— Ты чего так рано? — Тамара Павловна стояла на пороге в домашнем халате, приподняв одну бровь. На лице — смесь удивления и неловкости.
Анна устало улыбнулась, придерживая сумку на плече.
— Сюрприз хотела сделать. Домой потянуло. Мы же договаривались, что они у вас будут гостить, пока я в санатории.
— Максима нет, если что… На рыбалке он с утра. Петя в комнате мультики смотрит.
— Ясно.
Анна прошла мимо, чувствуя, как под кожей расползается напряжение. Ноги гудели от дороги, но сердце било не от усталости.
Петя сидел на полу в комнате, обложившись мягкими игрушками. Увидев маму, он радостно вскочил.
— Мама! А я думал ты ещё лечишься!
— Вот и нет. Устрою вам праздник. Скучал?
— Очень! Мы с папой вчера катались на лошадке! А ещё ели пиццу с тётей Таней!
Анна застыла на секунду, потом присела рядом.
— С какой тётей?
— Ну, тётя Таня. Она добрая. У неё голос смешной. Ещё у неё волосы длинные и ногти как у тебя. Она нас угощала конфетами.
Анна смотрела в лицо сына, но в голове уже крутилось: «Лошадка. Пицца. Тётя Таня.»
— А папа часто с тётей Таней бывает?
Петя пожал плечами.
— Иногда. Она нас в зоопарк водила.
Анна медленно встала.
— Одевайся, поедем домой.
— А папе скажем?
— Он узнает.
По дороге Петя не умолкал:
— А тётя Таня ещё умеет петь! Она в машине папину музыку выключила и включила свою — там такая песня смешная была, мы смеялись.
Анна молчала, держась за руль. Пальцы вцепились в него крепко.
— А ещё у неё духи — прям как мороженое! И волосы как у Золушки. И папа её смешно по щеке щёлкал — так, лёгонько.
— Он тебя с ней знакомил?
— Не-а. Сказал: «Это Таня, мамина подруга». Только я не знал, что она твоя подруга и раньше её не видел.
Анна сжала губы, резко повернула на перекрёстке. Петя замолчал на минуту, потом снова заговорил:
— А ещё у неё собака в машине сидела. Папа её «девочкой» называл. А я думал, он про Таню.
— Достаточно, Петя.
— Я просто рассказываю…
— Я знаю. Просто теперь тише. Хорошо? Ладно…
Когда они подъехали к дому, Анна не сразу вышла из машины. Посмотрела на окна, на знакомый балкон с облупленной краской, будто увидела его впервые. В подъезде пахло пылью и старыми перилами. Она достала ключ, повернула в замке. Щелчок. Дверь немного заедала, как всегда.
Внутри — тишина. Запах квартиры ударил в нос: застоявшийся воздух, остатки чьих-то духов, пыль. Всё на своих местах, но как будто чужое.
Анна поставила сумку у стены, сняла обувь. Смотрела на прихожую, как в немом кино. Потом глубоко вдохнула, прошла в комнату, открыла окно.
— Проходи, Петя. Домой приехали.
Петя тут же побежал в комнату, заглянул под кровать, достал какие-то рисунки и начал громко рассказывать, как рисовал зебру. Анна прошла на кухню, открыла окна, включила чайник. Вещи стояли в коридоре, но трогать их не хотелось.
Воздух был застойным. В кухне пахло пылью, чем-то сладким и давно забытым. Она машинально протёрла стол, потом села и уставилась в одну точку.
Поздно вечером телефон наконец зазвонил. Максим.
— Алло. Слушай, мы у мамы были. Петя там остался, я только домой доехал. Устал сильно, почти сплю. Всё нормально?
Анна молчала секунду, потом положила трубку. Внутри всё дрогнуло — даже сейчас лжёт, спокойно, без запинки. Поршивый лжец. Как я раньше этого не замечала? Как жила с ним, не чувствуя этой фальши? Всё ведь было рядом — на поверхности.
Утром Максим приехал. В руках — пакет с продуктами. В глазах — настороженность.
— Ты чего трубку не берёшь? Я переживал. Чего не написала, что приехала?
Анна смотрела на него молча. Он начал суетиться, ставить молоко в холодильник.
— Я вчера у Гришки был… Он тачку новую взял, мы обмыли. Не стал тебе говорить, чтоб не злилась. Я ж не знал, что ты уже дома. Подумал — зачем тебя нервировать лишний раз в санатории.
Она не ответила. Только глянула в его сторону. Максим замер.
— Ты чего так смотришь?
— Я всё знаю.
Он поёрзал на месте, взгляд упал в сторону.
— Ты не так поняла.
— Я всё знаю. Понимать тут нечего.
Тишина. Потом он сел за стол.
— Я сам уже ничего не понимаю… — он говорил, будто через силу, будто горло сдавливало воздух. — Запутался я.
Тишина в кухне стала гулкой, плотной. Даже холодильник будто затаился. Анна чувствовала, как трудно дышать. Он врал так буднично, так обыденно, что от этой ровности хотелось закричать.
Через час раздался звонок в дверь — короткий, резкий. Анна вздрогнула, пошла открывать. На пороге стояла Тамара Павловна — в пыльном пальто, с сумкой в руке. За спиной — лестничная клетка и тяжёлая тишина подъезда. Лицо у неё было собранное, губы поджаты.
— Привет, Аннушка. Как у вас тут дела? — голос ровный, с натянутой вежливостью, словно поверх чего-то непроговорённого.
Она шагнула внутрь без паузы, не снимая пальто, будто собиралась только на минуту. Запах улицы и старого крема смешался с тёплой духотой прихожей. Анна сделала шаг назад, пропуская её, почувствовала, как воздух сгустился.
В кухне они остановились. Тамара Павловна не села сразу — осмотрелась, потом медленно опустилась на табурет, вздохнула тяжело, как перед чем-то неприятным и неизбежным.
Начала говорить неуверенно и местами невнятно:
— Максим мне всё рассказал. Что у вас тут произошло. Вот я и решила заехать, поговорить.
— Сразу скажу, про него я не знала точно… догадывалась, но лезть — себе дороже. Он уже взрослый, и что он там вытворяет — это только его дело. Но я знаю, что он просто запутался.
Ну ты же понимаешь, как оно бывает. Он же твой муж, Анют. Дурак, да. Запутался. Но разве из-за этого семью рушить? У вас Петя.
Анна молчала. Смотрела в окно.
— Ты уж подумай, Анют. Он всегда к тебе возвращался. Всегда тебя уважал. Ну, оступился. Ну и что теперь? Жизнь — не кино.
Анна медленно повернулась к ней, глаза прищурены, голос тихий:
— Он всегда ко мне возвращался? Или просто не уходил окончательно? Уважал? Ты называешь уважением то, что он возил моего сына кататься с любовницей?
Тамара Павловна открыла рот, будто хотела что-то сказать, но передумала.
— Я всё понимаю, — продолжила Анна. — Но врать мне в лицо — это не оступиться. Это сознательный выбор. И за него он теперь ответит.
В кухне стало так тихо, что было слышно, как за окном проехала машина и кто-то хлопнул дверью на улице.
Вечером Максим снова приехал. Постучал, как будто неуверенно, открыл дверь своим ключом и вошёл медленно, будто ждал удара. В руках — ничего, лицо напряжённое. Анна стояла у окна и не обернулась сразу.
Он прошёл на кухню, сел, помолчал.
— Может, сделаем паузу? Разъедемся на недельку, остынем. Я к маме. Хочешь — Петю возьму.
— Нет уж. Ты уже пожил. Теперь моя очередь. Я хочу, чтобы ты съехал насовсем. Предательство я не прощаю. И Петя останется со мной. Даже не начинай. Это не обсуждается.
Он замолчал. Потом хмуро:
— То есть ты меня выгоняешь?
— Квартира от тёти. За год до свадьбы стала моей. Не передёргивай.
— То есть ты хочешь меня выставить?
— Да. Именно так.
Выходные. Тамара Павловна снова у порога. Пакет с едой. Обыденность на лице. Потом — тяжёлый взгляд.
— Анют, ну давай поговорим как взрослые люди. Это ведь так, на коленке, не решается.
— Максим в ремонт столько вложил. Всё своими руками. Он все деньги сюда отдал. Ну ты же умная. По-человечески давай. Если так прямо его выгоняешь — хотя бы верни часть. — Тамара Павловна посмотрела внимательно.
— Часть вернуть? — Анна подняла брови. — Вы сейчас серьёзно?
Она встала из-за стола, взяла чашку и медленно понесла её в раковину.
— Я думаю, вам уже пора. Всего доброго.
Анна только кивнула. Тамара тихо скрылась за дверью.
Анна взяла телефон и набрала номер одноклассника.
— Привет, нужна консультация. Срочно. По квартире. Ты ведь юристом ещё работаешь? Давай встретимся.
Он согласился. Они встретились, обсудили документы. Всё спокойно, без суеты — по делу. Без истерик, без лишнего. Сначала бумаги, потом действия.
— Послушай, — сказал он, пролистывая бумаги. — Ты ничего не нарушаешь. Квартира — твоя, ещё до брака. Всё, что вы делали с ремонтом — совместно. Он не сможет доказать, что это были его личные вложения.
Анна кивнула.
— Он может угрожать, требовать — но по закону у него нет оснований. Если дойдёт до суда, придётся отвечать за слова. И ни одного документа у него нет.
— Он думает, я испугаюсь. — Анна говорила спокойно, почти устало.
— Но ты не испугаешься. И правильно. Это не раздел имущества. Это просто давление. А ты сделай всё чисто: заяви позицию, собери нужное и не поддавайся.
Анна снова кивнула. Внутри было странное спокойствие, как перед чем-то важным, но уже неизбежным.
Максим приехал вечером, без звонка. Постучал резко, как будто злился уже с порога. Анна открыла не сразу — стояла, слушала, как он возится с ключами.
— Ты что, с ума сошёл? — голос был ровный, но в животе кольнуло. — Чего приперся?
— Разговор есть. По делу.
Он зашёл, прошёл на кухню, даже не оглянулся. В руках — распечатки, что-то из интернет-банка.
— Раз ты так решила, — сказал он, опуская бумаги на стол, — тогда возвращай, что вложено. Или будем делить квартиру, всё. Я не шучу.
Анна смотрела на него молча.
— Ты чего молчишь?
— Какую ты квартиру собрался делить? — спокойно сказала она. — Квартира моя. До брака. А ремонт… мы делали вместе. И жили. И сына растили. Или ты всё это хочешь теперь приписать себе?
— Я в ремонт вложил больше, чем ты вообще за жизнь накопила! — голос срывался. — Всё — мои сбережения, отпускные, премии…
— Ты ещё скажи, что и квартиру сам купил.
— Не крути. Ты меня выгоняешь — я имею право.
Анна шагнула ближе. Тихо:
— Ты имеешь совесть, Максим?
Он замолчал. Плечи чуть дрогнули. Смотрел в сторону.
— Мне плевать, чего ты там себе надумал, — сказала она. — Сына не трогай. И ничего ты не получишь. Ни метра. Ни копейки. Это не торговля. Это — конец.
Он стоял, будто хотел что-то ещё сказать. Потом махнул рукой и вышел, хлопнув дверью.
Письмо пришло во вторник. белая обложка, заказное. От районного суда. Копия искового заявления. Пальцы сжали край конверта — будто можно было сдержать то, что уже случилось.
На кухне она распечатала бумаги. «О возмещении неосновательного обогащения…» — строчка резанула по глазам. Сухо, безлично. Как будто речь шла не о ней.
Анна щёлкнула камерой телефона, отправила снимки юристу, чтобы он заранее ознакомился.
Через два часа она была уже в офисе, внутри пахло кофе и бумагой.
— Он не сможет доказать вложения, — сказал юрист. — Ни чеков, ни договоров, ничего. Всё голословно.
— Он рассчитывает, что я испугаюсь.
— А ты не паникуй. Это не раздел имущества. Это давление.
Анна кивнула.
На первое заседание она приехала заранее. Сидела у окна. Максим пришёл в последний момент. Сел отдельно. Говорил неуверенно, путанно. В голосе — усталость, не злость. Никаких доказательств.
На втором заседании было то же самое.
Судья спросила:
— У вас есть подтверждения?
Максим пожал плечами.
Через полтора месяца пришло решение. Отказ в удовлетворении иска. Квартира до брака. Вложения — добровольные. Никаких доказательств.
Анна закрыла ноутбук. Ни облегчения, ни злости. Просто точка.
Поздно вечером позвонил Максим.
— Я видел решение. Ты выиграла.
Молчание.
— Я тоже душу вложил… Это всё не так просто.
— Это ты говоришь человеку, которому изменил?
Тишина.
— Прощай, Максим. Не звони больше.
Анна собрала его оставшиеся вещи. На дне — фото Пети. Маленький, в обнимку с отцом. Она прижала снимок к груди и долго сидела на краю дивана.
Светлана позвонила через неделю. Подруга. Та, с кем Анна могла говорить обо всём — или молчать, если надо. Они были одноклассницами, потом жизнь разбросала, но связь не теряли. Светлана всегда звонила вовремя — когда больше всего хотелось, чтобы кто-то просто был рядом.
— Хочешь ко мне? На месяц или два. Переключишься. Развеешься!
— Хочу, — ответила Анна. — Приезжай, не медли, я жду.
Анна долго не думала, уже через два дня была у Светы, дорога в соседний город оказалась лёгкой и быстрой.
Городок был тихий, зелёный, как будто не тронутый ничем плохим. Утром они шли за хлебом, днём гуляли в парке, вечером рисовали всей компанией на кухне. Петя смеялся так, как не смеялся давно. Светлана готовила обеды и болтала, муж Светы показывал ребёнку, как строить шалаш из подушек. Анна не спрашивала себя, когда в последний раз чувствовала тишину внутри. Просто жила. Дышала ровно, впервые за долгое время.
— Пора домой, — сказала Анна тихо, собрав вещи и сложив детские рисунки в папку.
Возвращение далось легко: квартира встретила знакомым запахом, привычной тишиной. Анна открыла окна, переставила пару вещей, заварила чай. Петя ходил по комнатам и будто осваивался заново.
По выходным он стал ездить к отцу. Сначала с интересом — возвращался с рассказами, с новым конструктором, с впечатлениями. Но постепенно становился тише. Субботние вечера превращались в короткие ответы, воскресенья — в молчание.
Однажды он пришёл раньше. Снял куртку, прошёл в комнату и сел у окна, поджав под себя ноги. Молча. Без просьб, без слов.
— Всё хорошо?
— Мы были у бабушки. Папа сказал, заедем. А там тётя Таня. Я её узнал. Они ели торт. Он сказал, чтоб я тебе не говорил…
Анна обняла сына.
— Не переживай. Больше ты туда не поедешь.
Он кивнул. Уткнулся лбом в её плечо.
Анна смотрела в окно. На улице начинался дождь — тёплый, июльский, почти неслышный. Петя уснул на диване с книжкой в руках, в кухне на плите остывал чайник. В комнате было тихо, спокойно, по-домашнему.
Она прошлась по квартире, остановилась у шкафа, поправила открытую дверцу. Всё было на своих местах. Никакой эйфории, никакой победы — просто ясность. Жизнь идёт. Всё, что должно было отвалиться — отвалилось. Всё, что осталось — настоящее.
Анна вернулась на кухню, погладила сына по голове, села рядом. Дождь стучал в окно. Она сделала глоток остывшего чая. И впервые — по-настоящему — почувствовала: всё правильно. В груди больше не щемило. Просто было тепло. И спокойно. Как должно быть.