Свадьба у них была… ну, как свадьба. Поскромничали, да. Без этих всех дурацких фокусников, караоке и песен про «медведей, которые идут по траве». Варя настояла: мол, лучше нормальную кухню заказать, чем за 30 тысяч слушать, как какой-то дядя Саша из бухгалтерии орёт в микрофон. Антон, как обычно, только кивнул:
— Главное, чтобы тебе нравилось, — пробормотал он, застёгивая пуговицу на рубашке, купленной ВЕРОЙ ПАВЛОВНОЙ.
Вот тут, собственно, и началось. Верочка Павловна. Мамочка. Святая женщина. По её словам — спасшая сына от «той ещё непутёвой» его первой любви, Маши, которая, как известно, «даже суп нормальный сварить не могла». Ну а теперь вот Варя. Вторая попытка.
Они жили первое время у неё — у Вари. Однушка на юге Москвы, оставшаяся от бабушки. Старая мебель, ковёр с оленями и этот бабушкин шкаф, в котором, кажется, хранились все запахи 70-х. Но это была свобода. Своя территория. Хоть и со скрипом дивана.
Антон то и дело говорил:
— Мама предлагает нам взять ипотеку и купить поближе к ней. А то ей тяжело ездить, ты ж понимаешь.
— Нет, Антон. Я не понимаю, почему взрослый мужик не может сказать своей маме: «Спасибо, мама, но у нас уже есть жильё». — Варя смотрела на него так, будто вот-вот швырнёт в него чем-то. Не сковородкой — это банально. Скорее, дипломом о высшем образовании. Своим.
— Варя, ну зачем ты так? Это же мама…
Да, мать. Слово такое — вроде бы тёплое, а в её случае — с оттенком ледяного пожара. Вера Павловна владела этим редким талантом: испортить настроение одним взглядом, одним замечанием, сделанным с самым добрым выражением лица.
— А вы, Варенька, суп пересолили. Хотя… может, это сейчас так модно? — произнесла она с улыбкой, с той самой, которая не улыбка, а плевок в душу, обёрнутый в сахарную вату.
Потом была свадьба. Приехали все родственники Веры Павловны, половину из которых никто не знал, но, судя по их поведению, они были уверены, что теперь у них пожизненный абонемент на борщ и полку в холодильнике молодой семьи.
После свадьбы переехали. Квартиру купили — пополам: половину дала Вера Павловна, вторую — продали однушку Вари. Ипотека на имя Антона. Всё честно. Но не всё просто.
Варя с замиранием сердца следила, как Вера Павловна шагала по их новенькой, только что застеленной ламинатом квартире, и проверяла всё — от состояния плитки до высоты установки розеток. Как будто не внуков пришла навещать, а экспертизу проводить. Сама же вызвалась «помочь с ремонтом». Что в её понимании означало — навести красоту, как в её квартире. Вера Павловна была женщиной старой закалки: всё должно быть как у людей. А «как у людей» — это по её стандартам: ковёр на стене, рюши везде, где только можно, и диван, на котором, цитата, «можно и умереть красиво».
Однажды Варя пришла домой с работы и чуть не споткнулась об новую тумбу у входа. Дубовая, тяжеленная, пахнущая нафталином.
— А это что? — Варя застыла у порога.
— Я принесла. У нас в коридоре стояла, теперь у вас будет. Удобно — ключи класть, тряпочки всякие. И душевно, Варенька. Душевно!
— А вы не думали нас спросить, хотим ли мы эту… гробовушку в коридоре?
— Варя! — с укором сказала свекровь, будто та не тумбу критикует, а Святую Троицу. — Ты чего, как неродная-то? Это же семейное. Я в ней пионерские галстуки хранила.
— А я вот в мусорке храню пакеты. Но не предлагаю же их вам в спальню поставить, правда?
С того дня атмосфера накалилась. Варя пыталась говорить с Антоном. Но он вечно куда-то «уходил в себя». И там, видимо, жил. В самой дальней комнате.
Однажды вечером Варя вернулась домой и обнаружила, что на кухне другой комплект посуды. Бежево-золотистый, как в советских кафешках. А её любимые чёрные тарелки исчезли. И чай с бергамотом — тоже.
— Антон, где посуда?
— Мама сказала, что твои тарелки депрессивные. Ты и так вечно ходишь, как на похоронах, говорит…
— То есть это нормально — выбросить мои вещи?!
— Она не выбросила! Она… ну, сложила в коробку. Увезла к себе.
— А я могу сложить в коробку её сумку и увезти обратно?
Антон не ответил. Просто тихо пошёл в ванную. Закрыл дверь. Варя села за кухонный стол. В комнате было тихо, только тикающие часы на стене, которые Вера Павловна тоже «пристроила», звенели в ушах, как капающая из крана вода в ночи.
На следующий день Варя вернулась пораньше. И чуть не упала в обморок. Вера Павловна стояла у плиты и жарила котлеты. В её же фартуке. Варя даже не сразу заметила, как выронила сумку. На диване спал Антон. Квартиру проветривали. Играло радио.
— Вы как вошли?
— У меня ключ. Я же мать. А вы всё на работе, кто-то же должен порядок поддерживать!
— У вас есть ключ?
— Конечно. Я ведь помогала с покупкой квартиры. Я имею право! — голос у Веры Павловны дрогнул. И дрожь была не от слабости, а от той особенной злости, которая вырастает из чувства собственного величия.
— Антон! — выкрикнула Варя в сторону спальни. — Антон, вставай. У твоей матери ключи от нашей квартиры.
— Ну и что? — промямлил он, едва просыпаясь. — Это же мама…
Варя стояла, вцепившись в дверной косяк. И думала только одно: а где в этой квартире она сама? Где её вещи, её голос, её право?
Словно весь её брак был квестом: найди себя среди чужих решений.
Варя сидела в кафе с подругой. Смотрела в чёрный кофе так, как будто могла там увидеть выход. Или хотя бы способ всё взорвать и при этом не попасть под статью.
— Ну, я вообще-то мать твоего мужа, — протянула Наташа, подруга с острым языком, делая ударение на каждое слово. — А, нет. Подожди. Это не я. Это же твоя свекровь. Которая, по ходу, перепутала «моя квартира» с «моё государство».
— Наташ, это уже не смешно, — Варя крутанула ложку в чашке. — Я захожу в квартиру — она там. Выходит из душа. В полотенце. Моём. Понимаешь?
— Уф… — Наташа сделала глоток. — А ты её не пыталась… ну, так, случайно, закрыть снаружи?
— Она с двумя комплектами ключей! Один на шнурке, второй — «на всякий случай» в сумочке. Говорит, вдруг потеряет. И ведь правда — теряет только совесть.
Как можно потерять себя в собственном доме? Варя не находила ответа. Она всё больше чувствовала себя гостьей. Нет, не так. Постоялицей в каком-то доме престарелых, где старшая медсестра — Вера Павловна.
Вера Павловна переехала к ним. Неофициально. Так… «временно». Потому что «ремонт в её квартире» (ремонта не было) и «болит спина» (болела она у всех, кто общался с Вера Павловной дольше десяти минут).
На второй день она забрала спальню. «Молодым нужен воздух, вам в зале хорошо будет», — сказала она, раздвигая свои сумки, как Гудини: и из одной, и из другой что-то вытаскивала, раскладывая на тумбе.
— Варя, я всё понимаю, но ты же сама видела: у мамы давление. Надо, чтобы отдыхала, — Антон говорил это, не глядя ей в глаза. Гладил рубашку. Её. Которую Вера Павловна постирала на 60 градусах. Теперь она была на три размера меньше и напоминала одежду для хомяка.
— А я-то, конечно, здорова. Меня можно и в ванную переселить. Рядом с уткой и тряпкой.
Антон молчал. Варя заметила: он стал молчать чаще, чем говорить. Как будто вернулся в детство, где за него всё решала мама.
В пятницу Варя пришла с работы и обнаружила, что её щипчики для бровей лежат… в аптечке. А вместо привычных прокладок в ящике под раковиной — какие-то странные марлевые повязки и валидол.
— Вера Павловна, а вы не видели мои вещи?
— Я тут немного прибралась. Всё не на месте лежало. Сейчас — как у людей. Кстати, я выкинула твои духи. У меня от них давление.
— Вы… выкинули… мои духи?
— Ну а что с ними делать? Пахли как в маршрутке. А Антон всё равно чихал от них. Да и ты, Варя, не девочка уже, зачем тебе этот ваш, как его… «мускус ночи»?
Варя чувствовала, как у неё дрожит подбородок. Не от обиды. От ярости. И вот тут началось:
— Слушайте, Вера Павловна. У меня к вам разговор. Прямой. Без намёков. Вы у нас не живёте. Вы — гость. Временно. Эта квартира — наша. С Антоном. Понятно?
— Варя, не кипятись. Мы все одна семья. И раз уж ты вышла за моего сына — ты теперь как дочка. А с дочкой, прости, я могу и пожёстче поговорить.
— Нет. Вы не моя мать. И никогда ею не будете. А свою жизнь я как-то без вашей опеки проживу.
— Ах вот ты как… — Вера Павловна смотрела на неё сверху вниз, как на плохую медсестру в дурдоме. — Да если б не я, вы бы до сих пор в той своей халупе с ковром жили! Это я внесла половину денег!
— А вы теперь каждый суп будете считать? Или ложки? Я тоже вложилась, если вы не заметили.
— А кто ипотеку платит? Антон. А кто его вырастил, а? Я! Значит, и квартира, между прочим, моя. Отчасти.
— Отлично. Тогда идите в суд. И доказывайте. А пока что — ключи. На стол.
Вера Павловна громко рассмеялась. Так, будто в этот момент кто-то проиграл ей в шахматы. И королем была Варя.
— Варя, девочка моя. Ты слишком много на себя берёшь. Пока у тебя фамилия моего сына — ты тут никто без моего согласия.
И вот в этом-то всё и дело, подумала Варя. Я действительно — с его фамилией. И каждый день чувствую, как исчезаю.
Антон, конечно, был против «конфликтов». Он предлагал «подождать», «не ссориться» и «переждать». Он, похоже, думал, что если закрыть глаза и не дышать, всё само исчезнет.
— Она уйдёт, Варя. Просто подожди. Ну пожалуйста. Мне между вами двумя тяжело. Я вас обеих люблю.
— А я себя уже не люблю, Антон. Я себе противна, когда молчу, когда терплю, когда стелю ей постель, пока она гадости мне говорит. И ты стоишь рядом, молча. Как шкаф.
Он снова молчал. Только отвернулся.
На следующий день Варя пришла домой и нашла на кухне коробку. В ней были её книги, блузки, фотоальбом. И записка:
«Дорогая Варенька. Я подумала — может, вам лучше уехать на время? Чтобы все остудили головы. Мы с Антоном пока побудем вдвоём. Семья — это святое. А вы, если что, потом возвращайтесь. Если всё образуется».
Всё образуется? Варя reread записку трижды. Потом села. Потом поднялась. Потом позвонила юристу.
— Варя? — голос Веры Павловны из спальни. — Ты уже дома? Ужин разогреть?
Варя взяла телефон, вошла в комнату, подошла к Вере Павловне и положила ей в ладонь официальное уведомление:
— Это претензия о нарушении прав пользования совместной собственностью. Завтра — подача иска. Раздел квартиры. Половину выкуплю. Вторую — продадим.
— Ты с ума сошла? Это угроза?
— Нет. Это конец. Конец вашего шоу. Я ухожу, Вера Павловна. И вас с собой не беру.
Квартира опустела. Точнее, в ней осталась только Вера Павловна и запах её лосьона «Белая сирень», который ел мозг хуже любого компромата.
Варя ушла. Не хлопнув дверью — та просто сама захлопнулась за её спиной, будто выдохнула.
Ушла не к маме, не к подруге. Она сняла квартиру на окраине — с облезлой кухней и без интернета. Но там была свобода. И тишина. А главное — никто не переставлял её тапки на «удобное место».
Антон не звонил. Ни на следующий день, ни через три. Прислал СМС:
«Ты всё усложняешь. Неужели тебе важнее правота, чем семья?»
Варя усмехнулась.
«Семья» — это когда ты защищаешь, а не сдаёшь. Так что нет. Это не семья. Это комнатная катастрофа.
Суд длился недолго. Квартира оформлена в общую долевую. Поровну. Половину отступать Вера Павловна не хотела. Но и выкупать Варину часть тоже не могла — пенсия не резиновая, а Антон теперь честно платил алименты, как в законе прописано.
В результате — продали. Через знакомого риелтора. Варя получила свою долю и уехала.
А Вера Павловна — осталась с сыном в съёмной двушке на третьем этаже, над шиномонтажом. Там каждое утро начиналось с ударов по колесу и запаха резины. Символично.
Прошёл месяц.
Варя устроилась в новую юридическую фирму. Не потому что хотела — потому что надо. Снимала однушку, в холодильнике которой жил одинокий йогурт и честная бутылка вина.
Но никто не перестирывал ей вещи. Никто не заходил без стука.
Никто не выкидывал её тушь, потому что «мужчинам такое не нравится».
Однажды вечером ей позвонил Антон. Варя сняла трубку на автопилоте.
— Варя, ты дома? Можно я заеду?
— Ты же с мамой живёшь. Уточни, можно ли ей. А я — себе уже не запрещаю.
— Варя, ну хватит. Я ведь любил тебя.
— А я? Я тебя? Знаешь, наверное, да. Но теперь — уже нет. Я себя люблю больше. Впервые за долгое время.
Он молчал. Потом проговорил то, что Варя пронесла в себе полгода:
— Ты ведь специально ушла, чтобы нас разрушить.
— Нет, Антон. Я ушла, потому что вы уже разрушили меня.
Она положила трубку.
На следующее утро ей позвонили. Не Антон. Риелтор.
— Варя, вам не интересна одна квартира? Хозяйка срочно продаёт. Адекватная цена, район тихий, первый этаж, без мам.
Она рассмеялась. Потом вдруг… заплакала. Не от горя — от того, что, оказывается, можно смеяться. И плакать — без страха, что кто-то войдёт в комнату и спросит:
«Что, опять обиделась? Слишком чувствительная. Это всё от безделья».
В тот день Варя подписала договор. И впервые за долгое время написала в блокноте:
«Дом — это не стены. Это когда тебя уважают. А если не уважают — это не дом, это клетка».
Через год она встретила Игоря. Спокойного, взрослого, с дочкой-школьницей и аллергией на хамство.
Когда она спросила:
— А если твоя мама захочет к нам на пару недель?
Он ответил:
— Варя, моя мама живёт в Нижнем и прекрасно там справляется. Она меня в школу водила, но замуж за меня не собиралась.
Она рассмеялась. И впервые с кем-то захотела строить не просто быт, а будущее.
Вера Павловна однажды позвонила.
— Варя, ну что ты как чужая? Всё из-за квартиры, да?
— Нет. Из-за того, что вы в ней жили, как в крепости. Где я — вражеский шпион. Спасибо, но мне теперь достаточно просто быть человеком. Без фронтов.
— С Антоном трудно. Он один теперь…
— Я тоже была одна. И ничего, справилась. Может, и он справится. Без мамы.
Финал.
Варя купила новые бокалы. Из тонкого стекла. Поставила на полку — как символ.
Если когда-то снова кто-то решит, что может управлять её жизнью — пусть сначала попробует не разбить эти бокалы. А потом — понять, что Варя уже не та девочка, которую можно выгнать из собственной квартиры.
Она снова была дома. И дома — была она.
