— Ты всё время на неё наезжаешь, как будто она враг тебе. А она просто… пожилая женщина, без мужа, без средств. Она боится остаться одна.
— А я не боюсь остаться одна? Ты думаешь, мне не страшно, когда я понимаю, что в этой квартире — в моей, заметь! — я не могу чувствовать себя в безопасности? Что даже муж мой — не со мной, а с ней? У вас там, что, симбиоз? Или я просто временная квартирантка у вас в семейной системе?
Толик замер у окна. Несколько секунд молчал. Потом сказал, тихо, почти умоляюще:
— Давай просто… ну, не усугублять. Мама поживёт у нас. Пока. А я всё улажу. С кредитом — разберёмся. Я найду способ. Я всё решу.
— Ты? — Она сжала руки в замок, чтобы не тряслись. — Ты ничего не решаешь, Толя. Ты плывёшь по течению, подбирая то, что легче. Ты не муж, ты компромисс. А я не хочу больше быть компромиссом.
Он открыл рот, но в этот момент в прихожей зазвонил домофон.
Она встала, подошла и сняла трубку.
— Да?
— Полинушка, это я, Татьяна Михайловна. Уф… еле доехала, эти маршрутки — сущий ад! Открывай, родная, я с тортиком. Ну и с чемоданчиком. Ну, ты ж не против?
Полина посмотрела на Толю. Тот отвернулся.
— Нет, — сказала она в трубку. — Я против.
И повесила.
Домофон снова звякнул. Потом ещё раз. И снова.
Она не подходила. Только села обратно и смотрела на мужа, который всё ещё стоял у окна. Молча. Как будто всё происходящее — это фильм, а он — статист в роли «пассивный фон».
— Толя, — тихо сказала она, — если она войдёт в эту квартиру, я выйду. Навсегда.
Он промолчал.
Домофон больше не звонил.
Но всё самое громкое началось именно после этой тишины.
Полина проснулась от странного звука. Что-то среднее между приглушённым вытьём и всхлипыванием. Подумала, что приснилось. Но потом услышала: в коридоре кто-то шаркал тапками. Со знакомым драматизмом, как будто волокли в последний путь.
— Это что, опять кота стошнило? — пробормотала Полина вслух, натянула халат и вышла.
Кота не было. Зато в кухне, на табурете, под пледом цвета дохлой мыши, сидела Татьяна Михайловна. Обняв свою пузатую сумку. Рядом стоял чемодан и полиэтиленовый пакет из «Дикси» — гордо и неподходяще, как сувенир с чужого банкета.
— Открыла себе ключом. Я ж себе сделала копию, когда вы у бабкиной дачи были, — всхлипывая, объяснила свекровь. — Ну, ты же не хотела открывать… А я думала, ты человек. А ты… ты как лёд. Прям в сердце лёд.
Полина медленно обошла табурет, посмотрела на неё сверху вниз.
— Копию сделала? Без спроса? Прям как с кредитом.
— Да какой кредит! Да я уже всё аннулировала! Это всё подружка моя, Зинка, она сказала — «Ты ж сноха у тебя бухгалтер, оформляй, не дура». А я дура, видишь, дура… — и снова всхлипы.
Вошёл Толя. Пижама, мятая физиономия, взгляд виноватого школьника.
— Мам… ну что ты… зачем ночью-то?
— А как, Толик? А как?! Я вся мокрая, ты видишь, что у меня жар?! — Татьяна Михайловна стянула плед и осталась в одной ночной рубашке. — У меня приливы, у меня гормональный кризис! Менопауза! Это не шутки, если кто не в курсе. Мне врач сказал — покой, прохлада, поддержка семьи. А меня родная сноха на мороз выгоняет!
— Ну, во-первых, на улице июнь. Во-вторых, ты не на морозе, а в моей кухне. В моей квартире. В моём аду. С тобой, — Полина говорила спокойно, но пальцы сжимались в кулак.
— Это не квартира, а склеп, — прошипела Татьяна Михайловна. — Всё серое, холодное, как ты. Не женщина, а налоговая с лицом. У меня прилив, у меня давление! А ты на меня орёшь!
— Я не ору. Хотя, знаешь, если бы ты не была твоим сыном мне свекровью, я бы сейчас как заору, что прилив у тебя бы отливом стал, — бросила Полина, взяла стакан воды и начала его пить, чтобы не швырнуть.
— Полина, ну хватит… — начал Толя.
— Нет, не хватит, — повернулась она к нему, держа стакан в руке, как микрофон. — Ты мне неделю назад клялся, что «мама ни за что не войдёт, если ты не хочешь». Это были пустые слова, да? Или ты и себе, и мне временно что-то наврал?
— Да что я мог сделать? Она больная! — взорвался он. — У неё давление, гормоны, она вся мокрая, ты видишь, ей плохо!
— А мне хорошо, ты думаешь? — Она выпрямилась. — Мне так хорошо, что я теперь сижу в своей квартире и боюсь зайти в ванную, потому что мама твоя там лежит в холодной воде — «чтоб температуру сбить». С твоей зубной щёткой под мышкой.
— Потому что мне плохо! — не выдержала Татьяна Михайловна. — У меня пот льёт, я вся в огне!
— А вы, Татьяна Михайловна, — повернулась к ней Полина, — не думали, что огонь внутри — это не от климакса, а от того, что вы всю жизнь выжигали людей вокруг себя? У вас же всё всегда по-вашему, да? Вы же жертва — несчастная, одинокая, всеми забытая. А когда надо — хитрая, расчётливая, и в Сбербанке пробивная.
— Да пошла ты! — взвыла Татьяна Михайловна и кинула в неё пледом. Плед пролетел мимо и повис на коте, который тут же возненавидел весь род человеческий.
— Мам, ну что ты делаешь! — Толя кинулся между ними, раскинув руки, как в дешевом сериале. — Я не могу вот так! Вы обе с ума сошли!
— Нет, это ты сошёл, — сказала Полина, сев на стул. — Ты между двумя женщинами, как бутерброд с тухлой колбасой. И вместо того чтобы выбрать сторону, ты размазываешь себя по тарелке. Я тебе говорила: я не позволю жить у нас человеку, который оформляет кредиты на других. Но ты что сделал?
— Я думал, что ты передумаешь. Что ты поймёшь. Она ж мать!
— А я тебе кто? Спутник? Женщина для временной поддержки, пока мама в приливе?
Татьяна Михайловна встала. Дрожа, злобно, вскидывая сумку, как гранату.
— Всё, я уезжаю. Мне тут не рады. Мне тут вообще дышать тяжело, как в камере. Я лучше в подвал, к трупам, чем сюда.
— А вы уверены, что это не из-за климакса? — с сухой усмешкой спросила Полина. — Потому что в подвале, знаете ли, холодно. А с вашей менопаузой это, вроде как, противопоказано.
Толя схватил голову руками.
— Господи… Ну почему всё так…
Полина поднялась, глядя прямо на него.
— Всё так, потому что ты не умеешь говорить «нет». И не понимаешь, где границы. Потому что ты не муж, Толя. Ты мама с тестикулом.
Он отпрянул, как будто его ударили. Впрочем, по сути — так и было.
Татьяна Михайловна прошла мимо них, волоча чемодан. На пороге она резко обернулась.
— Я внуков так и не дождалась. Хотя бы на это могла бы быть пригодна!
— Так может, начнёте с того, чтобы паспорт чужой больше не использовать, а там, глядишь, и люди к вам потянутся, — бросила Полина и закрыла за ней дверь.
Толя остался стоять в коридоре. Молчал. Потом сел на обувную тумбочку и сказал:
— Я всё испортил, да?
Полина села напротив.
— Ты не испортил. Просто ты никогда не строил. А я устала быть и строителем, и электриком, и сторожем этой иллюзии.
— Ты хочешь, чтобы я ушёл?
Она посмотрела на него.
— Я хочу тишины. Без плача. Без подкопов. Без “это ж мама”. Хочу, чтобы ко мне в квартиру входили с согласием, а не с ключом-копией. И чтобы человек, который меня любит, понимал, что любовь — это не только цветы и сериалы. Это выбор. Постоянный. Каждый день. Между мной и… приливом.
Он встал, пошёл к двери, потом остановился.
— Я попробую… всё исправить. Только дай мне шанс.
Она не ответила. Просто отвернулась к окну.
Где-то внизу хлопнула дверь парадной.
Это была свекровь. А может, и сама судьба. Уходящая. В тапках. Сменных.
Полина услышала звонок в дверь в самый неподходящий момент. На плите закипал борщ, в ноутбуке шёл квартальный отчёт, а кошка в это время дралась с пакетом из «Пятёрочки», утащенным из-под раковины.
Звонок повторился — короткий, настойчивый, с ноткой «у меня нет времени ждать, открой быстро».
Полина вытерла руки о полотенце и пошла к двери.
— Кто там?
— Это я, Толя, — голос мужа звучал как у ученика, пришедшего за четвёркой перед родительским собранием. — Но я не один.
Полина замерла.
— А с кем ты?
— С адвокатом.
Она открыла. На площадке стояли Анатолий, с осунувшимся лицом, и рядом — мужчина лет сорока, ухоженный, в деловом пиджаке и с кожаной папкой в руках. На адвоката он был похож — с тем ровным лицом, каким люди смотрят на налоговую декларацию или чужую беду.
— Добрый вечер, Полина, — начал Толя. — Мы ненадолго. Просто… Есть пара вопросов. Формальных.
— То есть не цветы, не «я всё осознал», а адвокат? — тихо уточнила Полина.
— Всё не так… — начал Толя, но мужчина перебил:
— Простите, Полина. Меня зовут Игорь Сергеевич. Я представляю интересы вашей свекрови — Татьяны Михайловны.
У Полины как будто в ушах щёлкнуло. Кошка в этот момент уронила с подоконника кружку. Очень к месту. Символично.
— Интересы? Она у вас — пенсионер с гормональными качелями. Какие у неё интересы, кроме успокоительных?
— Речь о жилплощади. И о праве на проживание.
— Анатолий, — повернулась Полина к мужу, — ты с ума сошёл? Она снова залезла к тебе в голову?
— Она… в больнице, — пробормотал он. — Давление. Скорая приезжала ночью. Я испугался. Она сказала, что боится остаться на улице. И я подумал, что, может, ты…
— Что я — отдам ей половину квартиры? Или душ? Или психику?
Адвокат шагнул вперёд.
— Мы не претендуем на квартиру. Пока. Но у Татьяны Михайловны есть веские основания для подачи заявления в суд — с целью установления фактического проживания на вашей жилплощади.
— Вы серьёзно? — Полина рассмеялась. — Она здесь была три ночи. С ключом, сделанным тайно. И уже успела устроить ад, обрушить ванную систему и попытаться оформить на меня кредит. Может, ей ещё чайник отдать? Или мужа в придачу?
— Он уже вроде бы в придачу, — тихо сказала кошка. Ну, или это подумала Полина.
— Поля, ну не начинай… — начал Толя, но она повернулась резко:
— Знаешь, что самое ужасное? Не кредит. Не менопауза твоей мамы. А то, что ты стоишь рядом с этим юристом, как будто мы на развод подаём, а не на совесть друг друга.
— Я не хотел так. Она… Она сказала, что ты её хочешь «выжить», что ты…
— А она тебя — «воспитать». Только вот ты не ребёнок уже. Хотя иногда сомневаюсь.
Игорь Сергеевич кашлянул.
— Я бы порекомендовал обсудить всё в спокойной обстановке. У нас нет цели обострять конфликт. Только защита прав.
— У кого какие права — у того такие и нервы. Передайте своей подзащитной, что если она ещё раз появится у моей двери с чемоданом и жалобами, я подам встречный иск. За моральный ущерб. С фото ванной, где она принимала лёд в моей ванне. И запись с камеры — как она выносила документы с моим паспортом.
— Я… не знал, что она это делала, — тихо сказал Толя. — Я не знал, честно.
— А ты вообще много чего не знаешь. Что у тебя жена не банк. Что доверие не выдают в кредит. Что мама — это не приговор. И что «поддержка» — это не поддакивание, а выбор стороны.
Толя потупился.
— Мне тяжело. Я между вами двумя. Мне как будто ноги связали, а я должен бежать. И туда, и сюда.
— Знаешь, что делают с людьми, которые сидят на двух стульях? — она смотрела ему в лицо. — Им потом не на что сесть. Потому что оба стула уносят.
Наступила пауза. Длинная, плотная, как пробка в час пик.
Потом адвокат слегка поклонился.
— Мы услышали вас. Извините за вторжение.
Они ушли. Дверь захлопнулась. Полина долго стояла, смотрела в глазок, пока шаги не стихли. Потом вернулась в кухню. Кошка сидела на столе, лапой лизала ухо и смотрела так, будто она всё это время предупреждала, но её, как всегда, не слушали.
На плите убежал борщ. Из ноутбука вылетело сообщение:
«Сбой подключения к серверу. Документ не сохранён.»
Ну и чёрт с ним, подумала Полина.
Сегодня многое не сохранилось.
Но кое-что осталось.
Она. И её решение.
