Ксения открыла дверцу старого холодильника, который начинал гудеть каждый раз, как только в доме наступала тишина. Это был не гул, а назойливое, дрожащей тональностью напоминание о том, что пора уже менять технику. Но менять было не на что — в этом доме всегда находилось что-то поважнее. То зубы мамы, то сено для козы на даче, то водонагреватель у свекрови, который, кажется, ломался исключительно в отопительный сезон.
— Ты опять не взяла себе на обед мясо, — сказал Дмитрий, заглянув в холодильник за её спиной. — Я же нарезал вчера вечером. Или ты опять на своей бухгалтерской диете?
Ксения ухмыльнулась, но не повернулась.
— Ага, называю её «Живём с твоей мамой». Минус десять тысяч в месяц, плюс чувство вины. Великолепная фигура получается — ни фигуры, ни денег.
Дмитрий промолчал, но из кухни донёсся вздох: тот, мужской, из серии «ну ты же понимаешь, ну потерпи». Ксения понимала. Именно это и раздражало сильнее всего.
Они поженились год назад. Скромно — без банкетов, лимузинов и родственников в блёстках. Обручальные кольца выбрали в интернет-магазине, на двоих — как удобный абонемент в совместную жизнь. Ксения была бухгалтером в небольшой фирме по металлопрокату, Дмитрий — инженер на заводе, где давно не пахло железом, зато воняло безденежьем. Стабильно и предсказуемо. Всё бы ничего, если бы не Валентина Петровна — мама Дмитрия, женщина со стальным голосом и с таким же стальным понятием о семейных обязанностях.
— У неё пенсия восемь тысяч, — напомнил Дмитрий, словно это что-то меняло.
— И ремонт в ванной на двадцать пять, — откликнулась Ксения. — Который она собиралась делать «сама, без нашей помощи», но у неё внезапно «сломалась спина».
— Ну спина у неё и правда больная.
Ксения резко захлопнула холодильник.
— Дима, ты слышишь, что ты говоришь? У неё спина больная, но пакеты с картошкой она с дачи тащит сама. А как до денег — сразу лежачая.
— Не надо так, — он отвернулся. — Всё-таки мама.
Вот оно, вшитое с детства заклинание: «всё-таки мама». Сколько можно этим прикрываться? Всё-таки мама, всё-таки детство, всё-таки судьба. Всё-таки пора жить своей жизнью — хотелось крикнуть, но она сдержалась.
Вечером, как по расписанию, позвонила Валентина Петровна. В её голосе было столько надрыва, как будто на другом конце не телефон, а крик из преисподней.
— Ксюшенька, привет, родная! Как ты там? Я вот тут подумала… У нас же с вами тепло такое хорошее, а у меня бойлер совсем потёк. Прям вся ванна залилась, я тряпками оттирать устала. Думаю, может, купим новый?
Ксения слушала, уткнувшись лбом в руку.
— А что с тем, который мы вам купили в октябре?
— Да он… ну как тебе сказать… китайский же! Ты же сама говорила, что они не очень.
— Так это ты его выбирала, — вставила она почти шёпотом.
— Ну выбрала, да. Но что я понимаю? Я в этих делах не разбираюсь. Ты же бухгалтер, умная девушка. Мне бы только чуть-чуть — тысяч пятнадцать. Остальное я соберу. С пенсии.
Ксения глубоко вдохнула.
— Я посмотрю. Но в этом месяце у нас налоги, не могу обещать.
— Ага, ага, поняла. Только не тяни, а то я уже тазики расставляю.
Когда звонок закончился, Ксения молча встала, подошла к окну и долго смотрела на двор. Скамейка у подъезда, облупленные качели, мужик в пижаме и тапках выгуливает собаку. Всё как всегда. Нормальная жизнь. У всех — кроме неё.
— Слушай, а у нас когда, по-твоему, будет своя ванна? — спросила она у мужа поздно вечером, когда он с удовольствием уплетал макароны по-флотски, сваренные наспех. — Или ты думаешь, мы у твоей мамы ремонтируем, чтобы потом её нам завещали?
— Ну что ты начинаешь? — Дмитрий уже раздражался. — Она же не просто просит. Она нуждается.
— Она вечно нуждается, Дим. И не просто в помощи. Она требует. Считай, что мы каждый месяц платим абонемент за то, чтобы она нас не упрекала.
Он отложил вилку.
— Ты несправедлива.
— А ты слепой. И, кстати, у тебя на заводе премии не было уже три месяца. Моя зарплата — единственное, что у нас стабильно. И твоя мама отлично это понимает.
— Да что ты хочешь? Чтобы я маму бросил?
— Хочу, чтобы ты её отделил. Мы — семья. Она — пенсионерка. Она может просить, но не обязана получать. И уж точно не должна диктовать, кому что покупать.
Он встал и ушёл в зал. Захлопнул за собой дверь. А через пару минут зазвонил телефон. Ксения уже знала, кто там.
— Я скажу тебе прямо, Ксения, — голос Валентины Петровны был на удивление бодрым. — Ты мне не нравишься. Всё у тебя по калькулятору: кому, сколько, зачем. А семья — это не калькулятор.
— Семья — это уважение, — спокойно ответила Ксения. — А не шантаж под видом слёз.
— Слушай, милая, — тон стал ледяным, — я тебя приняла в наш дом, как родную. А ты сидишь и считаешь мои пенсии. Запомни: с неблагодарными долго не живут.
— Тогда, может, пора разъехаться? — Ксения почти улыбнулась. — Мы же взрослые люди, правда?
После паузы трубка резко отключилась.
Утром следующего дня Ксения собрала сумку. Небольшую. Только одежда, документы, ноутбук. Дмитрий смотрел, как она складывает вещи, с лицом человека, который не понимает, что происходит, но чувствует, что всё по-настоящему.
— Это что? Серьёзно?
— Да. Я поеду к подруге на пару дней.
— Ты же говорила, что мы справимся.
— Мы? — Ксения остановилась. — А когда ты в последний раз был на моей стороне?
Он молчал.
— Я не ухожу от тебя. Я ухожу от беспомощности. От твоего вечного «ну это же мама». От того, что мои деньги — твои решения. Мне нужно понять, где в этой семье я. Или была.
Она вышла, захлопнув дверь, как ставят точку — жирную, уверенную, но ещё не последнюю.
В подъезде пахло мокрым бетоном и соседским борщом. Ксения глубоко вдохнула этот хмельной запах чужого уюта, спустилась вниз и впервые за долгое время почувствовала себя живой. Страшно, но живой.
Когда Ксения уехала на три дня к подруге в Серпухов, она искренне надеялась, что хоть немного остынет. Погуляет по тихому городу, поваляется в кресле-качалке у Ларисы в саду, выпьет бокал полусладкого под грушей — и всё. Вернётся другая, спокойная, не дерганая от каждого сообщения с переводом на Валентину Петровну.
Но уже на второй день пришло сообщение:
«Ксюша, ты не против, если я переведу маме пять тысяч на лекарства? У неё давление поднялось, нужно срочно купить каптопресс и ещё что-то. Я потом сам тебе отдам, честно.»
Ксения даже не отвечала. Просто положила телефон экраном вниз, как бы хороня в нём свою злость. «Ты потом отдам» — это уже звучит как фамильная мантра. Сначала: «Я потом тебе позвоню», потом: «Я потом скажу маме», теперь вот — «Я потом тебе верну».
Потом. Всё у них потом. Только счета почему-то приходят строго вовремя.
Вернувшись домой, она обнаружила в кухне Валентину Петровну. Та мыла микроволновку. Ксения, будто бы случайно, громко закрыла входную дверь. Свекровь обернулась с широкой, слегка натянутой улыбкой:
— Ой, Ксюша, а мы уж думали, ты там насовсем… Лариска ведь у тебя одиночка, да? Понимаю… и я иногда хочу уйти ото всех.
— Вы в любой момент можете вернуться к себе, — Ксения сняла куртку и повесила на вешалку. — Вас, кстати, тут никто не держал.
— Ну я ж не просто так… — Валентина Петровна надула губы, как школьница. — Сынок попросил побыть, пока он допоздна работает. Мужу ж кто-то ужин сварит.
— Вы же не женаты, — усмехнулась Ксения, проходя мимо и открывая холодильник. — Надеюсь.
Свекровь сделала вид, что не расслышала. Или не захотела.
Вечером, когда Ксения села сводить отчёт по работе, пришло новое известие. В сберовском приложении красовался перевод: –35 000₽. Получатель: МИХАИЛ БОРИСОВИЧ К. Назначение: ПОМОЩЬ.
— Это что такое?! — Ксения ворвалась в спальню, где Дмитрий сидел в наушниках, залипая в ролик про «как правильно собирать мебель без матов».
— Чего ты орешь? — снял наушник, посмотрел растерянно.
— Я спрашиваю, ты зачем перевёл Мише ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ тысяч?
— Да не кричи, я тебя слышу… — Дмитрий встал, подошёл ближе. — Ему надо было вернуть долг какому-то… ну, я не вникал, но там серьёзно. Мужику, который раньше с ним работал.
— А почему это с моей карты списано?
— Да я тебе сказал! Верну! Просто у меня на зарплатной сейчас ноль, а Миша клянчил, что, мол, если не сегодня, то к нему приедут…
— И что? Пусть бы приехали. Может, это хоть научило бы его чему-нибудь! Ты вообще понимаешь, что у нас ипотека? Что я сдавала отчётность за троих бухгалтеров, пока вы тут семейные подачки раздаёте?
— Ксения, не начинай… Это мой брат, — голос Дмитрия вдруг сделался глухим. — Он в беде. У него нет никого, кроме меня.
— А я?! — Ксения уже не сдерживалась. — А я — кто? Доильная коза? Что за отношение: ты плати, а я потом «верну», если вспомню?!
В дверях возникла фигура Валентины Петровны:
— Не надо орать! Тут дом, а не базар! И вообще, если бы вы роднее были, может, и брату бы по-человечески помогли, а не кричали, как в дешёвом сериале.
— По-человечески — это когда взрослый мужик не паразитирует на жене своего брата! — Ксения взяла с полки рюкзак и принялась запихивать в него ноутбук, зарядки, бумажник. — Всё, хватит. Я ухожу. Мне надо подумать, где заканчиваюсь я и начинается ваш этот «семейный долг».
— А куда ты пойдёшь? — тихо спросил Дмитрий. — У тебя же никого в городе нет.
— Будто бы у меня здесь кто-то есть, — ответила она и вышла, хлопнув дверью так, что у Валентины Петровны чуть не вылетел из рук пульт.
Ксения сняла маленькую студию в Митино. Дешёвую, с плесенью в ванной и шкафом без дверцы, но свою. Первые дни дышалось легче, чем за всю их с Дмитрием совместную жизнь. Без постоянного фона: «Миша задержал платеж», «Миша разбил фару», «Миша потерял работу», «Мише не на что купить батон».
Через неделю пришла повестка. Нет, не из военкомата — от самой реальности. Кредитный договор на ремонт дачи Валентины Петровны, на Ксению. Выдан два месяца назад. Подпись — электронная. Скан — идеальный.
— Ты что, САМ подписал за меня? — Ксения встретилась с Дмитрием в кафе, специально выбирая место с камерами. Так, на всякий случай.
— Ксюш, не паникуй. Это технически ничего страшного. Я просто тогда решил, что тебе неудобно будет самой это делать, а мама очень просила…
— Ты… подделал мою подпись. Ты ОФОРМИЛ на меня КРЕДИТ. На ремонт её сарая!
Дмитрий смотрел в окно. Было видно, как у него ходит скула — он сжимал зубы.
— Мне жаль. Я думал, ты поймёшь.
— Ты правда такой наивный или прикидываешься? Ты нарушил закон. Можешь сесть. А я — платить не буду. Я подам на развод, Дима. И подам заявление.
Он не ответил. Только медленно встал и ушёл, не оглянувшись.
Ксения сидела одна в полупустом кафе, где за соседним столиком две девочки лет семи хихикали, выбирая, какую игрушку взять с собой в маккомбо. Жизнь, видимо, продолжается. Только вот какая у кого — вопрос.
Первые два месяца после развода прошли, как будто кто-то перемотал жизнь в режим «замедленной плёнки». Всё текло как-то вязко, с паузами. Утро — кофе с привкусом обиды. Работа — словно в тумане. Вечером — сериал про то, как героиня бросила мужа и обрела себя. Всё бы ничего, но героиня жила в Нью-Йорке, в лофте, с котом и доходом от блога. А Ксения — в однушке с облезлой кухней, соседом-алкоголиком за стенкой и бухгалтерским софтом, от которого хотелось выть.
Свобода оказалась тише, чем она думала.
Дмитрий сначала писал. Пару раз приходил. Один раз даже оставил под дверью сумку с продуктами и записку: «Не знаю, как всё получилось. Прости. Очень скучаю».
Она не отвечала. Не потому что не было чувств — они были, только израненные, как ботинки после луж в ноябре. Проблема была в другом: ей больше не хотелось возвращаться в роль, где она платит за всех, а потом ещё извиняется за чужие долги.
А потом пришло сообщение от Ларисы:
«Ксюх, ты сидишь? Миша в больнице. Инсульт. Серьёзный. Дима просил передать. Он не знал, к кому ещё обратиться.»
Сердце Ксении отозвалось с предательской болью. Не жалостью даже, а… усталостью. Это был финал, да. Точка. Но — надо было увидеть. Закрыть гештальт, как сейчас модно говорить.
Реанимация была тёмной, пахло хлоркой и чем-то ещё, знакомым с детства — страхом. В палате было тихо. Миша лежал с кислородной маской, щёки запавшие, лицо серое. Не тот человек, который шутил пошло на застольях и выжимал из неё деньги под видом «ну ты же своя, почти сестра».
У кровати сидел Дмитрий. Помятый, в тёмной кофте, с глазами, в которых поселился месяц бессонницы.
Он не заметил, как она вошла.
— Ксюша… — голос у него сорвался. — Я не ждал, что ты придёшь. Спасибо.
— Я не ради тебя, Дим, — спокойно, без колючек, просто устало.
Он кивнул. Секунд пятнадцать они молчали.
— Ему очень плохо, — прошептал он. — Врачи не уверены, вытащат ли. Он… был должен крупную сумму. Тем, кто не шутит. Я говорил ему, кричал… А он всё: «Брат выручит».
Ксения села на край стула у стены.
— И ты опять бы взял с моей карты?
Он покраснел.
— Нет. Я уже понял. Правда. Я поздно понял, но… ты была права. И про маму. И про Мишу. И про меня.
— Ты не понял, Дим. Ты просто оказался в ситуации, где уже нельзя дальше так. Это не одно и то же.
Он покивал, потёр лицо ладонями.
— Всё разрушилось. Я даже маме теперь ничего сказать не могу. Она требует, чтобы я продал машину — ту, что в кредит, между прочим — и вернул всё «бедному мальчику».
Ксения усмехнулась.
— А ты? Ты ей что?
— Сказал, что Ксения больше не будет платить. Ни она, ни я.
Это был, пожалуй, первый раз, когда она услышала от него такую фразу.
Через неделю Миша умер.
Ксения пришла на похороны, стояла в стороне. Валентина Петровна подошла к ней после отпевания.
— Ну, довольна? У тебя же была возможность помочь. Спасти его. Он бы выжил.
Ксения смотрела прямо.
— Это не моя вина. И вы это знаете.
— Он любил тебя как сестру… — пробормотала та. — А ты…
— А вы, Валентина Петровна, любили его как сына. И потакали ему во всём. Вот и результат. Я же не обязана была закрывать ваши долги. И больше не буду.
Свекровь отвернулась, но глаза у неё были сухие. Плакать, видимо, было уже нечем.
Весна пришла незаметно. Снег сошёл, но холод в душе держался.
Ксения однажды проснулась утром и поняла: она больше не думает о деньгах как о поле боя. Её карточка не дрожала при каждом уведомлении. Её голос не срывался при слове «мама». Её решения — её.
Однажды Дмитрий написал.
«Я на заводе теперь бригадир. Мама переехала к тёте. Если захочешь просто поговорить — я рядом. Без просьб и долгов. Просто я.»
Она не ответила. Просто улыбнулась. И пошла на работу. А впереди — обычный день. Без претензий, без жалости, без подделанных подписей.
И именно в этом — была её победа.
