– Светлана, я тебе прямо говорю: пропиши Люсю в своей квартире, или с Мишкой твоим я возиться не буду, – Тамара Петровна сидела за кухонным столом, её пальцы теребили край скатерти, а глаза, острые, как иглы, впились в Свету.
Её голос был тяжёлый, с той интонацией, от которой у Светы каждый раз всё сжималось внутри.
Света стояла у плиты, помешивая овощной суп. Аромат моркови и укропа заполнял кухню, но сейчас он казался ей удушливым. Она медленно положила ложку на стол, стараясь дышать ровно.
– Тамара Петровна, я уже сто раз объясняла: квартира – это всё, что у меня осталось от родителей. Я не могу просто так взять и прописать туда Люсю. Почему вы меня заставляете? – её голос был спокойным, но в нём чувствовалась усталость.
– Заставляю? – Тамара Петровна вскинула брови, её лицо покраснело от возмущения. – Да я тебе жизнь облегчаю! Кто Мишку из садика забирает? Кто с ним сидит, пока ты на своей кассе горбатишься? Я, между прочим, не обязана! А Люся – моя дочь, ей нужна московская прописка, чтобы в этой Москве не затеряться. Ты что, хочешь, чтобы она осталась никем, без статуса, без будущего?
Света почувствовала, как в горле застрял ком. Она знала, что прописка сейчас не даёт особых привилегий – да и Люсю можно выписать в любой момент. Но в голове звенели слова бабушки: “Квартира в Москве – лакомый кусочек, Светочка. Никого туда не пускай, даже на бумаге”.
Эта квартира – двухкомнатная, с потёртым паркетом и видом на берёзовую рощу – была единственным, что осталось от мамы. И Света не могла переступить через себя.
– Я благодарна вам за помощь, – начала она, стараясь говорить мягче, – но почему именно моя квартира? У вас же есть своя, в Тверской области. Там и пусть будет прописана.
Тамара Петровна фыркнула, откинувшись на стуле.
– В Тверской области? Ты хоть понимаешь, что московская прописка – это совсем другое? С ней Люся будет своей в Москве! Её будут уважать – на работе, в обществе, даже женихи серьёзные на такую девушку посмотрят! А ещё ипотеку легче взять, банки охотнее дают кредиты москвичам. А в Твери… – она махнула рукой, будто это и так понятно. – Люся заслуживает большего, чем быть “приезжей”. Что тебе терять? Пропишешь, а потом выпишешь. Или ты мне не доверяешь?
Света отвернулась к плите. Она знала, что Тамара Петровна не просто так давит. Люся, её младшая дочь, была её любимицей. Двадцать два года, яркая, как картинка из журнала, с длинными волосами и привычкой выкладывать в соцсети фото с коктейлями.
Но Света чувствовала: за этой “просто пропиской” стоит что-то большее. Может, Тамара Петровна хочет, чтобы Люся закрепилась в Москве, чтобы потом претендовать на что-то ещё? Или просто держит Свету на коротком поводке, как всегда?
Светлане было тридцать семь, и её жизнь напоминала старую пластинку, заевшую на одной ноте. После развода с Олегом три года назад она осталась с сыном Мишкой в этой самой квартире, которую мама завещала ей перед смертью.
Мама всегда говорила: “Это твоя недвижимость, Света. Береги её”. И Света берегла. Не продала, не спустила на пустяки.
Девушка работала на двух сменах в супермаркете, выкраивала копейки на репетитора по английскому для Мишки, мечтая, чтобы он вырос и «выбился в люди».
Олег, отец Мишки, ушёл к молодой коллеге, оставив Свету разбираться с бытом. Тамара Петровна, его мать, поначалу помогала: забирала Мишку из садика, иногда приносила ему конфеты.
Но каждая её помощь сопровождалась упрёками: “Ты без меня бы пропала”, “Олег из-за тебя ушёл”. Света терпела, потому что Мишка любил бабушку, а она не хотела лишать его этой связи.
Но теперь Тамара Петровна поставила ультиматум. Она и Люся переехали в Москву несколько лет назад, снимали квартиру и пытались закрепиться в столице. Люся работала в кофейне, но мечтала о “настоящей” жизни.
Тамара Петровна видела в московской прописке для Люси билет в “столичную элиту”. Она верила, что прописка в Москве сделает Люсю “своей” в глазах работодателей, друзей и потенциальных женихов, а также облегчит получение ипотеки или других благ, которые, по её мнению, доступны только москвичам.
Светина квартира была самым простым способом добиться этого.
На следующий день Света решилась поговорить с Люсей. Она нашла её номер в старых сообщениях и позвонила, пока стояла в подсобке супермаркета в обеденный перерыв.
– Люся, привет, это Света, – начала она, стараясь звучать дружелюбно. – Можно поговорить?
– О, Свет, привет! – голос Люси был лёгким, почти беззаботным, как будто она только что вернулась с вечеринки. – Мамка, небось, опять про прописку талдычит, да?
– Ну да, – Света замялась, подбирая слова. – Слушай, я не понимаю, зачем тебе моя квартира. Прописка сейчас ничего особенного не даёт. А мне… мне тяжело решиться. Это всё, что у меня есть.
Люся помолчала, а потом её тон стал резче, с ноткой раздражения.
– Свет, я вообще-то не просила маму тебя напрягать, это её идея. Но мне реально нужна московская прописка. Без неё я в Москве – никто. Все смотрят на тебя, как на приезжую, если у тебя не московский адрес. А с пропиской – другое дело, сразу уважать начинают. Плюс ипотеку без неё не дадут, мне так друг сказал. Ну пропишешь, я решу свои дела, и всё, выпишусь. Чего ты так переживаешь?
– Это не переживания, Люся, – Света почувствовала, как горло сдавило от обиды. – Это моя квартира. Мамино наследство. Я не хочу туда никого вписывать, даже на бумаге. Чем тебя не устраивает прописка в Тверской области?
– В Твери? – Люся рассмеялась. – Свет, ты серьёзно? Кто в Москве уважает прописку из Тверской области? Это как клеймо “не местная”. Мне надо быть москвичкой, чтобы меня серьёзно воспринимали – на работе, в компаниях, везде. Мама говорит, без этого я в столице не пробьюсь. Ты что, думаешь, я на твою двушку позарюсь? Мне она вообще не нужна!
Света повесила трубку. Люся говорила легко, но её слова звучали как насмешка. А что, если она и правда потом начнёт что-то требовать?
Вечером Света сидела с Ларисой, своей напарницей по кассе. Лариса, женщина с добрыми глазами и привычкой держать в кармане мятные конфеты, слушала её, пока они пили чай в подсобке.
– Свет, ты чего себя так изводишь? – Лариса покачала головой. – Прописка – это ерунда, ты же знаешь. Но если тебе некомфортно, не делай этого. Ты и так на себе всё тащишь. А свекровь твоя… она просто тобой манипулирует.
– Я знаю, – Света вздохнула, глядя на свои руки, потрескавшиеся от работы. – Но без неё я не справлюсь. Мишку не с кем оставлять. А она… она как будто специально меня в угол загоняет.
– А ты с Олегом не пробовала говорить? – Лариса прищурилась. – Он же отец. Может, он свою маму урезонит?
Света горько улыбнулась. Олег. Тот самый Олег, который за три года ни разу не спросил, как дела у сына. Но она всё равно набрала его номер, пока Мишка спал.
– Олег, это я, – сказала она, когда он ответил. – Нам надо поговорить. Про Мишку. И про твою маму.
– Свет, ну что опять? – голос Олега был раздражённым, как будто она отрывала его от чего-то важного. – Мама мне уже всё рассказала. Ты не хочешь Люсю прописать. Чего ты упираешься? Это же просто бумажка.
– Это не просто бумажка, Олег! – Света повысила голос, чувствуя, как обида захлёстывает. – Это моя квартира и Мишки. Почему я должна вписывать туда твою сестру? Ты вообще понимаешь, как мне тяжело? Ты хоть раз про сына вспомнил? Или тебе всё равно, что мы тут выживаем, пока ты со своей новой женой развлекаешься?
– Не начинай, Свет, – Олег перебил. – Я поговорю с мамой, скажу, чтобы не давила. Но ты тоже подумай. Люсе правда нужна эта прописка, чтобы в Москве закрепиться.
Повесив трубку, Света почувствовала, как внутри всё оборвалось. Олег не поможет. Он никогда не помогал.
Через неделю Тамара Петровна пришла к Свете домой. Без звонка, как всегда. Мишка играл в комнате, строя башню из кубиков, а Света чистила картошку.
– Ну что, Светлана, решилась? – Тамара Петровна даже не поздоровалась, сразу перешла к делу. – Я Люсе сказала, что ты согласна. Она уже документы собрала.
Света отложила нож. Она заставила себя посмотреть свекрови в глаза.
– Тамара Петровна, я не буду прописывать Люсю, – сказала она, стараясь говорить ровно. – Это моя квартира. Моя и Мишки. Я не хочу туда никого вписывать. И я устала от ваших ультиматумов.
– Вот ещё! – Тамара Петровна повысила голос, её лицо побагровело. – Да ты без меня бы с голоду сдохла! Кто тебе с ребёнком помогает? Кто его из садика таскает? Ты неблагодарная, Светка! Я для тебя всё делаю, а ты… ты мне нож в спину втыкаешь!
– А вы? – Света не выдержала. – Вы думаете только о Люсе! А я? Я для вас кто? Бывшая невестка, которую можно доить, пока она не сломается? Я для Мишки всё делаю, я ночи не сплю, я работаю в две смены! А вы мне условия ставите!
– Да как ты смеешь! – Тамара Петровна вскочила, её голос звенел от злости. – Я для твоего сына стараюсь, а ты… ты эгоистка! Люся – моя дочь, ей нужна московская прописка, чтобы в этой жизни быть кем-то! А ты со своей квартирой носишься, как будто она золотая!
– Для меня она золотая, – Света смотрела ей прямо в глаза. – Это всё, что у меня осталось от мамы. И я не отдам её. Ни Люсе, ни вам, ни кому угодно. Хотите помогать Мишке – помогайте. Не хотите – я справлюсь.
Тамара Петровна схватила сумку и бросила: “Посмотрим, как ты запоёшь без меня” – и ушла, хлопнув дверью.
Света сидела на диване, обнимая Мишку, который прибежал к ней, услышав крики. Она гладила его по кудрявой голове, чувствуя, как слёзы текут по щекам. Но это были не слёзы слабости. Это была свобода. Она больше не позволит никому манипулировать собой.
На следующий день она позвонила Ларисе.
– Ларис, я свекрови отказала, – сказала она, и её голос был твёрдым, как никогда. – Но теперь не знаю, как с Мишкой быть. Няню искать дорого, а я… я не потяну.
– Свет, не переживай, – Лариса улыбнулась через телефон. – У меня соседка, тётя Маша, на пенсии, добрая. Она с детьми возиться любит. Я поговорю с ней, договоримся за недорого.
Через неделю тётя Маша уже забирала Мишку из садика. Она пекла ему оладьи и рассказывала сказки, а Мишка называл её “баба Маша”. Света впервые за долгое время почувствовала, что справилась сама. И без свекрови.
Финал
Прошёл месяц. Тамара Петровна не звонила, и Света не жалела. Она научилась планировать время, договариваться с тётей Машей, а иногда даже позволяла себе вечером выпить чашку чая, глядя на рисунки Мишки, приклеенные к холодильнику. На одном из них он нарисовал маму, себя и тётю Машу, держащихся за руки.
Света была хозяйкой своей жизни. И этого было достаточно.
